Несмотря на весь стресс дня, на все свалившиеся на голову события ночь на вторник Птачек спал, как младенец. Вспоминая близость с Дашей, тепло её нежного тела, искренность её желания и будто вновь и вновь чувствуя, как до последней капли, до самой крайней толики отдаёт ей себя и черпает из неё Роман не дремал, а грезил, словно напившийся, но грёзы его были глубоки и крепки так, что не разбудил бы и выстрел пушки.
Утром, когда проснулся и под крепчайший кофе, отстранившись от приятнейших воспоминаний всё хорошенько обдумал, он решил, что скоро начнутся проблемы. Миша унижение вряд ли простит, не такой человек. Эх, надо было ему посильнее врезать!.. Хотя и так бы не дошла до него наука.
Пораскинув мозгами, почесав в затылке и было даже чуть не посоветовавшись с Настей Роман позавтракал, приготовил еды на день и просто вышел на смену, как обычно. Весь вторник, пока следил за Валерием, вплоть до самого вечера он ждал, что позвонят, вызовут, потребуют объяснений… но не случилось. Когда на город опустилась темень Валерий благополучно оказался у себя, а после некоторого времени домой отправился и Роман. Сутки прошли тихо: ни единого повода даже в малости о чём-то побеспокоиться не мелькнуло.
Уже глубокой ночью на среду ужиная в одиночестве Роман обмыслил случившееся ещё раз, взвесил всё на умственных весах, просчитал, постарался предвидеть будущее… наконец прислушался к своему немалому опыту… и понял, что ничего он собственно и не понимает. Да и нечего ему понимать! Что там с Мишей случилось, как и кому он чего рассказал… или не рассказал… как будет действовать — всё ерунда, пустяк; бестолковость. Есть общая, главная задача — слежка. Остальное мусор, и не стоит отвлекаться на него, когда план горит.
Миша, разумеется, случившегося не оставит и что-нибудь выкинет обязательно: уж если и не прямое, то нечто лукавое точно захочет провернуть… Да и плевать! Если что-то случится — пускай случается. Будь, что будет! А переживания всякие не помогут, долой их.
Удовлетворившись такими выводами капитан Птачек и эту ночь спал спокойно, без нервов. И хотя мелькали мысли, что теперь придётся взять забот намного больше — это не напрягало: если вдруг начинал хандрить Роман как-то сразу вспоминал, как сильно, резко и с оттягом долбанул халтурщика в нос — и становилось легче.
Среда началась с крепкого раздумья — как же быть дальше?.. Ведь нужно что-то менять. Нужно перестраиваться… И решить уже этот вопрос с Самарской! Ну сколько можно откладывать?!
Поначалу надумав звонить в своё отделение Роман быстро от этого отказался. Объяснил себе это тем, что в таком деликатном деле лучше довериться кому-то проверенному, сто пудов своему… О том, что не хочет звонить на Садовую из опаски услышать нечто про себя неприятное, Птачек старался не думать.
Прикинув варианты он набрал единственного, про кого гарантировал бы, что не откажет:
— Алло, Дима?.. Привет. Не забыл меня ещё?..
— Ни фига себе! Рома! Ты что ли?!
— Да я, я… кто ж ещё…
— Чё — обратно, надеюсь, переезжать собрался?!
Голос Озерова прямо брызжет энергией. Слушая его Роман обрадованно прикинул, что скорее всего друг сейчас один, без ушей — иначе бы так бойко не разглагольствовал. Это заставило и самого накрутить децибел:
— Да нет, Дим, нет. Хотя, не буду скрывать, по Самаре скучаю! — И уже подчёркнуто серьёзно: — Слушай, Диман — просьба к тебе. Только к тебе могу обратиться: к своим здесь пока такого доверия нет…
Недолгое молчание…
— Ну?..
— Есть тут в городе одно местечко…
Как смог сжато и только в нужных подробностях Роман поведал о Самарской шестьдесят девять; лишь про специфическую охрану умолчал.
— Сделай, Дим, одолжение — пробей адресок. Я в ЕГРН подумывал обратиться, но тогда засвечусь, а у тебя, я знаю, есть там связи…
— Интере-е-есная история… — Голос Озерова поменялся: шутливость испарилась, как не бывало. — Ну ладно… если уж просишь ты… Но нужно время. Быстрых результатов не жди.
— Не смею торопить!
Поговорили ещё о чём-то, распрощались. И стоило отложить телефон, как голову сразу заполнили новые кипучие мысли: одна сменяя другую стали посещать идеи, как можно «сломанный» надзор исправить. Роман полностью, совершенно сызнова пересмотрел схему собственной слежки. Нет, остальные, как и запланировано, останутся на своих местах, однако то, как будет действовать он сам, теперь точно поменяется: поменяются точки наблюдения… и теперь он будет менять их каждый день, а лучше несколько раз в день; он достанет старые куртки и шапки — те как раз разные; он больше ни разу не выедет на дело на собственной машине. Он вообще станет тенью, призраком и не оставит слежку даже когда захочет в туалет. Он поработает ПО-НАСТОЯЩЕМУ.
Вдруг ещё не совсем всё испорчено?..
Составив расписание, обозначив на бумаге в с ё Роман принялся за дело и первой задачей стало найти машину напрокат. Наскоро полазив по сайтам капитан обнаружил недорогую чёрную «калину», меркнущую в объявлениях уже не первую неделю — незаметный, почти идеальный вариант. Ловко найдя с владельцем общий язык и даже сторговавшись подешевле, уже с самого утра одевшийся в «новое» и захвативший еды, сразу со сделки Роман отправился на парковку перед театром. С облегчением обнаружив ещё не припорошённую, а значит недавно оставленную иномарку Валерия он достал бинокль и стал наблюдать за окружением с такой тщательностью, с какой не работают и новички.
Этот день тоже прошёл без тревог, спокойно. Под вечер, правда, Роман заметил, как меняются Конев со Спиридоновым и ребята, назначенные им в смену: знакомые машины тихонечко, не обращая на себя внимание одна встала на место другой, а первая уехала, незаметно растворившись в молоке падающего снега. Так и подмывало Денису или Кириллу позвонить, спросить, как у них дела… Роман не стал. Отстояв перед театром до отъезда директора, а потом и перед его домом аж до двух ночи он уехал домой и спал всего часа четыре. Пробудившийся спозаранку, не выспавшийся, всё ещё уставший капитан наскоро поел, заготовил еды на день, вновь переоделся в «новое» и вернулся на Голосова. Припарковавшись на этот раз от дома подальше он забрёл в подъезд соседнего здания и стал наблюдать уже оттуда, беспокоясь лишь, чтобы вовремя прятать бинокль от любопытных прохожих.
Четверг, как и среда, как и вторник до того прошёл абсолютно мирно, без даже подобия переполоха. Да и пятница не отличилась. Если ещё в среду Роман подумывал, что телефон вот-вот задребезжит, вот-вот позвонит Понятовский и прикажет срочно, сию секунду явиться, то в уже в четверг, а в пятницу тем более он звонков не ждал. Лишь на сорок минут в день отвлекаясь быстренько отвезти дочь из школы все силы и всё время капитан Птачек отдал слежке, как бы пытаясь компенсировать ту безалаберность, с которой она раньше шла. Может это и невозможно, может нечто важное случилось УЖЕ, в смену Миши… но всё-таки… всё-таки нельзя сдаваться.
Сам Кривкин так и не появился. Роман и не ждал его, даже был бы удивлён, приди он, однако его отсутствие всё-таки не давало полностью о себе забыть. Пару раз капитан доставал телефон, уже был готов набрать Понятовского сам… но откладывал. Звонить Кривкину не рассматривал даже как крайность.
В конце концов мысленно плюнув Птачек просто продолжал наблюдение как мог, один. Отстояв до двух ночи и пятницу он было решил, что поспит в машине, но зажмурившись и попытавшись вздремнуть понял, насколько за последнее время вымотался, израсходовался и даже не смотря на почти спокойную обстановку изнервничался. Пойдя на сделку с совестью и разрешив себе немножко сачкануть он всё-таки поехал домом, чтоб хотя бы завтрашнее утро провести в уюте и тепле, поспать хоть чуть дольше.
***
Проснувшись всё-таки по будильнику сперва Роман заглянул в ванную и так напарился, что когда вышел, осталось впечатление, будто он из сауны. С отвращением забросив бельё в стирку капитан Птачек пошёл на кухню и занялся готовкой. Закинув макароны в кипяток Роман на память принялся стряпать котлеты «по-Дашенски». Лимона только не нашлось… или он и не нужен?..
Пока колдовал над кастрюлями из своей комнаты выбралась Настя. Одетая в домашнее — то есть во всё старое и что попало — дочь, будто зомби, пробрела в ванную и оттуда долго доносился плеск; настолько, что когда вышла кухонный стол был накрыт, а отец ждал её с вилкой и ножом.
Сели завтракать.
Поздравив друг друга с добрым утром взялись за еду и сначала, пока набивали рот, лишь чавкали. Первой нарушила скрежет приборов Настя: расправившись к половиной котлеты, ещё и не доживав, от чего крохотный кусочек выпал у неё изо рта на тарелку, она покачала головой и как бы профессионально-критически заключила:
— Неплохо… м-м-м… неплохо… Хотя в прошлый раз было получше…
Было не «получше» а НАМНОГО, НАМНОГО ЛУЧШЕ! Прожёвывая получившуюся бурду Роман даже на миг подумал, что тогда, пока он отвлёкся, Даша что-то в фарш подмешала: его скорая стряпня вышла просто неловкой поделкой новичка в сравнении с шедевром мастера! За долгие годы уже привыкший относиться к еде с определённым равнодушием Роман впервые поймал себя на мысли, что хочется, в самом деле хочется попробовать всё, что Даша может приготовить. Чтобы он просыпался а она уже что-нибудь вкусненькое варганила… а вечером он после службы домой, а она его встречает и они вместе ужинают… а потом…
Поскорее прогнав такие опасные, опаснее бандитской пули мысли капитан накинул лёгкую отрешённость и согласился:
— Да, на этот раз не очень-то… Устал я просто, доченька, замотался что-то в последние дни…
Сперва неспешно, поначалу вяло, но разговор потёк. Поговорив немного о еде Настя стала клонить к тому, что отец почти не бывает дома, выглядит истощённым и у него мешки под глазами; что он приходит, когда она уже спит, а уходит, пока она ещё не проснулась.
— Пап, я за тебя волнуюсь… — Накрутив лапши Настя даже отложила вилку и взглянула родителю в глаза. — У тебя всё в порядке? Как у тебя на службе?..
Стремясь выглядеть спокойным, не слишком усталым и уж точно ни о чём не переживающим Роман отбился общими фразами. Уверив дочь, что всё в порядке, он перевёл беседу на школу. Стараясь не затрагивать успеваемость он просто, без всякого тайного умысла проявил интерес к общему, на что ответ пришёл самый неожиданный:
— Да ну как дела… В театр вот в воскресенье идём. Снова, представляешь?..
Уши Птачека навострились, как у заслышавшего мышиный писк кота! Отвлёкшись от еды он взглянул на дочь с почти азартным интересом.
— В театр?.. В самом деле?..
Настя вздёрнула ладонь и скривила такую мину, будто ей предложили неприличное.
— Артур Каримович опять всех в поход зовёт. И чего его туда так тянет?.. Мёдом ему там, что ли, намазано?..
— Настенька… — Роман взглянул на дочь строго, — следи за словами… И вообще — что ты имеешь против?
Охватившая капитана идея ещё не сформировалась окончательно, однако её туманный образ уже заставил его сидеть как на иглах.
