Ещё минуту или дольше, как дочь ушла, Романа тянуло оглянуться на поворот — а вдруг вернётся? Вдруг снова выглянет из-за угла, вновь увидит его, всё ещё обнимающегося с Дашей, и тогда… Прижав любимую крепче капитан опустил взгляд будто на красную дорожку, а на самом деле вглубь себя. Если б перед глазами сейчас помахали — он бы и не заметил…
Почти не держась на ногах, подхваченная под талию сильными руками и сама ухватившаяся за его шею Даша всем телом прижалась к мужчине, припала щекой к его груди и ласково гладила по ней, словно убаюкивая. Её тихий голос, как у гипнотизирующего кобру факира:
— Ромочка, я тебя так люблю… Только не иди за ней… Пожалуйста, не иди…Хотя бы обожди, я тебя умоляю…
Странно, но в сердце не осталось страха. После того, что УЖЕ случилось, как их застала сама Настя… мысль, что кто-то случайно пройдёт и увидит, как они обнимаются и ласкаются, уже не пугает. Роман даже понял, что если кто-то сейчас действительно их поймает на этом… запрете… и упрекнёт, то он огрызнётся. Он возразит ТАК, что человеку станет плохо!
Вынырнув из мыслей он нашёл себя спиной к стене, со всей ревностью прильнувшей к нему, будто ищущей в его объятиях убежища девушкой. Та закрыла глаза, от неё тепло, её нежная щёчка вжимается в его грудь, а её розовые, немного припухшие губы будто что-то шепчут, но не разобрать… хотя кажется, она бесконечно произносит его имя…
Подвигав прижатыми к её талии запястьями Роман заставил Дашу словно бы очнуться. Девичьи уста остановились, веки медленно вознеслись… Подняв и лицо, от чего пришлось упереться миниатюрным подбородком в мужскую грудь, школьница навела взор на смотрящие на неё сверху глаза, сосредоточилась на них… её рот снова приоткрылся… Прижав её теснее, точно та хочет вырваться, Роман приподнял любимую под талию и склонился навстречу. Оба закрыли глаза…
Встретившись их губы не сцепились в безумии страсти, но стали медленно и со вкусом наслаждаться, как сытый смакует персик. Упиваясь устами юной любовницы, чувствуя удовольствие и от поцелуя, и от всего её прижатого к нему тела Роман постарался не столько взять, сколько дать; не вкусить восторга, но выразить любовь. Когда же их уста неохотно разъединились он вновь взглянул в большие глубокие глаза и, точно винясь, подытожил:
— Прости меня, Дашенька… Прости, любимая… Я тебя понимаю, но я всё-таки не могу. Я должен с ней поговорить. Сегодня, сейчас. — С тяжёлым вздохом он помотал головой. — Я не могу не пойти… Не волнуйся: я постараюсь поймать Настю где-нибудь на безлюдье…
И так-то круглые и широкие, девичьи глаза-сапфиры увеличились ещё! Резко отпустив его шею она внезапно схватила мужчину за грудки! Рванув его рубашку Даша заголосила столь истово, словно у неё на глазах убивают невинного:
— Обещай, что мы ещё увидимся! Обещай, что не бросишь меня!
Осёкшись, будто выболтала секрет, она замерла, как парализованная. И не отпускающая рубашку, и не способная сделать ещё хоть движение Даша стала следить за Романом, за его глазами, а пуще всего за его губами, словно от этого зависит жизнь. Даже, кажется, заблестели влагой её очи…
Такой фатализм показался забавным. Желая патетику припустить Роман слегка растянул губы.
— А ты будешь носить мне передачки?
— Дурак!
Размахнувшись, с закрытыми от напряжения глазами Даша гулко хлопнула его по груди! Застыла, тяжело дыша… приподняла уже красноватые веки и взглянула на свою будто прилипшую к мужчине ладонь… Снова резко зажмурившись она звучно всхлипнула и рухнула лицом на его грудь, как на подушку! Ощутив её резкие обидчивые выдохи Роман было приподнял ладони любимую обнять… но не тут-то было: внезапно отстранившись Даша встала к мужчине вполоборота, так, что осталось видна лишь половина её лица. Словно гордячка запрокинув голову она даже и руки на груди скрестила… как Настя… Слова её прозвучали надломлено:
— Иди… ступай уже, не мучай меня…
Невольно улыбнувшись шире Роман чуть помедлил… и подошёл к ней со спины. Его руки обхватили девушку за живот, притянули, а его губы вонзились в её нежную, но влажную и горькую на вкус щёку… Отведав прощальный поцелуй капитан решительно вздохнул. Так же решительно отстранившись он оставил любимую стоять где-то там, позади, а сам не оглядываясь поспешил на поиски дочери…
…Шагая по всё ещё полному людьми коридору Птачек настраивал себя хранить спокойствие, не волноваться. Нервничать, чёрт возьми, контрпродуктивно!.. Оказавшись у гардероба он стал крутить головой, как сова, но ни то, что Насти, даже из школьной группы никого не нашёл.
Телефон будто сам прыгнул в руку, номер дочери нашёлся в две секунды. Звонок…
— Абонент временно недоступен…
В очереди за одеждой разозлив нескольких своей почти грубой настырностью капитан наскоро накинул куртку, шапку и, прямо на ходу кое-как застёгиваясь, вылетел на улицу.
В лицо ударило холодом, уши и виски заныли от ледяного воя. Придерживая шапку Птачек миновал болтливые курящие кучки, пробежал наперерез дородной парочке и так оказался у края крыльца — на возвышенности обозревая парковку, словно поле с холма.
Когда приходили — было ещё светло, но сейчас темень, хоть фонарик доставай. Прищурившись Роман обвёл взором всю площадь, но ни краем глаза, ни даже мельком нигде фигуры в белом не увидел. Позабыв про всякий такт он стал протискиваться меж уходящих, то уносясь на самый левый край крыльца, то убегая на самый правый — всё впустую, дочери нигде не видно…
Поглядев на часы, — уже почти восемь, — капитан наконец-то правильно застегнулся и надел шапку, чтоб не падала. Скользнув мимо всё той-же толстой парочки, успевшей лишь спуститься по ступенькам и отойти на несколько шагов, он уже не сдерживаясь рванул к машине.
Дав двигателю прокашляться не дольше минуты Птачек выжал газ, выдавил сцепление и понёсся с парковки прочь. Выбравшись на проезжую выкрутил руль и прямо через встречку вернулся на круг вдоль театра. Кто-то сигналил, был слышен мат, но Роман видел перед собой лишь дорогу, только её и тротуар слева и справа.
Доченька-доченька… Сыщутся ли слова, чтобы сказать их тебе?..
Часы накручивали секунды а спидометр — километры. Роман носился вокруг театра с тяжёлым чувством, будто где-то догорает бикфордов шнур. Когда взяв уже за восемьдесят на перекрёстке чуть не влетел в ограждение, он понял, что паникует, и паникует опасно. Буквально заставляя себя успокоиться, принуждая сбросить до пятидесяти, а затем и до сорока Птачек сделал вокруг театра ещё одну последнюю дугу. Остановившись, откуда начал, он высунул голову в окно и крайний безнадёжный раз огляделся — совершенно ничего. Ноль.
Сзади недовольно засигналили сразу несколько машин. На них и не глянув Роман провёл взором по округе ещё раз — для успокоения совести. Спрятавшись и подняв стекло он закрыл глаза; по салону прокатился напряжённый вздох… И снова газ! Старенький «форд» покатил к семьдесят четвёртому дому…
…Ни на Ленинградской, ни на Жилина, ни на Мира дочь увидеть не удалось. Проезжая уже по Советской Роман вертел шеей на все триста шестьдесят, но как ни вглядывался, заветная белая куртка нигде не мелькнула. Доехав до дома без десяти девять капитан вскинул взор — окна тёмные… Оставив машину тарахтеть — и даже не заперев! — он забежал в подъезд, ракетой взлетел на третий и спешно, чуть ли не травмируя пальцы вскрыл замок и со всей дури дёрнул ручку! Дверь распахнулась с такой скоростью, что кого б задела — убила бы! Ввалившись в квартиру Роман нашёл там всё, как и оставили: лишь темнота, тишина и полное отсутствие.