В единый миг поменяв выражение Настя закатила глаза, задумчиво подпёрла кулаком подбородок и рассудила:
— Да так-то на самом деле ничего… Можно и сходить — всё равно заняться нечем… А с другой стороны… мы же вроде бы там уже были… — Она отрешённо помолчала. — Хотя это было уже давно… Но в этом же году…
Выдвигая доводы то ЗА, то ПРОТИВ, Настя стала разговаривать не столько с отцом, сколько сама с собой. Задавая то ли серьёзные, то ли риторические вопросы она клонилась то вправо, то влево, то вперёд, то назад и на каждую её реплику Роман отвечал что-то типа:
— Сделаем, как тебе захочется, доченька… Не вижу ничего плохого, чтобы пойти… Ты можешь одеть и что-то другое, вещей у тебя полно… Разумеется, мы просто поступим, как для тебя лучше… Подумай ещё раз — зачем не ходить, когда можно сходить?..
Этот перетекающий из пустого в порожнее разговор длился бы, пока чай не остыл, однако зазвенел звонок. Прочитав на экранчике «Кирилл» Роман нажал кнопку приёма. Поднятая чуть жирноватыми, слегка масляными пальцами трубка прижалась к уху.
— Алло?..
— Алло, Ром, привет… Как дела?..
Голос Спиридонова сух и выдаёт стремление пройти расстояние по кратчайшей. Помогая сослуживцу пропустить неважное Роман сразу спросил:
— Чё такое, Кирюх?.. Чё-то случилось?..
— Что-то случилось, да… — На том конце со значением прицыкнули. — Приезжай скорее в отделение, я тебе обо всём расскажу. — И неожиданно резко: — Только сперва меня найди! Я покручусь у твоей скорлупки. И полковнику, смотри, на глаза не попадайся — чтоб как тень, Рома! Давай, я тебя жду. Спеши.
Связь оборвалась.
Заметив перемену Настя сразу же сфокусировалась на родителе. Даже её лицо стало бледно-печальным, будто только сейчас по-настоящему понимает, чем отец занимается; словно не росла именно в такой атмосфере, не видела все эти годы его трудностей, не слышала тревожных звонков по ночам.
— Что такое, пап? — Она вновь отложила вилку. — Опять что-то тревожное?..
Не в силах подавить глубокого тяжёлого вздоха Роман ответил прямо сквозь него:
— У меня всегда… родиночка моя… что-то тревожное… — И, одумавшись, бодро добавил: — Хотя, наверное, не очень. Поглядим! Думаю, волноваться не о чем. Не переживай — у меня всё хорошо!
Был взят уверенный позитивный тон и сказано что-то ещё успокаивающее, однако, демонстрируя раздражение, что ей врут, Настя «обиделась». Не видя смысла, да и не имея желания переубеждать Роман просто обнял не слишком сопротивляющуюся дочь и поцеловал в щёку, а когда быстренько собрался и уже встал у порога, напоследок обронил:
— Помоешь посуду, ладно?..
— Вот сам и мой! — Настя зло скрестила руки на груди, а потом даже и дверью хлопнула: — Ишь! Нашёл домработницу!
***
Пока ехал Роман представлял, что в отделении его будет ждать нечто особенное: какой-то переполох, суета… быть может паника. Да и не был там давно — того и гляди на входе документы попросят… Когда же прибыл, создалось впечатление, что ушёл только вчера: время здесь будто остановилось, даже дежурный оказался тот же. Помахав друг другу они вновь занялись каждый своим: Роман побрёл наверх, а дежурный уткнулся в спрятанный за столешницей смартфон.
Поднявшись на ярус капитан Птачек сперва воровато выглянул из-за угла: пара фигур бредёт по коридору друг к другу… разминулись… Ещё некто скучает неподалёку от его кабинета. Понятовского вроде не видно…
Приняв вид спокойный и независимый Птачек переступил порог и акцентированно непринуждённым шагом направился к себе… хотя знающий на что обратить внимание обязательно бы заметил, что ступает капитан тише мыши, а мимо кабинета полковника вообще не прошёл, а будто по воздуху проплыл.
Приблизившись к двери в свою «будку» Роман сосредоточился на стоящем у стены: немного худоватый, с выраженными то ли от природы, то ли от этой самой худости скулами, мужчина опёрся о стену и так же ловит взглядом пришедшего, как и тот его. Рубашка выглажена, но ей явно не меньше двух дней — воротничок измят беспощадно. На подбородке и щеках лёгкая щетина, а под носом намечаются усы; и взгляд — сухой, очень деловой. Кирилл, как всегда, одним только видом заставляет вспомнить слово: «спец».
— Привет. — Роман протяну ладонь. — Чё?.. Как?..
Пожав протянутую, Спиридонов мотнул головой.
— Айда к тебе. Без лишних ушей пошепчемся.
Словно заранее репетировали — оба одновременно развернулись и шагнули к двери. Появившийся в пальцах капитана ключик утонул в замочной скважине, захрустело… Дверь открылась и почти тут же захлопнулась. Роман прошёл вперёд, а вот Кирилл задержался — под его жилистыми пальцами замок снова хрустнул, запирая. Дверь запечатала обоих в кабинете, как пауков в банке.
Смахнув не такую уже и невидимую пыль Птачек уселся в кресло, из экрана компьютера на него взглянуло искажённое отражение. Кирилл же присаживаться не спешил: отойдя от входа дальше, чуть ли не к самому окну, он снова опёрся о стену и скрестил руки на груди.
Остановив взгляд на старлее капитан вопросительно кивнул и глаза постарался сделать выразительными. На миг опустив голову Кирилл закусил губы, потом вообще сжал… Вновь подняв лицо, которое, полное впечатление, намеренно сделал простоватым, он без важности в интонации, даже как-то доверчиво спросил:
— Ром… прежде, чем начать… пожалуйста, скажи — тут Кривкин во вторник со сломанным носом появлялся… а потом вообще куда-то пропал. Это случайно не твоих рук дело?..
На секунду, но Роман растерялся и это отразилось в его глазах, в ненарочном движении кистью. Восприняв это как ответ Кирилл всё также без напряжения, точно добрый доктор с пациентом, продолжил:
— Так-то никто ничего не знает: Миша особо-то не светился… Так — зашёл-вышел. Только я, наверно, и заметил. Ну дежурный ещё… Конечно, если не хочешь, — он чуть заметно склонил голову и пожал плечами, — можешь не рассказывать…
Помедлив, пожевав губу… наконец даже побарабанив пальцами по столешнице Роман взглянул сослуживцу в глаза с трудно читаемым смыслом. Его ответный вопрос прозвучал совершенно обыденно:
— И чё?.. Сильно на нём заметно?..
Кирилл охотно кивнул, даже веки опустил.
— И в темноте, наверное, видно будет…
— Пу-пу-пу-пу-пу… — Глядя будто в никуда Роман пораздувал губы. — Пу-пу… — Помедлив, не отрывая от старлея хоть и не враждебных, но внимательных глаз, он приподнял брови. — А с чего ты интересуешься?..
Спиридонов помотал головой; его руки заёрзали, точно стараясь скреститься ещё туже.
— Лишь из праздного любопытства… Только лишь. — На мгновение он снова опустил, потом поднял взор. — Но если не хочешь, можешь не рассказывать: я ж сказал — никто, кроме меня, скорее всего ничего не видел.
— И дежурного, — добавил Роман машинально.
— И дежурного. — Кирилл снова чуть склонил голову. — Хотя в ту смену, если я помню правильно, тосковал Захарчук, а ему, сам знаешь — всё по барабану, лишь бы не трогал никто.
Захарчука Роман помнил смутно, но возражать не стал. Помедлив ещё малость, прямо-таки чувствуя себя загнанным в угол он осторожно, точно под допросом, спросил:
— Ну а что, если моих?..
Будто до того сдерживался, но теперь устал, Кирилл неожиданно выпалил:
— Ром! Мы с тобой не из разных… сфер! Давай выкладывай! Ты — не ты?!
При этом он умудрился не повысить тон и даже если кто-то за дверью подслушивает — вряд ли разберёт всё правильно.
Забарабанив по столу уже обеими ладонями Роман устало вздохнул. Сделав два последних шлепка он резко остановился, а его глаза уставились на собственные руки. Снова надув щёки Птачек нехотя, отводя взор, процедил:
— Ну, я думаю, это очевидно, кто мог Кривкина ударить… — И тут же вновь сосредоточился на старлее. — Кирюх… не тени резину. Тоже — ближе к телу давай. Почём спрашиваешь?..
— Я ж сказал, — Спиридонов снова с простоватым, истинно деревенским видом пожал плечами, — обыкновенное любопытство. Мы всё-таки здесь не чужие люди… насколько это возможно. Когда ребята друг другу бьют морды… сам понимаешь: как тут не поинтересоваться?..
То ли забывшись, что болтает вовсе не со старым другом, то ли просто положившись на старлеевскую честность Роман заявил уже не смягчая:
— Попробовал бы ОН мне морду бить! Попробовал бы! Гад такой… Давно его пора было!
Как хороший актёр, подыгрывающий другому, импровизирующему, Кирилл от стены оторвался. Взяв стул он повернул его спинкой к хозяину кабинета и уселся прямо так, положив локти перед собой. Старый, деревянный — стульчик недовольно скрипнул, однако дальше держался стойко.
Состряпав внимательнейшую — точно беседует со свидетелем на разогреве — мину старлей чуть кивнул, как бы приглашая продолжать. Голос его прозвучал и дружелюбно, и серьёзно:
— Что стряслось?.. Что-то случилось важное?..
Неспособный не заметить подчёркнуто приветливого, внимательного, даже бережного к себе отношения, не могущий не прочитать эту игру — невербальный, располагающий к себе язык — тем не менее Роман и в самом деле «развязался», позволил себе эмоции — чего никогда бы не сделал из сослуживцев ни с кем, кроме, быть может, Озерова… а теперь ещё и этих двух.
— Случилось, Кирюх. Случилось… Кривкин случился! Козел такой… И вся работа эта его… Не работа, а полная туфта!
Губы Кирилла сжались, он демонстративно оглянулся на дверь. Так же медленно вернув взгляд он спросил подчёркнуто тише:
— Так что произошло-то?..
Уже не совсем понимая, играет ли он, или на самом деле искренен… или просто показывает сослуживцу то, что тот якобы хочет увидеть, Роман снова устало вздохнул. Проведя тёплой, немного влажной ладонью по лицу он подпёр кулаком подбородок и прямо так, словно они два присевшие выпить на завалинке рыбака, нехитро начал:
— Что произошло, что произошло… Кое-что! Короче…
Сперва он хотел объяснить кратко, но когда понял, что так пропадёт соль, просто вывалил всё накипевшее — прямо с самого начала, с самой первой отстоянной с Кривкиным смены. Спиридонов слушал молча и даже, кажется, старался не моргать. Завершая повествование почти подробным пересказом понедельника Роман уже чувствовал, как повышает голос, как снова будто переживает тот час, те мгновения ищущего выхода гнева, наглое лицо Кривкина и желание его бить… Большого труда стоило не высказать уже ставшую для себя обыденной мысль, что можно было бы вдарить и покрепче.
— Нет, ты представь! — То ли специально, то ли в чувствах для себя незаметно Роман вдарил по столешнице. — Он мне такой, типа — Валера весь вечер дома был. Да ещё уверенно так рассказывает… А это, надо помнить, ночь, когда убили того… который охранник по дереву… Ну ты понял. Захожу я, значит, к ним на квартиру, а жена этого… Нина её зовут… мне и отвечает — поздно, мол, муж домой вернулся… И как это называется?!
Уже в не впервые воспринимая прямой вопрос за риторический Кирилл промолчал; только лицо его, и так серьёзное, из обыденно-каменного превратилось за рассказ вообще в базальтовое, а то и гранитное. Вроде и не выражает такое лицо ничего, но вот смотришь в него и кажется, что человек сейчас, как зверь, зубы покажет.
— Это называется, — Роман со стуком упёр указательный в столешницу, — халтура! Да не простая, а преступная! Мы все, может быть, уже давно бы результат имели! Но не-е-ет… — со злобой в глазах он помотал головой, — кому-то обязательно надо посачковать… Повалять дурака! Да его вообще, — он яростно махнул наотмашь, — судить надо! Сорвать погоны — и под зад ногой к чёртовой матери!