Возвращался к автомобилю он без энтузиазма, опустив голову и тяжело вздыхая. Вероятно дочь уже у кого-то в гостях, это самый очевидный вариант… но всё равно может быть она просто не хочет с ним видеться и бродит где-то, избегает его, прячется… И если остаётся хоть крохотный шанс, что так и есть — он не сможет сидеть дома и дожидаться, не сдюжит! Гораздо легче будет искать её, ловить, хоть до самого утра обшаривать улицы — лишь бы ни чахнуть в неизвестности!
Вернувшись в машину капитан сразу выкрутил руль: под нетерпеливой рукой старенький «форд» вспомнил, что способен на большее, что ещё пока не весь заржавел. Метая снег из-под колёс он выкатил обратно на главную и погнал кружить по ночному району, как по карусели.
Советская, Жилина, Мира… снова Советская, потом Ставропольская, Садовая, Пушкина… Роман рулил, оглядывался и чувствовал, будто он каким-то магическим образом выпал из времени — точно лично для него оно остановилось. Стискивая зубы, сжимая пальцы на баранке и будто физически ощущая, как нечто тяжёлое — тяжелее Жигулёвских гор — давит на него, заставляет горбиться, капитан крутил глаза, кидал взволнованные взоры и всё надеялся, что повезёт, что ещё немного — и он дочь отыщет!..
Ничего он не отыскал. Ездил по тёмному высасывающему теплоту городу и когда понял, что безрезультатно выжег уже час, ощутил себя будто мёртвым или того хуже — бессильным.
Не чтобы вернуться, а лишь для проверки — не возвратилась ли Настя — капитан приехал и остановился под собственными окнами. Несколько долгих секунд он что есть силы жмурился, шептал заветное желание и не решался поднять взор… и вот наконец вознёс: свет в комнате дочери…
Боясь, что вообще спутал с чужим, что окно загорелось ненадолго, что скоро погаснет и Настя, быть может просто заглянувшая забрать какие-то вещи, насовсем покинет его, Роман пронёсся во двор таким рывком, что оставил след из чуть не прорезанного до асфальта снега! Нервно сжимая кулаки и кусая губы, то и дело пытаясь проглотить колючий ком он бросил машину остывать, а сам уже не спеша, — и даже боясь спешки! — зашагал к подъезду, напряжённо удерживая тот взором. Пока подходил, боялся, что дверь откроется… когда вошёл и вновь оказался на лестнице, боялся услышать спускающиеся шаги… а когда оказался перед своей дверью боялся, что Настя закрыла её, что не войти… но та вообще оказалась незапертой…
Тихонько отворив полотно, точно вор, прокрадывающийся в чужой дом, Роман переступил порог и замер, тревожно оглядываясь…
В прихожей свет. Всё по-старому, только сиротливо валяются скинутые как попало белые кеды… Оперившись об угол Птачек и сам тут же ботинки сбросил, но в отличии от дочери машинально поставил на коврик. Оставив верх не тронутым и даже забыв скинуть шапку он полу-прошёл, полу-прокрался ко входу в Настину комнату. На секунду застыв для глубокого вдоха, Роман наконец протянул руку — пальцы подтолкнули и так уже отворившуюся дверь. Стопы миновали преддверье и вот наконец в тёмной нерасстёгнутой куртке, в пропитанной потом шапке, с красным лицом и глазами, как при пожаре, он предстал пред своим ребёнком.