Высказал, выпалил, хлестнул, как плёткой — и отпустило. Наверное от негодования он даже покраснел… Прочистив горло, чувствуя себя уже как-то неловко капитан Птачек откинулся на спинку, взглянул на старлея спокойнее и проще. И резко выдохнул, будто ставя точку.
Когда пауза затянулась Кирилл точно ожил: поёрзав на сиденье он соединил пальцы в единый кулак. Скривив и губы он покивал каким-то своим мыслям… а потом осторожно, точно взвешивая, произнёс:
— Ну… поступка твоего я, конечно, не одобряю… хотя и полностью его понимаю… — И быстро, уже с прищуром: — А как же теперь слежка?.. Что с ней?..
Роман наигранно удивился:
— А что ей сделается?..
— Ну-у-у… — Кирилл наклонился чуть не коснувшись подбородком рук. — Сложно, наверное, работать с напарником, если вы друг друга ненавидите…
— Лично я Кривкина вовсе не ненавижу. — Роман категорично помотал головой. — Я просто считаю, что он не на своём месте. Ему бы… ну не знаю… заведовать хранилищем никому не нужных вещей?..
Старлей сдержанно, но понимающе улыбнулся.
— В смысле свалку охранять?..
Роман улыбнулся тоже и лукаво смолчал. Потом, как бы развивая мысль, продолжил:
— Ну… чтобы оттуда ничего не украли… А для слежки никакого урона, уверяю. — Он позволил себе указать на собеседника пальцем. — Мы ж, в отличие от вас, не по двое дежурили. А сейчас я и вовсе один… — Птачек запнулся, так как понял, что при всей ненависти к Кривкину рассказывать о его прогулах — это всё равно «стучать». Как бы реабилитируясь он поспешно добавил: — Но так даже лучше! Отвечаешь только за себя… А с Мишей лучше просто не работать; лучше вообще никого, чем он.
Точно стремясь поймать его за язык Спиридонов сделал выражение удивлённым и приподнято, уже громче переспросил:
— Ты дежуришь один?! В самом деле?!
От досады Роман чуть не стиснул зубы. Нехотя, вынужденно, словно под наставленным на него оружием поднимая руки, он согласился:
— Ну да…
— А-а-а… поня-я-ятно… — Кирилл со значением, медленно покивал. — Должно быть именно потому ты выглядишь так… неважно…
Подняв указательный он показал на себе, как бы изображая круги под глазами.
— Ну спасибо… на добром слове… — Птачек взглянул на сослуживца так, будто перед ним сейчас сам Кривкин. — Благодарю за похвалу…
Несколько показавшихся долгими мгновений они глядели друг другу в глаза, точно соревнуясь, кто моргнёт. У Романа даже роговицу защипало, но всё-таки он увидел, как Кирилл опускает веки, но не обычно, а как бы на что-то намекая… и губы его чуть расползаются, словно их хозяин и хочет улыбнуться, да вот не позволяет себе.
Прекратив наконец эту дурацкую, но почему-то поддержанную обоими игру старлей взгляд опустил, задумался… Его вновь поднявшиеся глаза посмотрели на капитана серьёзней. Кирилл продолжил с такой весомостью и так расставляя акценты, точно излагает не какой-то оперативник, а целый генерал:
— То, что ты, Ром, сделал — это, разумеется, нехорошо… но, честно признаюсь, здесь мало тех, которые не хотели бы поступить так же. Однако, — он важно поднял указательный, — не совсем понятно, почему этот твой… шаг… остался без последствий. В понедельник, говоришь, дело было?.. Сложно представить, чтобы Миша на тебя не донёс. А Понятовский, — Спиридонов мотнул головой, будто полковник прямо за дверью, — не стал бы ждать: он обязательно бы вызвал тебя к себе. В тот же день, в тот же час. Вмиг! Он сам, конечно, Миху… Но он всё равно бы этого не оставил.
Роман пожал плечами и показательно широко развёл ладонями. Даже губы немного покривил, как бы удивляясь.
— Я сам всё никак не скумекаю. — Помотал головой. — Тоже первое время всё звонка ожидал… а потом наплевал. — Теперь отмахнулся. — Вот ещё… о говне всяком думать…
— Это ты зря-я-я… — Уперев в сослуживца острый, словно гвоздь, взор Кирилл погрозил ему пальцем, точно малолетнему: — Миша, даже если полковнику ничего и не сказал … во что верится слабо… всё равно захочет тебе подгадить. Согласись, это ожидаемо. И у него… — продолжая удерживать взгляд на собеседнике, старлей сделал акцентированную паузу, — есть возможности…
В какое другое время Роман воспринял бы эти слова с бо́льшей серьёзностью; прислушался бы, принял во внимание… однако уже решивший: «Будь, что будет» он не нашёл в себе ни единой струны, которую бы предостережение задело. С мрачностью, усталой отстранённостью, даже пессимистичной фатальностью он снова отмахнулся:
— Плевать. Вообще на всю эту лабуду плевать. Мы с этим чёртовым стихоплётом и так в полной жопе. У нас ВСЁ ни к чёрту. Хуже быть, наверное, уже и не может…
Кирилл нахмурился, но очень быстро морщинки на его лбу разгладились. Словно оспаривающий мнение коллеги эксперт, деловито и прагматично, но без пафоса он заявил:
— Вообще-то может; ещё как… И скорее всего вот-вот будет.
Мимика капитана, а особенно взгляд стали такими, будто при нём неудачно пошутили. Длилось это секунду… В следующее мгновение Роман стал сама Сосредоточенность. Даже уши, хоть это и кажется невозможным, навострил, точно заслышавший хруст сушняка волк.
То почёсывая нос, а то и вообще затылок Кирилл глаза снова отвёл. На кого другого Роман подумал бы, что тот мнётся, с чего начать… Старлей быстро выпрямился — аж позвонки хрустнули. Размяв шею, как перед дракой, ещё и пальцами похрустев он вновь сцепил их единым кулаком… потом расцепил и отставил висеть, точно к чему-то готовясь. В конце этого затянувшегося представления Кирилл даже покряхтел и прочистил горло, словно предстоит не говорить, а петь.
Чувствуя за сослуживца неудобство, но не смея торопить Роман позволил себе лишь по-особенному кашлянуть.
— В общем… Тут такое дело… — Снова, уже должно быть не замечая своего нервоза, Спиридонов принялся тереть затылок. — Случилось кое-что очень, очень важное… Ты меня, Ром, сейчас слушай внимательно и не перебивай — это и для того, чтобы сам я не сбился…
Птачек промолчал, одними глазами демонстрируя готовность.
Замечая, что явно колеблется и более того — это его колебание видно, Кирилл с раздражением дёрганья оборвал. Опустив локти обратно на спинку и спрятав ладони, в последний раз он громко хрипнул и сглотнул. Всё ещё глядя куда-то мимо он негромко начал:
— Есть у меня среди наших знакомец — работает в двадцать четвёртом, на Чапаева. Хороший мужик, порядочный. Так вот вчера…
***
Для лейтенанта полиции Юрия Ивановича Бокая пятница с самой рани началась неспокойно. Во-первых ему пришлось выехать на службу раньше, причём срочно и он не завтракал; а когда Юра не завтракал, настроение его портилось сразу. Во-вторых Бокай словил выговор за случай, произошедший, пока он подменял другого. Запоров «косяк» в смену, когда вообще не должен был работать, а сейчас время уже прошло да и в целом — это неважно, насколько он был усталый и от того невнимательный, вместе с «полосканием» Бокай выхватил и обещание передвинуть его отпуск на октябрь, если командиру ещё хоть что-то не понравится. К слову Георгию Короткову, начальнику двадцать четвёртого отделения, вообще редко что-либо и когда-либо нравилось.
Где-то к часу, когда вопрос решился и Юра уже намеревался «заехать домой по делам» и нормально поесть, в отделение завалился никто иной, как сам Владимир Ким! Лицо красное, побуревшее — будто битый час на кого-то орал. Дорогущее пальто в каких-то пятнах, словно на него брызгали из крана, а редкие, всегда прилизанные волосы разлохмачены, полное впечатление — человек шёл, вцепившись в голову. Следом за мужем порог переступила жена — Лида Сапрыкина… точнее давно уже тоже Ким. Гендиректором «Апала», завода пластиковых изделий, лет десять назад, пока не смылся в Литву, был Фёдор Сапрыкин, её папа. Лида — женщина и так-то не особо красивая — вся в слезах вообще показалась Бокаю страшилищем: губы опухли, глаза покраснели, с носа, если приглядеться, капает… И этот противный, нудный, не предвещающий ничего хорошего стон…
Сверкая золотом украшений парочка ворвалась в отделение с энергией ОМОНа! На глаза им попался Юра… В секунду раскусив, что перерыв его накрылся, Бокай, как смог, засунул раздражение поглубже и поинтересовался — что случилось?..
— Где Гоша?! — Владимир завертел головой, будто этого самого Гошу от него прячут. — Где Коротков?!
— Георгий Степанович сейчас в…
Юра не успел закончить, так как «Гоша» возник, будто только и ждал. С лицом суровым и тревожным он быстренько протянул Киму пятерню, а с его скоро бегающих, точно ошпаренных губ сорвалось:
— Вова, привет! Ты только что звонил… Что случилось?!
Вова… Гоша… Стараясь не замечать этих близких — чтобы не сказать коррупционных — отношений Бокай еле подавил вздох раздражения. Глубоко сожалея, что не способен тихонько испариться, он стал выслушивать чету Кимов из-за плеча Короткова, всеми силами тужась быть незаметным, а лучше вообще невидимым.
Оказалось, что восемнадцатилетний сынок Кимов Роберт, и без папы-то прекрасно каждому из ребят знакомый, пропал. В среду укатил на какую-то вечеринку, появился дома на минуту и снова исчез, а с вечера четверга совсем на связь выходить перестал. Причём весь вечер и половину ночи не брал трубку, а под утро вообще пропал из сети. Когда рассказывала это Лида плескала слезами так, что до Бокая долетало даже через Короткова. Пока она просаливала погоны офицеров её муж брызгал слюнями совершенно не намереваясь сдерживаться; матерясь через слово он объяснил, что под утро, когда сын из сети пропал, он принялся обзванивать его приятелей. Что-то определённое сказать смог только некий Вадим, заявивший, что Роберт звонил ему перед ночью и сказал, мол, намечается нечто особенное. Что именно — умолчал. Пообещал только перезвонить и удивить новостями, но так и не…
Пока на Короткова и Бокая лился этот ливень слёз и слюней в коридоре отворилась дверь и через порог переступил занимающийся ограблением на Горького восемьдесят два опер. У краем глаза поймавшего его фигуру Юры затеплилась надежда, что он сейчас подзовёт его, а когда тот подойдёт, скажет: — «Постой здесь две минутки, я скоро». И придёт. Честно придёт — только минут через десять, когда парня уже зацепят и нагрузят новыми проблемами и можно будет с относительно спокойной совестью улизнуть…
Не тут-то было. Встроенный в голову каждого сыскаря детектор неприятностей сработал безошибочно: точно забыв что-то очень важное, практически неотложное, уже было двинувшись в одну строну сослуживец тут же поспешил в другую. В полминуты стихли и звуки его шагов.
— Машину надо искать! Машину! — Ким подступил и совсем не по-дружески вцепился Короткову в воротник. — Гоша! Надо искать машину!
Кому бы другому заехавший в морду «Гоша» позволил трясти себя и даже несколько мгновений не брыкался. В этот момент Бокай проклял за его спиной и этих людей, и командира, и вообще всё на свете: потом, когда муть уляжется, Коротков обязательно вспомнит, что Ким тряс его за грудки при нём, при Юрии Бокае; вспомнит и это придётся ему очень, очень не по нутру…
Кое-как с четой Кимов справляясь «Гоша» направил их на подробности об авто. Перебивая друг друга супруги принялись настаивать, что надо икать машину! Машина поможет! Машина — ключ ко всему! То, что не смотря на свои большие деньги в автомобилях Ким знает только, что чем дороже — тем лучше, Юра понял сразу, но только благодаря Короткову выяснилось, что Кимы хотят найти авто по спутнику.
— Там система должна стоять! Мне показывали, когда я брал! — Глаза Владимира округлились, как колёса этой самой искомой машины. — Да и вообще — тачка дорогая, заметная! Сложно будет не найти!
Он сказал ещё что-то… потом его жена добавила… потом снова он… снова она… Явно терпение теряющий, но принуждающий себя быть вежливым Коротков мягко разговор оборвал. Тронув Владимира за локоть он повёл его за собой. На краткий миг оглянувшись он глянул на Бокая быстро, но очень выразительно; всё поняв тот пригласил пойти следом и Лиду, принявшись «развлекать» её по дороге выспрашиванием подробностей.
Неожиданно Коротков повёл Кима вовсе не в свой кабинет, а в обычную допросную. Набрав чей-то номер он усадил супругов на стулья а сам ушёл, оставив Юру с ними наедине…
Это были самые беспокойные, бессмысленные, а главное нервные двадцать минут за всю неделю. Даже и не задавая вопросов, просто с наигранно внимательной миной слушая грубости Юрий начерпался негатива столько, что если б после пришёл в храм, там закропили бы на него святой водой, стали бы крестить и уговаривать сгинуть, аки дым.
Бокай и в самом деле чуть не перекрестился и не возблагодарил господа, когда Коротков вернулся с пареньком из молодых. Притащив ноутбук тот забрал всё внимание на себя, чем лейтенанта очень обрадовал. Когда, однако, под благовидным предлогом Юра попытался улизнуть, он вновь встретил взгляд начальника настолько красноречивый, что никаких убеждений и не потребовалось.
Позадавав несколько вопросов и упомянув несколько специфических терминов молодой погрузился в работу… чтобы уже через три минуты ткнуть на экране в карту и сказать:
— Она здесь.
…Собирались, как на пожар. Приказав взять с «компьютерщиком» ещё и кого-нибудь третьего (первым попался Субботин и Юрий сказал, что начальник велел взять лично его) Коротков, конечно, остался в отделении. Запрыгнув в служебку троица помчалась, что скипидаром намазанная. Бокай даже пару раз сирену на перекрёстках включал, не столько для надобности, сколько впечатлить плетущихся следом Кимов.
Ехали-ехали, крутили головами… Высотки остались позади, дорога повела по узким улочкам мимо двух- и одноэтажных домов. Наконец молодой резко махнул — его указательный устремился к низенькой серой присыпанной снегом крыше, выглядывающей из-за такого же серого и низкого забора.
— Вон! Это здесь!
Уцепившись взглядом за эту крышу, а более всего за песочного вида старую и косую, почти развалившуюся печную трубу, Бокай попытался быстренько вспомнить, не живёт ли в этом районе кто из жиганов…
Субботин вдарил по тормозам: Кимы сзади еле успели среагировать. Выбравшись из машины Юра отстегнул застёжку на кобуре и размял, готовясь к неизвестному, пальцы. Его взор пробежался по ряду сколоченных старых досок; особенно глаза зацепились за развороченный, а потом неаккуратно прилопаченный снег у неприметных, выглядящих частью забора воротц… Сказав Субботину быть поближе а молодому держать Кимов подальше Бокай подошёл к покосившейся, как и всё остальное, двери. Его правая поднялась… Старое трухлявое дерево звучит не ахти: чтобы получилось громко, пришлось колотить как тараном. На последних, уже чуть ли проламывающих полотно ударах дверь бы, наверное, не выдержала и отвалилась, но неожиданно распахнулась и на пороге возник невзрачный худой мужичок, про которого если что сразу и подумаешь, так только что его вчера выпустили из диспансера.
Глаза влажные, красноватые, на щеках недельная щетина. Одет в спортивку, но в такую, которые продавались лет десять назад. На ткани — даже и приглядываться не надо — прожиги от окурков, штопанные стежки и какие-то пятна, как от масла.
Как увидел, кто к нему, мужичок сделал глаза такими большущими, что Бокая даже немного напугал! Разинув рот и резко развернувшись «доходяга» было рванул, но споткнулся, не удержался и воткнулся в снег, смешно запрокинув ноги.
Наручники в пальцах лейтенанта оказались быстрее, чем тот успел сообразить. Уже через минуту скованный и припёртый к стенке мужичонка взирал на гостей с ужасом. Вдруг он набрал воздуха, напрягся и начал голосить, будто его режут:
— Это не я! Я не убивал! Я не убийца! Это не я!
Изнутри дворик оказался свалкой всякого хлама. Одна из куч — накиданный один поверх другого металлолом: рули старых велосипедов, части стиральных машинок, раритетная разбитая «Зингер»… Рядом груда кирпичей, из которой целых по пальцам пересчитать. Чуть дальше ловят ветер погнутые пластмассовые коробки со стеклянными «чебурашками». Ещё дальше в двух огромных пакетах спрессованные алюминиевые банки …
Отдельно привлекает куча снега выше человека. Старательно не обращая внимания на раздражающие вопли Бокай подошёл к ней… подумал… протянул руку — пальцы погрузились в рыхлый, как-то неестественно нападавший снег… и ткнулись в твёрдое. Нащупав нечто Юра ухватился, потянул — и вот белая «шуба», а на самом деле покрывало под снегом слетело и пред лейтенантом засверкал дорогущий внедорожник, одно только колесо которого обошлось бы в пять его зарплат.
— Где?! — Во двор вломился Владимир, а за ним жена. — Кто?!
Поймав критичный взгляд Юрия маячащий за их спинами молодой безнадёжно развёл руками. Бешеными, как у разъярённого быка выпученными глазами поймав машину Ким вдруг встрял, как вкопанный: рот его открылся, губы беззвучно зашевелились… Резко переведя жуткий взор на скованного, умирающего от страха хозяина халупы он кинулся на него, как сумасшедший! Отпихнув Субботина он вцепился в мужичка и стал трясти, как медведь малину:
— Где мой сын?! Где мой мальчик?! Отвечай, скотина!
Люда за его спиной заплакала, будто уже увидала сына мёртвым. Ещё и за распахнутой дверью кто-то в старых шмотках проходил мимо, однако остановился и уставился на происходящее…
Субботин, которого в отделении недолюбливают из-за постоянного, порой совершенно неуместного ворчания, однако уважают, потому что запросто спорит даже с Коротковым и тот его не увольняет, к облегчению Бокая принялся Кима оттаскивать. Может что-то понимая, а может просто пытаясь в глазах старших реабилитироваться молодой взялся успокаивать Люду. Ни тому, ни другому не завидуя Юрий от внедорожника отвернулся и медленно, как иногда любит, неспешно и угрожающе побрёл ко всё больше и больше бледнеющему мужичку.
Тот скоро вообще с ума сойдёт: вращает глазами, как хамелеон, а орёт так, что вены на шее выступают, того и гляди лопнут!
— Не я! Это не я! Я не убивал! Не я-а-а это!
Пока подчёркнуто грозно приближался Юрий думал, с чего начать. Когда же подошёл уже грудь в грудь, то не придумал ничего лучше, как:
— Заткнись! Тихо! Так… Откуда у тебя эта машина?..
В сбивчивом лопотании, запинаясь и плюясь, будто объелся хурмы, мужичок стал рассказывать историю, от которой чета Кимов сначала в ярости побурела!.. а потом, как и невольный рассказчик, начала становится всё бледнее и бледнее…
…У Мити, а по паспорту Дмитрия Яковлевича Моисеева, в последнее время жизнь не задалась: очень уж запил, да так, что уволили. Опять. И случилось это два месяца назад… А алименты на детей никто не отменял. И мама ещё заболела, деньги на лекарства очень нужны… Засыпал вчера Митя плохо, так как пить в доме нечего, курить нет, а организм требует. И соседи взаймы не дают, сволочи, гонят… Так жажда будила, что пошёл Митя стрелять «сиги». Весь вечер бродил — насобирал полпачки. Потом возле мусорки нашёл старую мясорубку. Подумал… и решил искать металл дальше — авось чего ещё попадётся. И вот петляя по дворам, а потом уже и по окраине города набрёл он на страшную картину: кто-то совсем ещё молодого паренька задавил, да так на нём машину и оставил! Хоспади! Жуть-то какая! Не дай бог кому такой страх увидеть!..
Поначалу Митя перепугался жутко и если бы ещё имел телефон, обязательно бы вызвал ментов! Честно слово! Вот те крест!
А как чуток успокоился и огляделся, — вокруг никого, — он вдруг додумался до идиотского, навеянного исключительно нуждой и бесом поступка: забрать машину себе. А заодно и вещи погибшего — ему-то всё равно уже не нужны…
Дурак! Кретин! Да! Но у него долги… Ему срочно нужны деньги!
…У Лиды закатились глаза, она обомлела и свалилась в обморок. Молодой еле удержал, чтоб при муже не ронять её в снег. Самого же Кима затрясло, как в горячке, будто у него температура под сорок; будто он облитый ледяной водой умирает под арктическим ветром. В какой-то момент даже казалось, что у него пойдёт пена… Резко замерев он схватился за сердце, сильно-сильно зажмурился и прямо так, в дорогом пальто ляпнулся в кучу хлама.
— Ой, мамочки… — Слова стали срываться с его уст всё слабее, точно он уже отходит в мир иной. — Ой, батюшки…
— Я всё отдам! — Мите ещё казалось, что внимание сфокусировано на нём. — Я отдам всё! Клянусь! Телефон, кольцо, деньги — всё, что забрал! Отдам всё! Я не виноват! Не виноватый я-а-а!
Глянув на Субботина с требовательностью, какую ещё двадцать минут назад ему самому выказывал Коротков, Бокай велел:
— Скорую! Неотложку, живо!
— Не надо! — Одной пятернёй всё ещё сжимая пальто у сердца, второй Владимир резко запротестовал. Говорить у него выходило лишь сквозь тяжёлую отдышку. — Не надо… Поехали, куда он покажет! Ух… Поехали сейчас же! Пулей!
Субботин глянул на Юру с понятным вопросом. Подумав… тот помотал головой. Вновь сосредоточившись на неудачливом воре Бокай стал давить с напускной, но весьма правдоподобной агрессией:
— Телефон?! Кольцо?! Деньги?! А ну показывай, куда спрятал! Живо!
Дом Мити оказался захламлён не меньше, чем двор. А то и хуже. И всё какие-то пластиковые бутылки, банки из-под краски, несколько о-о-очень старых плюшевых игрушек… у порога деревянный конь-качель, с ним тусклые, год назад забродившие банки с огурцами и помидорами… падающая на голову паутина… незаправленная грязная кровать а также запах — гадкий дух морального разложения, дешёвого перегара и ещё чего-то больничного.
С облегчением выбравшись на воздух Юрий показал всё ещё валяющемуся на куче Владимиру целлофановый пакетик, в который Митя спрятал всё, как он выразился: «Чтоб не растерять». Ким поднял воспалённые глаза, пригляделся к смартфону, к кольцу… Зубы его сжались так, что надулись желваки! От частого дыхания ноздри расширились и прямо на глазах шея и лицо покрылись вздувшимися, обезображивающими венами!
Метнув на Юрия ядовитый взгляд — точно плетью хлестнув! — Ким резко вскочил. Сжав кулаки он решительно махнул куда-то и категорически потребовал:
— Поехали! Сейчас же! Пусть покажет, где нашёл! Немедленно!