Спиной к окну и грудью к двери Настя сидит на кровати — вот диво! — и сама в своём всегдашнем белом пуховике. В комнате разлит запах мороза, да такой, что и только что с улицы пришедший унюхает. Кожа дочери как мороженое и от неё так же веет льдом. Уронив лицо на ладони Настя тихо всхлипывает и содрогается, словно у неё температура, словно она нагая на морозе… а сквозь тонкие белые пальцы на пол падают капли…
Защемило сердце; заныло, как порезанное. Чувствуя эту острую, заставляющую хвататься за грудь боль, ощущая, как вдруг защипало глаза и по щеке потекла дорожка Роман захотел произнести имя, дочку позвать, но от переживания у него перехватило горло. Точно задыхаясь он и сам всхлипнул, дивясь, как это его так корёжит. Наконец получилось выжать из себя, словно каплю из камня:
— Настенька…
Точно до того отца не замечала, а сейчас вдруг раз — и услышала, Настя резко вскинула зарёванное лицо! Сквозь слёзы на Романа взглянули глаза, наполненные не отчаянием, но лютой злобой! Скривив в гневе мокрые от слёз губы дочь резко поднялась — точно разъярённая кошка вспрыгнула! И так же, как топорщащая в ярости шерсть кошка, понеслась на отца с вытянутыми руками!
— Прочь! Уйди! Не желаю тебя видеть! — Настя чуть ли не сорвала в истерике горло: — Вон! Иди отсюда!
Душевно не способный ни то, что на неё давить, но даже и на чём-то настаивать Роман позволил вытолкнуть себя из комнаты и чуть не получил по носу, когда дочь с грохотом дверь захлопнула! Отказывающийся и сдаваться он стал барабанить и взывать, что хватит голосу:
— Настенька! Доченька! Ну давай поговорим! Давай всё решим, родная моя! Пожалуйста, впусти! Давай всё обсудим!
Нет ответа. Ни какого либо вообще. Минут пять Птачек стучал, упрашивал, уговаривал, чуть ли ни стал уже умолять, чтоб дочь его послушала… Наконец бессильно замолкнув он упёрся лбом в обналичник и глубоко и протяжно вздохнул. Облизав пересохшие губы капитан отступил, его глаза застыли на дочкиной двери…
Ладно. Настя дома — и это уже чертовски хорошо! Это важнее, чем что угодно другое. А поговорить… может ещё будет возможность.
Вздохнув вновь, уже чертовски устало, как долгое время не сдававшийся и бежавший марафон, но вот наконец пересёкший финиш, Роман взор опустил; утомлённо ссутулившись он поволочил себя обратно в прихожую, к вешалке.
Ну — с приключениями на сегодня покончено…
…Пока разделся, умылся, сделал какие-то уже и не упомнить какие дела и наконец на кухне с чаем уселся, минул ещё час. Начало двенадцатого… Глядя в густую чернь кружки и думая, что всё ещё мог бы метаться по холодным ночным улицам, но уже дома и знает, что дочь в тепле и безопасности, Роман нет-нет, да невольно улыбался. Эта улыбка сразу меркла, стоило капитану помыслить, о чём он будет с ней говорить.
Ну вот что ей сказать?.. Отнекиваться-то бесполезно, да и не хочется. Насте вообще не хочется врать: противно это до невозможности.
Рассуждения прервал тихий, но в царящей тишине как звон колокола громкий звук — смазанный полу-скрип петель. Роман выпрямился; неожиданно для самого себя он напрягся, что кружка в пальцах чуть не треснула: он ждал этого звука, желал его — однако что он сейчас увидит?.. Ни узрит ли, как дочь собрала вещи, как вновь обувается и хлопает на этот раз уже входной дверью?.. Жутко захотелось вскочить, выбежать в коридор, проверить! Еле-еле сдержался — не из силы воли, а из страха, что если это не так, то такой поступок только навредит, заставит, быть может, Настю задуматься именно об этом пути ещё один лишний раз…
Из коридора докатились еле слышные шаги, будто кто-то ходит не по полу, а по вате. Замерев, даже почти не моргая Роман перестал дышать. Слух и взгляд обострились, а обжёгшиеся о горячую керамику пальцы наконец выпустили её и, давя раздражение, сжались в кулак.