Заспешили, заторопились. С Лидой, слава богу, долго возиться не пришлось: молодой, уж на что и рукастый, пока остальные занимались кто чем, мазал ей щёки снегом, пока та не очнулась. Приметив, как Ким вместе с ним волокут женщину до машины, Юрий незаметно тормознул его и прошептал, чтоб вместе с ними дальше и ехал. И пусть сядет за руль — от греха подальше.
— А как же я его об этом попрошу?.. Это же… он же…
— Ничего, не боись. Прямо так и скажешь, что, мол, нужно чтобы ты за рулём был. А вдруг у него р-раз — и приступ?.. Не хватало, чтобы ещё и они… того… Да ты не менжуйся, он сейчас в таком состоянии, что согласится на всё, лишь бы мы рядом были.
На самом деле Бокай не был уверен, просто «закидывал удочку». Ну пошлют молодого подальше — ничего, не развалится. А вот если Кимы, пока будут за ними плестись, куда-нибудь впишутся и погибнут, потому что у мужика сердце прихватило — вот ЭТО будет полный швах! Это будет такое на голову шайсе, которое страшно даже представить…
К тихому, но очень глубокому облегчению Юрия Ким не протестовал и даже — немыслимо! — поблагодарил парня за помощь.
Прыгнув за руль сам, на переднее пассажирское Бокай усадил Митю, а Субботин сел за ним — на всякий пожарный.
Руководимый неудачливым отцом как минимум двух детей автопоезд двинулся дальше по улицам холодного города…
…Кружили мало, буквально минут за восемь доехали. Свернув с главной Юрий покатил мимо высоких, явно ковшом нагороженных снежных стен. В такую даже окурок не кинешь — отскочит обратно. Дорога чуть-чуть повиляла… и вот впереди показалось… нечто…
— Вот оно! — Митя заёрзал, словно его муравьи кусают. — Вот тутА! Здесь!
— Сиди. — Бокай плавно затормозил. — Не дёргайся. А хотя… Ну-ка пойдём, покажешь мне.
— Не-ет! — С лицом бледнее смерти Митя замотал головой, будто ему предложили отрубить руку. — Не пойду я! Не сунусь и не проси! Страшно мне!
И бешено закрестился, звучно цокая браслетами и раскачиваясь при поклонах. Юра уже хотел применить грубость, когда Субботин первым открыл дверь и поставил ботинок на снег. Глядя только вперёд, на это… он твёрдо сказал:
— Оставь этого придурка. Пойдём, сами поглядим.
На самом деле не особо и желая с пришибленным, ещё и вонючим возиться, изобразив раздумье Бокай согласился: — «Ну пойдём», и выбрался за сослуживцем следом. Как раз успел захлопнуть дверь, когда подкатила иномарка Кимов.
— О-о-у о-о-о… — Субботин успел пройти чуть дальше и встал как раз в двух шагах от раскинувшегося на дороге непонятного. — Слушай, Юра… хорошо бы их сюда не пускать…
Одновременно и неохочий лицезреть что-то отвратительное и подгоняемый любопытством Бокай повернулся к Кимам спиной. Сделав несколько шагов он встал плечом к плечу с Субботиным. Взор лейтенанта опустился на тёмно-бурые разводы, постарался их различить…
На самом деле хорошо, что он не ел; не ел с самого утра и даже почти не пил. Только это и спасло, чтобы не вытошнило, не вывернуло желудок вместе с кишками: у ботинок полицейских, буквально в метре от них леденеет скрученная, пережёванная, изломанная туша. Давным-давно замёрзшая и бледная, в когда-то расплывшемся, а теперь застывшем тёмном пятне она наводит на мысли о промышленном станке, куда затянуло и насмерть изуродовало несчастного. Относительно целые только руки и одна нога, остальное пробуждает сильнейшую рвоту. Отдельно можно разглядеть костяные осколки чего-то округлого, покрытого волосами… В детстве насмотревшись фильмов ужасов маленький Юра боялся увидеть труп, попавший под каток, и сейчас он как будто именно такой труп и увидел, только угодивший не полностью, а как-бы наполовину, посередине…
— Что это?! — Резкий голос сзади и быстро приближающиеся шаги. — Что там?!
Грубо растолкав полицейских Владимир резко остановился; его взгляд опустился на месиво. Мучительно долгое, застывшее мгновение он пялился под ноги, силясь понять, что перед ним… и вот понял…
Следующие полчаса сложно даже описать. Что Бокай, что Субботин — оба насмотрелись всякого: видели истерику людей, чей родственник погиб в пожаре или упал с крыши; видели, как дети оплакивают слишком рано умерших родителей; как иные устраивают скандал, стремясь найти виновного в смерти близкого; видели, как узнавшие о гибели любимого хотят сразу же убиться. Но такого… Владимиром Кимом овладело настоящее психическое расстройство: сама его душа будто разорвалась на осколки! То у него обострялся приступ чернейшей депрессии, то им бес овладевал! В один момент он стремился выхватить у Субботина пистолет и застрелиться! Через минуту грозил виновнику страшными карами и долгой мучительной смертью! Потеряй его из виду и найди — и вот он уже на коленях, пытается лечь и обнять изуродованные останки. По раскрасневшимся щекам катятся слёзы с горох, а из охрипшей глотки с сипом вырываются то ли проклятия, то ли мольбы… Но вот он подпрыгнул и завертел головой, точно окружён врагами! Поймав бешеным взором полицейских Ким закричал им приказания одно грознее другого! Через минуту он уже стоял на четвереньках, как собака, ронял в снег сопли… а ещё через минуту дёргал Бокая за грудки, в ярости скалился и кричал:
— Найдите его! Того, кто это сделал — найдите! Найдите и отдайте мне! Мне-е-е!!!
С Лидой вышло проще — она просто вновь ляпнулась в обморок, даже не доходя до полицейской служебки. Шедший за ней молодой с готовностью женщину подхватил и уже сам, краснея от натуги, поволок обратно в машину. По красноречивой мимике и коротким, но ёмким жестам Бокая, как раз с Субботиным удерживающих Кима от очередной дурости, он созвонился с диспетчером и обрисовал ситуацию. А потом присоединился к троице — точнее вместе с остальными попытался Владимира успокаивать.
Долгие тяжёлые тридцать минут…
Наконец стали подтягиваться свои, приехали и повылазили из машин опера. Врач скорой сделал Киму укол и тот немного, совсем чуточку успокоился — достаточно, чтобы оставить его под присмотром только одного человека.
Место оцепили, начались действия. Потёк ПРОЦЕСС. Уже занятый рутиной Юрий и позабыл было о Киме — сплавил с рук и ладно. Нафиг такое счастье! Только когда проходил мимо неотложки случайно услышал обрывок телефонного разговора:
— Саид Магомедович… Здравствуй. Извини, что беспокою, но без твоей помощи никак — горе у меня…
Лицо Бокая вытянулось, глаза удивлённо округлились. Отвернувшись, чтоб его выражения никто, а тем более сам Ким не увидел, лейтенант быстренько поспешил дальше и свернул, вроде как для осмотра окрестностей, а на самом деле облегчиться.
Саид Магомедович… Если это тот самый Магомедович, о котором Юра подумал, то скоро говно будет расхлёбывать не только лично он, но и каждый полицейский, сколько их в городе ни есть…
***
— Ну и вот… — Кирилл помолчал; через мгновение он поднял взгляд, но сделал это с натугой, точно штангу тягает. — А вечером, когда вещи убитого осматривали, нашли… догадайся, что…
Роман ответил мрачно, не думая:
— Стих.
— Ве-е-ерно… — Кирилл медленно кивнул. — Стих… Как ты понимаешь убийство сразу связали с нашим сочинителем, кроме него такими фокусами никто не страдает. Бумажку, кстати, обнаружили в кармане куртки. Но это так… мелочи.
С начала рассказа не особо понимавший, куда старлей клонит, теперь Роман это осознал и к стыду своему с затаившемся в сердце червячком тревоги. Обычно гордящийся, что на любой вопрос у него почти всегда есть, что ловкого ответить, капитан Птачек почувствовал, как немеет язык. С серым, безэмоциональным лицом он чуть кивнул; опустив взгляд на свои лежащие на столе напряжённые руки через силу выдавил:
— Продолжай…
Кирилл заговорил не сразу. Будто взяв время подготовиться он стиснул губы, поглядел на свои сцепленные пальцы и сжал их, словно с интересом разглядывая, как на коже выступают жилы. С тщательностью, как у логопеда, он стал выговаривать каждое слово, точно алмазы огранять:
— Сегодня утром Григория Евгеньевича вызвали на Южное Шоссе двадцать шесть.
Не глядя на сослуживца Роман покивал.
— Высота…
— Правильно… Звонил лично Раисов. Видел бы ты, с каким лицом Понятовский уезжал… — Спиридонов невольно улыбнулся. — Как на расстрел, честное слово. И я, кстати, знаю дословно, о чём на ковре разговор шёл. — Пристально, как бы выжидающе глядя на собеседника, он снова помедлил. — Попробуешь догадаться?..
Чувствуя, как лицо теряет уже всю мягкость, как оно превращается в неживую маску Роман взглянул на старлея остро, словно намерился в чём-то уличить. Голосом одновременно и холодным, и еле сдерживающимся он выдал:
— Могу предположить…
Брови Спиридонова с любопытством приподнялись, он вопрошающе дёрнул подбородком.
— Ну во-первых… Думаю, что никакого разговора не было, был монолог. Так?..
Кирилл выразительно моргнул.
— Дальше наверняка пошла речь, что у нас уже давно нет результатов, а значит мы зря получаем зарплату; что не делом занимаемся, а хернёй. — Роман говорил вроде спокойно, но только глухой не расслышал бы задеваемые, как натянутая тетива, нити нервов. — Наверняка было подчёркнуто, что маньяк уже загулялся на свободе и что это позор. Возможно, — он сделал ударение, — было сказано, что все мы пойдём под трибунал. Все без исключения, но Понятовский, как начальник — с салютом. А также, — Птачек облизал губы и взглянул в глаза пристально и с интересом следящего за ним собеседника, — вопрос был поставлен так: либо этот Псих, либо МЫ — кто-то обязан за всё поплатиться; чем-то всё это обязано кончиться… по крайней мере на сейчас.
Не скрывая удивления, прямо как учитель, ждавший на двойку, но ему ответили на твёрдую четвёрку, Кирилл закрутил головой.
— Вот это даёшь… — Он даже присвистнул. — Как с языка снял!
Энергия, так скупо старлеем отмеряемая, но проявившаяся в этот особенный момент, передалась и капитану. Роман вдруг сам не углядел, как разозлился! Кулаки сжались! С похожим на звериную морду лицом он вдарил по столу так, что затрясся не только стакан с канцелярией, но даже и пузатик-монитор!
— Стерва! Курва! Гадина!
Спиридонов «протрезвел» разом. На миг ему даже привиделось, что воздух над старшим поплыл, как в жару над асфальтом. Скользнув взволнованным взглядом по двери он уже хотел просить вести себя тише, когда Роман взорвался новой репликой:
— А почему это, кстати, они думают, что это делу рук Поэта?! Он же ведь всегда ножи использует, нет?! Разве не в этом его фишка?!
Уже подняв ладонь, намереваясь капитана успокаивать, в скептическом жесте Кирилл её отвёл. Покачав головой как бы соглашаясь он продолжил фразу так, будто сам её начал:
— В этом, конечно; конечно в этом. Ножи он любит, это да… Но ведь главная-то его черта по-прежнему стихи. У этого вот, — старлей кивнул в сторону, — как раз стишок и нашли. А ни в газетах, ни по телевизору про эти вирши не объявляли, здесь у нас указания чёткие… Но кто из наших служит — все про них конечно знают. Тут дважды два-то сложить — гением быть не надо…
Рука Птачека сама, словно ослушавшись хозяйской воли, нервозно почесала щёку.
— Где он, кстати? Ты его видел?
— Стих? — Кирилл заговорил чуть быстрее. — Не, не дают. По крайней мере мне не дали. Юра обещал постараться, но что-то подсказывает, что дело в другом… Да разве то важно? — Глаза Спиридонова выразительно округлились. — Ну будет там написано что-то типа: «Ты был плохим — теперь умри». Какая нам разница?!
Последнее было сказано как-то… с надрывом. Со скрытым и глубоко, но всё-таки недостаточно глубоко спрятанным недовольством. Насторожившись Роман выдвинул подбородок.
— Что такое?.. Что-то ЕЩЁ, о чём стоит беспокоиться?..
Спиридонов замер, точно ночной тать, пойманный светом прожектора. Секунду он то ли сомневался, то ли решался… и наконец выдал:
— Да как тебе сказать… Вроде неважный вопрос, но… — Он помолчал. Снова не замечая, как тело выдаёт игру нервов, старлей заломил пальцы а потом с хрустом и медленно оттянул шею, точно на спортивной разминке. — Короче: решается, отдавать это дело нам или оставить в двадцать четвёртом. Могут и не отдать…
Роман аж откинулся, кресло жалобно заскрипело.
— Это ещё с какого?!
Кирилл снова помолчал, будто решая — говорить, нет. Пожевав губу, точно подбирая правильные слова, он продолжил как-то неохотно:
— Почему могут не отдать? Хороший вопрос… Но ты ж ведь слышал: убит Роберт Ким, сын Владимира Кима. Тебе это ни о чём не говорит?..
Птачек с шумом приспустил воздух через расширившиеся ноздри, его брови сердито скривились. С плохо скрываемым недовольством он возразил:
— Какая нам разница, кого убили?.. Смерть есть смерть. Зачем делать отличие?..
На миг Спиридонов позволил себе удивиться; всего на крохотный миг — а затем на его губах расцвела искренняя, хоть и вечной серьёзностью сдержанная усмешка. Стараясь говорить просто, не показывать, что его огорошило, он подчёркнуто осторожно спросил:
— Что — не любишь мажоров?..
Ответом капитана стало красноречивое молчание и долгий неглупый взгляд.
Покивав, будто услышал что и думал, Кирилл наклонил голову, словно пряча взор, пряча улыбку… или ухмылку… В следующее мгновение это снова стал прежний ответственный привычный Кирилл. С простотой и лёгкостью, как в разговоре о потерянном полтиннике, старлей пояснил:
— Вова Ким — его ещё когда-то Жуком звали — известный тип, дружит с половиной города и я не простых людей имею ввиду. Странно, что ты о нём не слышал… — Глядя на Романа Спиридонов снова закусил нижнюю… а потом простецки пожал плечами. — Я многого, конечно, не знаю, но с администрацией он Вась-Вась, а Коротков, что начальник в двадцать четвёртом, так тот… — Старлей остановился, покашлял в кулак; его голос понизился до шёпота. — Коротков… ну который командир Юры… от этой самой дружбы в прошлом году «тойоту» новенькую заимел — за полтораху… А в позапрошлом трёшку на Новопромышленной пятнадцать, так-то… — Акцентированно округлив глаза Кирилл даже кивнул, как бы подчёркивая… и снова заговорил нормально: — Но откуда мне это известно — не спрашивай, не скажу.
Они обменялись молчаливыми, посторонним ни за что не понятыми бы взглядами. Будто и не впечатлённый, точно разговор идёт о каком-то карманнике, как бы не особо интересуясь Роман спросил:
— Что — бизнесьмен какой-то?..
Сказано с демонстративной издёвкой.
— ТЦешник на перекрёстке Советской и Мира знаешь? — Левая бровь Кирилла картинно изогнулась. — Один из евонных…
Несколько секунд Роман держался, точно от этого что-то зависело. Наконец, будто сдавшись, он глубоко вздохнул; критически сжав губы он соединил руки на столе и стал смотреть как бы сквозь, точно стремясь взглядом куда-то внутрь, к мыслям. Ему почему-то так сильно захотелось помолчать, что он ничего не сказал бы даже, если б его ущипнули.
Кирилл покашлял. Заметно тяготясь неловкой паузой он продолжил:
— Короче говоря — ФИГУРА. Полковника, как ты думаешь — почему на Южное вызвали?.. Ещё раз говорю — сам Раисов звонил! Мы вот этим делом сколько уже занимаемся?.. — Точно роясь в памяти Спиридонов закатил глаза. — Не помню, чтоб за все эти годы Понятовского тащили на ковёр хоть раз… вот так. А всё из-за новой смерти.
Отвлёкшись от мрачноватого, отравленного тёмными мыслями состояния Роман посмотрел на сослуживца с откровенным сомнением и чуть ли не шутя спросил:
— Значит важно — убивают КОГО?.. А если льётся кровь простолю́динов, то всё в порядке?..
С тоном спокойным, не оправдываясь, с прямым и бесхитростным взглядом Кирилл ответил:
— Рома… Я тебя понимаю, ты на дурака не очень похож… То, что при всех наших стараниях у нас опять новая жертва, да ещё так скоро — это, конечно, полный звездец… Но то, КАКОЙ человек убит… Из-за этого дерьмо забурлит особенно яростно и забрызгает всех, гарантирую!
Может быть в сомнении, а может и просто, чтобы сбить нервоз, Птачек отвернулся. Просто перестал смотреть на старлея и уставился на дверь. А ещё опять устало вздохнул и застоявшийся в горле комок заставил наконец провалиться.
Должно быть Спиридонова это задело, тот повысил голос:
— Слышал бы ты, как Евгеньевича костерили! Облаяли с ног до головы! Чуть не заклевали там!
Неспешно, словно не желая рассказчика поощрять, Роман вернул взгляд ему. Будто того и ждал Кирилл резко выкинул руку — на капитана уставился указательный. Необычным контрастом с этой фонтанирующей энергией лицо старлея осталось образцово выдержанным.
— В одном можно быть уверенным абсолютно: достанется всем и не по малу. Уволить могут в самом деле, ещё и с позором — такое уже случалось. Помнишь в первый день мы обсуждали?..
Неохотно, точно уже устал, утомлён этой беседой — а может и подавлен услышанным — Роман медленно провёл пятернёй по лицу. Ответ его прозвучал будто вымученно:
— Да помню, помню… Анисин мне тоже… рассказывал…
Вернув руки перед собой и даже аккуратно уложив локти на спинку Кирилл и сам позволил себе громко и устало вздохнуть. Дождавшись, когда их с капитаном взгляды встретятся, старлей легонько, самую малость приподнял уголки губ. С еле угадываемым юмором, будто и не в отделении они сейчас, а на отдыхе, он то ли пошутил, то ли иронично констатировал:
— Ну вот… кажется подходит и наше время. Теперь и нас… под зад ногой…
Понимая, что Спиридонов подтрунивает, что хочет высказаться и без прикрас и без упадничества, Роман улыбнулся в ответ — точнее попытался: вышла вымученная кривая линия, неестественная и наигранная.
Кирилл вообще ведёт себя… снова непривычно эмоционально. И тогда, в доме охранника-деревщика… Наверное терпение иногда заканчивается и у таких.
С момента, как речь пошла о смерти «золотого» баловня, Птачек чувствовал, будто погружается в прострацию, точно в воде тонет: чёрной, холодной, недружественной воде. Всё он без пояснений сразу понял, просто разговаривать расхотелось. На душе вообще… такая усталость… Результатов ведь и в самом деле ноль. Хоть бы крупиночка какая, намёк… Но нет, как об стенку лбом. А ещё это непрекращающееся давление… Все «срочно», «важно» и «особо серьёзно» Роман воспринимал лишь по молодости. И в самом деле — исключительно новичок, недавний курсант или просто не по уму амбициозный будет изматываться, лишь бы дело выгорело, лишь бы побыстрее достигнуть ЦЕЛЬ. Почему это глупо? Потому что важно АБСОЛЮТНО ВСЁ. Нет в сыске такого, про что можно сказать: — «А! Как-нибудь потом!» Ну а если важно ВСЁ, то, философствуя, можно рассудить, что НИЧЕГО не важно, и со временем Роман научился относиться к службе со спокойной расчётливостью, как с огоньком в печке, когда тепло идёт строго в правильном направлении, а потому его нужно немного: не надо тащить, как в примитивный костёр, целое бревно… Однако сейчас он снова, точно истончился шкурой, начал ощущать его — БРЕМЯ.
Ты должен… Преступник на свободе, до сих пор убивает… Ты обязан… Каждая отнятая жизнь — это твоя плохо сделанная работа… Это ты виноват, это ты в ответе… Кто умрёт следующим — его смерть на твоей совести…
Резко, гневно выдохнув Птачек вколотил в поток негативных мыслей одну, подсказанную, как он надеялся, не внутренним оптимистом, а разумом: — «Хватит ныть! Что за пораженчество?! Распустил нюни! Фу!»
Сам капитан этого не замечал, но именно в такие моменты, когда начинал хандрить и ему приходилось самому себя одёргивать, внутренний голос заговаривал с ним баритоном того самого Юрия Константиновича, интеллигента-физкультурника из милицейского училища. Роман не придавал этому значения, но на подкорке, глубоко в его мозгу отпечатался образ того человека — всегда собранного, спокойного и неколебимого; за проведённые курсантом Птачеком в училище годы ни разу не проявившего слабость ни в характере, ни в суждениях.
Затянувшаяся пауза выставила всё, будто Роман просто обдумывал ответ. Выгнув губы скептичной дугой и даже поиграв подбородком он сделал вид, что и в самом деле услышанное через разум прокрутил; с выражением, будто это только что было не изложение фактов, а дискуссия, он почти равнодушно выдал:
— Резонно, конечно… но не думаю, что это так. Понятовский не дурак — вряд ли откажется от грамотных кадров; таких как ты… как Денис… — Роман взглянул в глаза Кириллу с неполживостью приговорённого. — Чесс слово — вы ж в каждой бочке затычка! Не-е-ет… Если кого и попрут, так меня: это ж я нынешний следователь… В прошлом — вы сами рассказывали — тоже увольняли следаков. Что, кстати, странно… Ну а если так… — капитан демонстративно, без гнева и даже как-то фаталистично пожал плечами, — что уж теперь… не свезло…
Момент не нравился. Разговор не нравился. Собственные слова — тоже искренне, до глубины души не нравились, так как они противоречили его вообще-то сильной натуре. Одновременно и чтобы перевести тему, и наконец высказать, о чём давно думает, капитан сменил тон на более мягкий и даже анекдотичный:
— А ты, Кирюх, кстати, откуда, что в УМВД происходит, знаешь? У тебя что — и там друзья имеются?..
Ещё и поглядел на собеседника с прищуром.
Старлей и глазом не моргнул. С естественностью, будто у него спросили закурить, ответил:
— Да у меня там просто сестра секретарём. Когда сегодня мне звонила, так я даже из трубки слышал, какой там ор стоял. У-у-у… — Он неодобрительно помотал головой. — Нам тут такое и не снилось. Григорий Евгеньевич наш в сравнении — милейший человек…
Роман не ожидал ответа, он думал, что Спиридонов просто отшутится. Ощущая от этого некую недосказанность… недошученность… он сострил:
— Тогда, Кирюх, ты тоже ЖУК: у тебя тоже, оказывается, везде свои…
И улыбнулся с этакой лёгкой перчинкой.
Он не успел дождаться, когда сослуживец среагирует — зазвонили. Заиграла особенная, специально на одного человека настроенная мелодия — и Птачек улыбаться сразу перестал; мигом посерьёзнев он достал телефон и взглянул на оживший экранчик — Понятовский…
Показав собеседнику палец у губ он долго, мучительно медленно подносил указательный к кнопке ответа… и наконец нажал.
— Алло… Григорий Евгеньевич?..
Кирилл застыл как статуя: весь обратился в слух.
— Рома! Ты где?