Спустя несколько мучительно тлеющих секунд мимо кухни прошла Настя. Уже без куртки, но во всё ещё не сменянных белой рубашке и джинсовом комбинезоне. Щёки нарумяненные, будто только с мороза, покрасневшие веки опухли. На отца и не взглянув она зашла в ванную и сразу заперлась. Через мгновение послышалось громкое, с бурными всплесками журчание.
Чуть расслабившись капитан тихо-тихо вздохнул; помедлив он позволил себе сделать обжигающий глоток бодрости. Всё это выглядело, как отсрочка: пока дочь шумела водой он чувствовал облегчение, словно приговорённый, казнь которого отложили, но когда журчание оборвалось, сердце вновь тревожно съёжилось…
Посвежевшая и преобразившаяся, Настя переступила порог ванной. Скомканное и измятое, полотенце в тонких руках окончательно свалялось; брошенное нарочито небрежно оно повисло на дверной вешалке. Хоть уже и с чистеньким, но неожиданно не румяным, а будто обескровленным лицом дочь медленно, печатая мягкой стопой шаг прошла на кухню. Миновав отца она подступила к плите, остановилась… и наконец повернулась. В привычном жесте её кисти взлетели и скрестились на груди.
Разглядывая серьёзное, не терпящее и намёка на легкомыслие выражение своего ребёнка, особенно её полный металла взгляд, Роман нечаянно припомнил, как сидел на этом же самом месте, а перед ним вот так же спиной к плите стояла и смотрела на него Даша…
Столько уже с тех пор произошло… Кажется это было давно, хотя на самом деле почти вчера…
Чуть склонив голову Настя скрестила локти туже и надулась, точно фуга. Губы то выгибаются угрюмой дугой, то сжимаются злой линией… а то и скривляются в еле сдерживаемом гневе. Глаза то округляются, то прищуриваются, и вообще вся её мимика — это неумелая попытка то ли выразить негодование без слов, то ли его скрыть. Решив, что уж лучше будет терпеливым, нежели болтливым, Роман смиренно водрузил ладони одна на другую и глядел на дочь, как на единственное, что ещё осталось в мире.
Может устав молчать, а может и заранее родителя помариновать спланировав Настя наконец завертела головой и голосом, сплетённым из непонимания и обиды, проронила:
— Как же ты мог, папа?.. Как же ты посмел?.. — И тут же округлив глаза, точно ей грубо возразили, со злостью стала хлестать как кнутом: — Какой же ты, оказывается, притворщик… Да ты обманщик! Лицемер! У тебя нет совести!
Кидая фразу за фразой дочь распаляла саму себя. Широко разевая рот и напрягая горло она утратила всё очарование, как теряет его в буйстве любой, кто не просто поддаётся злости, но приветствует её. Слушая и изредка отводя взор Роман снова счёл за лучшее помалкивать.
Выпучив глаза Настя стала тыкать указательным и с каждым тычком из неё вырывалось новое осуждение:
— А я давно подозревала, что что-то не так! Я давно-о видела! Я заметила, что между вами что-то есть; между тобой и этой… — её губы скривились особенно гневно, — лгуньей!
Воцарилась пауза. Опустив взор на лежащие на столешнице ладони Роман приглушённо вздохнул. Его беспокоила мысль, что такой скандал соседи услышат и что-то для себя нехорошее подумают… но высказываться он не стал. Пускай. На других плевать, а вот дочь лишний раз лучше не дразнить.
То ли устала кричать, то ли над чем-то задумалась, но Настя тон поменяла. Дождавшись, когда отец снова поднимет глаза, с ярко выраженным недоумением в голосе и прищуром во взоре она спросила:
— Да как же это вышло-то, а?.. Как же это вообще случилось?..