Голос полковника еле ровный, почти на грани крика. Нет, он не надрывается, однако именно так разговаривал бы сам Роман, если б очень хотел на кого-то наорать, но сдерживался.
— В отделении…
— Уже?! Прекрасно! Пулей ко мне!
Вызов оборвался. Несколько долгих мгновений поглядев на затихший, а потом и погасший гаджет, Роман вернул взгляд Кириллу. Выражение лица того оказалось, будто только что сообщили о новом трупе.
— Вызывает?..
Вопрос в пустоту, просто, чтобы что-то сказать. Поднявшись Птачек спрятал телефон в карман и активно, точно спешит к обеду, принялся хлопать по будто пыльным и неразглаженным местам, хотя одёжка того вовсе не заслуживает. Оттянув воротник, точно мешает дышать, капитан взглянул на старлея с прежней хитринкой и усмешкой ни о чём не жалеющего.
— Что ж… если вдруг придётся зарезаться, то хоть нож искать не надо: у Понятовского целая коллекция!
***
Костяшки ударились о дерево, по коридору прокатился стук. Не дожидаясь ответа Роман отпёр дверь, переступил порог и тут же за собой закрыл. Как зашёл в лицо ударил свежий, а скорее даже ледяной воздух: окно в кабинете настежь, словно из него кто-то выпрыгнул. На фоне света тёмная фигура: полковник потянулся и даже привстал на носочках, от чего его всегда до блеска надраенные туфли запаутинились некрасивыми трещинками. Форточка под его рукой быстро закрылась и снег, уже было начавший оккупацию, ограничился забросом немногочисленных разведывательных снежинок.
— Пришёл? — Повернувшись к гостю вполоборота Понятовский взглянул на него как всегда… и в тоже время по-другому. — Проходи, садись. Разговор есть.
Неспешно оглядевшись капитан присмотрел свой «любимый» стул. Поставив его, как всегда, напротив командирского стола, он сначала выждал, когда усядется полковник, и только потом опустился сам.
В кабинете, как в холодильнике: можно подумать вырубили отопление. От мороза, этого проникающего под кожу, напоминающего о зиме холода и оружие на стенде смотрится как-то по-особенному: поблёскивая оно уже не приглашает себя взять, а скорее угрожает, что может порезать, ранить и тогда будешь умирать, истекать кровью посреди снега, льда и вечной мерзлоты…
Усевшись за стол Григорий Евгеньевич водрузил локти на сукно, сцепил пальцы и принялся настукивать по столешнице, словно студент, всё никак недождущийся перемены. Губы его постоянно двигаются, от чего смешновато шевелятся и усы. Брови то сходятся, то расходятся, а всегда исправно причёсанные волосы сейчас растрёпаны, будто Понятовский с остервенением чесался, а пригладиться забыл. Однако больше всего акцентирует галстук: ослабленный, почти сползший узел, словно завязали походя, словно хозяин только с корпоратива, где пьяный пытался его снять, но не преуспел.
С мимикой испытывающего внутреннюю борьбу Понятовский поднял на Птачека почти спокойный взгляд. Голос его прозвучал будто мирно:
— Здравствуй, Ром… — Небольшая пауза… Проникновенный, изучающий взгляд… — Как ты думаешь — откуда я сейчас приехал?..
Чувствуя, что лицо вновь превращается в безэмоциональную маску, Роман постарался угадать предельно спокойно:
— Из УМВД?..
Пару секунду они играли в холодные, такие же металлические, как и клинки в коллекции, гляделки. Наконец полковник глаза опустил… и, помолчав, снова поднял.
— Нет, не совсем… Хотя и там мне сегодня побывать довелось… — И резко, как удар хлыста: — Но будем по порядку!
Если б Роман чего-то такого не ждал — он бы точно вздрогнул. Как полковник крикнул, от чего даже глаза его, кажется, выпучились, капитан Птачек незаметно сжал пальцы на колене а сам попытался даже не моргнуть. Вроде получилось…
Взрыв гнева командующего, как упавший в воду уголёк, погас о выдержку подчинённого… но дёрнись Роман хоть как-то, хоть на миг в движении, лице или взгляде прояви слабину — он бы тут же оказался под яростным натиском, как лягушка под сапогом! Эта мысль заставила собраться пуще.
— Да! На Южное меня сегодня вызывали… — Понятовский выбросил руку — кулак с грохотом бацнул по столешнице! — Чуть не повесили там! Чуть на куски не разорвали! А знаешь, почему?! — Его глаза округлились, их покрыла красная сеточка. — Не знаешь?! А потому, что этот чёртов литератор уже совсем страх потерял, тварь такая! Делает, что хочет! Вовсю, гадина, развлекается!
Продолжая упрямо молчать Роман заставил себя рассесться свободней; принудил сжавшиеся на колене пальцы расслабиться а потом и вовсе, как при обыкновенной беседе, соединил руки на животе. Только тяжёлое дыхание выдало бы, что он серьёзно, ничуть не менее самого полковника взвинчен.
— Ты вот например в курсе, — Понятовский ткнул в младшего указательным, — что у нас новый труп?! Да ещё так скоро! — И снова крик, да такой, что у полковника аж щёки покраснели. — Недели с прошлого не прошло! Не-еде-ели!
Капитан хотел что-то сказать, но чутьё приказало помалкивать. Полковник же, точно выдохшись, как будто попытался встать, но неловко ляпнулся обратно. Сквозь частые вздохи послышалось лёгкое, на грани слышимости сипение, а ещё приглушённое бурчание, как у ребёнка пятидесяти лет:
— Совсем, ирод, обнаглел… Скоро каждый день такое будет… Да ещё до кого добрался… Вот же угораздило именно этого кокнуть…
Притворяясь, что ничего не слышит, просто ждёт, когда ему скажут что-то конкретное, Роман подавил рвущийся вздох. Несколько долгих мгновений он разглядывал ботинки и только потом неспешно поднял глаза.
— В общем! — Понятовский снова взял грозный тон; его ладонь со злостью рубанула по столешнице! — Да, был я в УМВД и новости привёз откровенно нехорошие. Ты не ответил, — его глаза угрожающе сверкнули, — ты в курсе про новое убийство, нет?..
Осторожно кивнув, Роман ответил так же с оглядкой:
— Частично…
— Значит в курсе! — Полковник бахнул по столу снова, плашмя. Исто́ченный, и так уже готовящийся свалиться на пол карандашик сделал к кромке предпоследний оборот. — Наверху сейчас полный бедлам: все бесятся, хотят крови — и уже не важно, чьей! — Слова, выкрикнутые со слюнями и круглыми, как половинки арбуза, глазами. Далее чуть спокойней: — А я всё об этом думал, всё боялся… Вот и дождался! — Зрачки его вновь гневно сверкнули, в них заплясало красное. — Дождался на седую голову, старый идиот!
Мелькнула мысль, что Понятовский перегибает, не такой уж он и старый. Лет на пять, ну на десять старше самого Романа — разве ж то возраст?..
— Брезгую так выражаться, — Полковник взглянул в глаза капитану по-особому, — но с этого момента мы в говне по ноздри. По самые, мать твою! А скоро, — он понизил голос, — и вообще с головой нырнём… Успели, что ли, тебе уже растрепаться?!
Чуть помедлив, решая, что может открыть, Роман состорожничал:
— Ну-у-у… кое-что я слышал…
Григорий Евгеньевич резко откинулся на спинку, кресло жалобно скрипнуло.
— Не буду выспрашивать, у кого длинный язык… хотя и догадываюсь, что это Конев… Вот какие факты, Рома: с нашими минуса́ми нам светит трибунал. Трибунал, смекаешь?! Это тебе не выговор! Не штраф какой-нибудь вонючий! Т-Р-И-Б-У-Н-А-Л!!!
Роман сжал зубы, чуйка снова подсказала помолчать. Да и не успел бы он ничего вставить — огрызаясь, словно задетый, Понятовский продолжал со всё более нарастающей злобой:
— С такими нулями, как у нас, в полиции не служат! Таких в шею!.. Под зад коленом!.. И кто-то обязательно… железно за всё поплатится! Догадываешься кто, Рома?!
Капитан то ли хотел кивнуть, то ли что-то ответить, но вопрос был риторическим. Не запинаясь, на одном дыхании, словно матёрый певец, Понятовский ткнул большим пальцем в грудь и сам же заорал до надрыва:
— Это буду я! Я, понимаешь?! Ответственность вся на мне, а значит и в утиль тоже первого — меня!
Роман всё-таки попытался высказаться, уже открыл рот, но резким взмахом полковник его оборвал. Как и это движение, с его губ сорвались такие же небрежные слова:
— И тебя тоже, да! И тебя… И каждого второго в этом отделении, а то и просто — каждого…
Как остывающий чайник Понятовский говорил всё тише, пока последние слова не вымолвил вообще чуть ли не шёпотом. Выдохшись он совершенно не стоически, не заботясь об авторитете с кресла чуть сполз; руки его поднялись — всё ещё сильные, хоть и покрытые морщинами ладони легли на глаза, как бы пряча от всего мира. Так он и застыл, словно статуя.
Минуту или дольше ничего не происходило — просто два человека сидели друг напротив друга в постепенно нагревающемся кабинете. Мужчина лет сорока пяти, гневающийся, метущийся, но при этом словно разбитый, и второй — под сорок. Как будто спокойный, как будто выдержанный. Ждущий.
Понятовский заговорил тихо, очень устало:
— И словно этого мало… будто бы мало… — Ладони свалились с его лица; покрытые сеточкой капилляров, на капитана вновь взглянули воспалённые глаза. — Всё это, Рома, было до того… точнее после, как я в УМВД съездил. Ну а вот где я был сейчас…
Неожиданно подобравшись, точно в кабинет вошёл начальник уже самого Понятовского, полковник выпрямил спину, выпятил грудь и вообще придал себе военную осанку. Его рука скользнула под стол — донеслись звуки катящихся роликов, стук ударившейся дспшной пластинки… и всё повторилось. На сукно лёг спрятанный в затёртую мультифору листок — белый и свеженький, отпечатанный совсем недавно.
— На вот, — глядя на Птачека с угрюмостью Понятовский тяжело вздохнул, — почитай…
И застыл, как дожидающийся антилопы крокодил.
Под его прощупывающим, следящим за каждой мелочью взглядом Роман сначала на листок покосился… потом неторопливо протянул руку, взял… Бумага осела в пальцах, глаза стали бегать по чёрным строчкам.
«Начальнику Оперативно Розыскной Части Службы Собственной Безопасности при УМВД по городу Тольятти полковнику полиции Горохову Станиславу Викторовичу… от старшего опер-уполномоченного, прикомандированного и проходящего службу в следственном отделе Центрального района города Тольятти №… капитана полиции Кривкина Михаила Андреевича… Заявление. Я… доношу до вашего сведения, что проходящий вместо со мной службу следователь, капитан полиции Роман Павлович Птачек… препятствует оперативной работе… саботирует следствие… распоряжается рабочим временем халатно… прогуливает… использует казённое имущество как собственное… конфликтует с товарищами по службе и наносит им побои… Считаю, что если бы не преступные действия этого человека, следственный отдел Центрального района уже давно повысил бы норму раскрываемости. Прошу обратить на это ваше живейшее внимание».
Дата поставлена в среду.
Не спеша поднимать глаза Роман прочёл бумажку — явную ксерокопию — ещё раз… и не смог бы поклясться, что его лицо осталось абсолютно спокойным.
Поймав наконец взгляд подчинённого Понятовский подчеркнул:
— Напоминаю, что новый труп нашли в четверг — то есть на следующий день после этой вот… — он покрутил пальцем, — писульки… Представляешь, Ром, что это значит?..
Полковник уже не кричит, глаза не пучит, не краснеет как рак — однако каждое его слово весомее; каждое теперь, как повисший на шее здоровенный камень или девятиграммовая пуля, весящая для приговорённого как вся жизнь.
— Большая удача, — Григорий Евгеньевич поднял кисти и сделал пальцами кавычки, — что заместитель Горохова — мой однокурсник. Однако всё равно — сегодня, максимум завтра — он положит это начальнику на стол. — С тяжёлым, как глыба, взглядом Понятовский помотал головой. — Тут без вариантов…
Роман почувствовал, что в горле застоялся новый ком, сухой и колючий, словно уже неделю не пил. Через силу сглотнув, от чего даже заболел кадык, всеми душевными силами он заклял себя не трястись, не поддаваться гневу, а тем более панике. Держаться…
Подержав на нём взгляд пару мгновений Понятовский опустил глаза на свои руки и с неприятным, даже злым лицом несколько раз цыкнул, точно тягая из ноющего зуба. Когда его голос зазвучал снова полковник взял ещё более тихий, и от того кажущийся боле удручающим тон — словно с тобой разговаривает священник, явившийся принять исповедь:
— Это вот, Ром, и само-то по себе плохо… а уж в свете последнего… — Не скрывая удручения Понятовский помотал головой. — Есть у меня, конечно, мыслишка, как хода этой бумажке не дать… пока не дать… Но-о-о… — Он показательно, всё ещё отрицая, поднял плечи и широко развёл руки. — Но это не сможет длиться вечно. Только на очень, я подчёркиваю — ОЧЕНЬ короткий срок…
Может он ждал, что Роман что-то выдаст, как-то выскажется, потому аж на целую минуту замолчал. Минута… по меркам таких разговоров — вечность. Когда и спустя чуть дольше подчинённый не проронил ни слова полковник продолжил уже крепче:
— Рома… Это не только для тебя — для всех нас нож вострый. Для всех! — Понятовский вновь забогровел. — Просто для тебя, — он ткнул вперёд, точно пытаясь нажать на убегающую кнопку, — больше всех! Это настоящая бомба! Мина! Это гильотина! — Резко замахнувшись полковник рубанул ладонью по красной, надувшейся венами шее. — Приговор! Каюк! Понимаешь ты это, или нет?!
Роман понимал: мало кто не понял бы. Понятовский тоже понимал. Оба они всё прекрасно, без лишних пояснений соображали, разве что в сравнении с капитаном у полковника положение более… двоякое. Но некоторое слова, пусть даже столь очевидные, должны быть сказаны; настроения должны быть выказаны и никто этого порядка не отменит, покуда подобным занимаются люди.
Уже скорее намеренно напрягаясь, чем искренне крича, натужно выдавливая гневную гримасу Григорий Евгеньевич сжал кулак и не ударил, а как бы мягко, еле слышно пристукнул по столешнице. Раздражение в его глазах уступило ярко выраженному возмущению.
— Ты мне вот, Рома, обскажи — чего вы там с Мишей не поделили?.. Почему Кривкин на тебя заявил?.. Да ещё и не мне первому, а СБшникам! Ну!? Чего молчишь?!
На ум пришло несколько острых выражений, вспомнилась парочка удачных слов… однако капитан сделал догадку, что и сейчас полковник спрашивает не по-настоящему, а просто гнёт своё. И оказался прав: Понятовский отвернулся, увёл взгляд в сторону и продолжил разговаривать одновременно будто и с подчинённым, и с третьим неизвестным:
— Ну неужели нельзя было решить нормально, между собой?.. Не выносить сор из избы?.. — И уже тише: — Хоть бы меня предупредил, гадёныш скользкий…
И вновь упала тишина. Роман, как мог, подавлял желание глубоко вздохнуть, устало провести ладонью по волосам и даже почесаться. Понятовский же, точно ища вдохновения, уставился на коллекцию оружия и так долго и пристально рассматривал, что у Птачека возникло ощущение, будто начальник клинки не просто смотрит, а пересчитывает — не пропал ли какой, не запропастился ли…
Продолжая созерцать металл Понятовский неожиданно произнёс голосом слабым, будто не своим:
— Это какая-то катастрофа… То одно, то другое… — Вдруг переведя взор на Романа он заговорил злее: — Мразь эта творит, что хочет… Теперь ещё заявление это… как нельзя вовремя!
Его губы превратились в тонкую сжатую линию, желваки взбухли и натянулись. Что-то во взгляде полковника переменилось… словно перещёлкнуло; секунду назад это был один человек, и вот другой. Перемена почувствовалась и в его голосе — сухом и как бритва остром:
— В общем так… В связи с обстоятельствами нынешними… аховыми… не дать этому хода, как я уже сказал, возможности нет. — Сделав паузу Понятовский снова сжал губы в кривую угрюмую дугу; взгляд его стал таким, что посмотри так на ребёнка — расплачется. — Более того — поскольку встаёт вопрос о нахождении, будем говорить прямо, козла отпущения, то эта вот бумажка — это идеальный шанс такого… человека найти…
Замолчав он уставился на капитана прямо и неприкрыто, как бы подбивая того возразить, ополчиться, а то даже и огрызнуться! Роман позволил себе лишь вздохнуть глубже.
И вновь, словно исчерпав запал жёсткости и теперь не держась цинично, но играя циничность, как не очень талантливый лицедей Понятовский продолжил с почти прежними неумолимым тоном и суровым взором:
— Короче… слушай меня сюда, Рома… Поднимается вопрос о твоём увольнении. За несоответствие… за… — он растерялся, но поймав глазами листок, тут же в него ткнул, — за халатность… Возможно последние дни ты в погонах ходишь.
Сжав и разжав губы полковник нервно провёл меж языком. Кинув взор долой он почесал нос, провёл пятернёй по волосам, вздохнул и только тогда, опять не дождавшись ответа, продолжил:
— О наблюдении теперь, само собой, не может идти и речи, придётся снять. Зря только людское время переводим… — Капитана вновь, как хлыстом, задели покрасневшие командирские глаза. — И ты, кстати, представляешь, сколько у ж е у них всего накопилось? Ну вот пока они в засадах сидят?.. Тьма! А в слежке за твоими театралами и смысла уже нет. А может и не было… На кой ляд нам глядеть за этими богемными, когда убит может быть каждый?! — Понятовский опять сорвался, даже кулаки сжал. — Каждый!.. — И снова, точно села батарейка, продолжил тихо и с хрипотцой, как температурящий больной: — Нет… да… Нужно возвращать людей к работе. Лимиты исчерпаны…
Выдав последнее он уронил лицо в ладони и стал усиленно, до остервенения тереть веки. Двигаясь сначала не очень быстро, под конец заработал пальцами уже так, будто в глаза попала стекловата! Вдруг резко подняв голову, широко раздувая ноздри и в навязанной самому себе бодрости округлив глаза полковник продолжил, точно это не он только что поставил точку:
— Эта стихоплётская скотина ещё и импровизирует! Никогда раньше он не убивал ничем, кроме ножа. Никогда! И вдруг — нате вам! — машиной воспользовался!
Внутри щёлкнул невидимый, но очень точный тумблер: выработанный многолетним опытом счётчик, показывающий, когда своё выкладывать можно, а когда лучше помолчать. Ухватившись мыслью за слова старшего Роман очень спокойно, как на совещании спросил:
— Да, кстати, насчёт автомобиля… А это не может быть подражатель?..
Брови полковника удивлённо подпрыгнули.
— Подражатель?.. Нет, я бы исключил. Девять к одному, что нет. — Он уверенно помотал головой. — Про стихи никто, кроме нас, не знает. Хотя-я-я… Может подражатель из наших? — К немалому удивлению Романа Понятовский произнёс это спокойно, как само собой разумеющееся. — Конечно звучит не очень, но ведь прецеденты уже были… Однако если он из наших и всё о Поэте знает, опять же — почему не воспользовался ножом?.. Нет, это САМ. Ну ты понял. Кстати! — Выражение полковника резко стало взволнованным, точно он пришёл вечером домой и вдруг вспомнил, что у жены день рождения. — Точно! Эх, со всеми этими разговорами запамятовал… — Завертевшись в кресле он стал хлопать по карманам. — Да где же… Вот! — В его пальцах возник сложенный вчетверо листок. — Держи! Это тот самый стих, который на пацане нашли. Я при случае переписал.
В голове Романа мгновенно родилась мысль, что сегодня прямо какой-то день вручения нот. Промолчав он просто потянулся, принял из рук начальника уже вторую за сегодня бумажку и аккуратно, будто официальный документ, развернул. Глаза побежали по строчкам…
«Маленький жучок на цветочке сидел. Крупный жук за ним глядел. Крупный жук — охотник, хитрец, в тёмных делишках матёрый делец. Крупный жук может многое взять. Хочет — купить, а то и отнять. Крупный жук уже сделал немало. Пожил достаточно, скопил капитала. Наследника теперь себе растит. На тёмную тропку его манит. Думает жук — взращу жучка. Вырастут у него большие рога. Будет он крупный, блестящий, красивый. Будет налит огромной силой. Хитрым и умным будет, как отец. На головушке его засверкает венец. Однако цветок слишком тоненьким был, да и жучок неосторожненьким слыл. Упал он. Разбился. Умер. Погиб. Таков его жизни печальный изгиб. И теперь уже ясно наверняка — не вырастет жучок в большого жука».
Прочитав а потом перечитав, последние строки Роман неосознанно проговорил:
— Не вырастет жучок в большого жука…
Не замечая за собой он сжал губы, потом вообще закусил и крепко задумался. Взор его медленно поплыл по тексту, будто надеясь найти шифр, загадку, тайнопись. На эти тихие мгновения в мире всё, включая кабинет, начальника и даже собственное дыхание перестало существовать, исчезло. Что ему что-то говорят Роман заметил не сразу, а когда всё-таки окончание непонятной фразы уловил, то чуть ли не с раздражением, как отвлекаемый от важного хода шахматный гроссмейстер, поднял лицо и переспросил:
— Чего?!
Понятовский ответил чуть ли не криком:
— Длинный стих, говорю! Необычно большой! Раньше таких вроде не было! — И, смерив подчинённого недовольным, но всё-таки умным взором, добавил: — Как теперь со слухом — нормально слышно?..
— Извините… — Поморгав, капитан снова уронил взор на бумагу. — Задумался…
Не глядя на старшего он перечитал стих снова, а потом ещё. Поняв, что глаз ни за что не цепляется, Птачек с сожалением вздохнул, последний раз пробежался по диагонали и аккуратно листок свернул. Когда вновь посмотрел на Понятовского, то неожиданно увидел тихого, погружённого в размышления мужчину. Полковник будто разом постарел, высох, уменьшился. Встретившись с капитаном глазами он посмотрел на него как бы по-новому, точно давно не видел. С его губ сорвались слова, которые излишне чуткий мог бы принять за извинение:
— Я тебя, Ром, строго говоря, ни в чём и не виню… Ты во всём действуешь разумно. Я, может быть, на твоём месте поступал бы так же… Однако кто-то должен за неудачи поплатиться… Кто-то обязан… как всегда…
Наступила новая неловкая пауза. Чувствуя конфуз Понятовский поспешил вернуть начальственную осанку, приподнял подбородок и даже глядеть стал орлом. Взирая на капитана со всей чинностью и очень тщательно подбирая слова он зачеканил:
— В целом вот что, Роман Павлович: если, пока решается вопрос с заявлением и пока Раисов думает, что со всеми нами делать, ты добьёшься хоть какого-то успеха, — хоть самого мизерного! — это сильно нам всем поможет. А лично тебе больше всех…
Роман промолчал, но Понятовский в ответе и не нуждался. Поразмыслив ещё чуток, с прежней, тщательно выверенной сухостью он заметил:
— Это конечно наивно рассчитывать, что что-то, не меняющееся годами, изменится в несколько дней, но на иное надежды нет. — Взгляд полковника стал подчёркнуто выразительным. — Ты уж, Ром, я не знаю — как-нибудь смоги… — Небольшая заминка. — Ну а сели не преуспеешь — считай, что ты здесь больше не работаешь. Всё. Ступай. Успеха тебе.