И требовательно, прямо-таки взыскательно замолчала. В голове Романа мгновенно образовалась пустота — ни мысли… Несколько долгих секунд он мучительно думал, чем ответить… в конце концов сдался и выдал первое попавшееся:
— Доченька… Не знаю, что сказать… — Помотал головой. — Между мной и Дашей всё как-то так внезапно завязалось…
Настя взорвалась, как бомба:
— Внезапно завязалось?! — Она неверяще уставилась на родителя, как, наверное, уставилась бы на летающую тарелку. — Папа! Да она ведь моя ровесница! Ты понимаешь это, нет?! Она одного со мной возраста! — И уже истеричнее, с опять краснеющим от натуги лицом: — Да ты вообще в своём уме?!
От таких криков в капитане шелохнулось нечто грозное, его ладони сделали потугу сжаться… Он это подавил. Акцентированно сдержанно, стараясь говорить как можно мягче он согласился:
— Я понимаю, доченька… Оправдаться мне нечем…
Возможно не замечая, как отец на резкости реагирует, а может и не желая замечать Настя повысила голос ещё:
— Да ты хоть представляешь, что будет, если люди узнают?! — Выкинув руки, будто резко схватив кинутый ей мяч, она стала возмущённо ими трясти. — Ты хоть понимаешь, что с нами станет?!
И снова в голове красной лампочкой загорелась мысль, что именно от таких-то криков кто-нибудь что-нибудь и проведает… И вновь Роман её подавил. Глядя мимо сверкающих, как молнии, обвиняющих его глаз он лишь скупо кивнул.
— Понимаю, доченька…
Настя крикнула уже так, что аж слюни брызнули:
— И хватит называть меня доченькой!
Уже не случайно, а намеренно ей в глаза не глядя Роман стал рассматривать свои сжатые пальцы. Его зубы стиснулись, а желваки напряглись так, что того и гляди прорвут кожу! И нет, это не от робости — просто лучше Насте его лица не видеть…
Выдав последнее дочь вдруг качнулась, словно больная, будто у неё приступ. Даже стало слышно, как трудно она дышит, точно после пробежки. За оглушающим ором по кухне поползла оглушительная же тишь.
Вновь скрестив руки Настя оглянулась и аккуратно оперлась бёдрами о плиту. Посверлив какое-то время отца колючими глазами-лазерами она задумчиво их опустила, покопалась в мыслях, подумала… и продолжила уже с такой мелодией, какую берет оркестр, показывая зрителю злодея, коварно подкрадывающегося к герою со спины:
— А давно ли, пап… у тебя такие увлечения?..
— Прошу, не говори так… — Голос Романа неприятно дрогнул, но вовсе не от трепета. Вновь подняв лицо он снова сосредоточился на дочкиных глазах. — Нет… Такое со мной впервые…
— Впервые ли?.. — Настя вздёрнула бровь. — А может вы и с мамой расстались, потому что у тебя была вот такая-же… молоденькая любовница?..
— Настя… — Роман прямо физически ощутил, как терпение высыпается из него, словно из песочных часов, — не перегибай…
Равнодушная к его словам, игнорирующая и его поменявшийся голос и ставшее будто каменным лицо следующие слова дочь метнула, точно острые камни:
— А может ты уже давно с Дашей познакомился, а?.. Может поэтому вы с мамой и расстались и мы переехали сюда, в этот чёртов город?.. — И снова выпучила глазищи, как дикая, сорвалась на крик: — Сколько тогда было этой шлюхе?! Двенадцать?! Десять?!
— Настя! — Роман крикнул так резко, что чуть не охрип. Правая сжалась и с грохотом вдарила по столу. — Прекрати!
— Боже! — Дочь хлопнула себя по щекам. — Какая же я дура! Ду-у-ур-а-а-а! Я-то думала, что это мама — мама во всём виновата! — Она вновь оскалилась и выбросила указательный. — А это оказывается ты! Ты во всём виноват!
Упрекнув себя, что всё-таки сорвался, Роман сглотнул. Положив ладонь на сердце он постарался взглянуть на своего ребёнка со всей искренностью.
— Настенька…
Та вдруг резко замерла, словно додумалась до чего-то совсем уж ошеломительного… Уперев руки в бока и чуть выпятив грудь она нагнулась и обратила к отцу такой изумлённый взгляд, будто только что осознала, что всё это время он был ей неродной!
— Послушай-ка… папа, — Настя округлила глаза, — а может тебе и я по вкусу?.. — Она показательно, как в рекламе, провела пальцами вдоль талии. — Мне же ведь тоже, как никак, пятнадцать… — И снова, как заведённая, стала разевать рот всё шире и шире и кричать всё громче и громче: — Может ты и со мной хотел бы попробовать, а?! Ну а что такого?! Давай!
Точно саму себя беря на «слабо» дочь решительно выпрямилась! Тонкие пальцы забегали в поисках застёжек. С глубоким потрясением Роман таращился и не верил, что она осмелится… Скинув мешающие джинсовые бретели Настя стала расстёгивать белую, намоченную у воротника рубашку; пара секунд — и вот уже оголилась кожа меж бледных, на знающих солнца грудей…
С онемевшим языком наблюдая оголяющуюся дочь Роман почувствовал, как сердце недобро дрогнуло; будто кто-то его отравил, вонзил в вечную мышцу шпильку — такая глубоко спрятанная, тихонько шепчущая о смерти боль… В глазах потемнело, в голову точно кровавый гейзер ударил! Губы, глаза, вообще всё лицо его перекосило, как при спазме! Не успел он опомниться, как уже стоял, а его, оказывается, вновь обрушившийся на стол кулак заныл от ломоты!
— Остановись! — Наплевав на боль Птачек яростно обрушил на столешницу следующий удар; кружка с чаем не выдержала и опрокинулась, заливая кипятком столешницу. — Завязывай! Я знаю, что виноват, но мне уже осточертело это слушать! Я! — Новый удар, прямо по кипятку. — Больше ни в чём! — Ещё одни забрызгивающий кухню «бах»! — Не собираюсь оправдываться!
Несколько чёрных капель попали на белую дочкину рубашку и, немного повисев, впитались. Ничего этого Настя будто и не заметила; с желчью во взоре и злобно перекошенными губами она продолжила расстёгиваться. Одна пуговка запуталась, молодые пальцы на ней застряли… подёргали… Продолжая держать отца ненавидящим взором дочь вдруг схватилась за полы и с силой рванула — пуговицы брызнули по кухне, как до того капли! Порванная рубашка сдалась и вот явила взору освободившуюся незагорелую грудь.
— Ну что, пап?.. Как?.. — Слова дались Насте сквозь отдышку. — Тебе нравится?..
Романа захватило ТАКОЕ возмущение, что ещё чуть — и звони в скорую. Его губы задрожали и даже голова затряслась, как при тяжелейшем треморе! Оскалившись как страшный зверь он еле-еле подавил порыв дочь схватить, заломить через колено и выпороть, чтоб навсегда запомнила! Крик вырвался из его глотки, будто из самой души:
— Довольно! Я больше не желаю в этом участвовать! — Немного отдышавшись и взглянув на свою кровь уже чуть более осмысленно… и брезгливо, Роман добавил со всей жёсткостью: — И я не намерен терпеть такое поведение ни от кого… тем более от тебя! Я ухожу!
Резко презрительно отвернувшись он обошёл стол с дальней стороны и более дочь не замечая направился к себе. Упрямо делая шаг за шагом он слышал истошное:
— Давай! Уходи! Убегай! — Настя вопит, вот-вот онемеет. — Проваливай к своей гадине Дашеньке! Пусть она тебя приютит, эта змея!
Она кричала ещё, надрывалась, орала. Железно решив внимания не обращать Роман спешно оделся, проверил, всё ли захватил, и хлопнул входной дверью. И только полотно закрылось — тут же в него впечаталась, расшибаясь на куски, его любимая кружка!
— Ненавижу! — Осев на корточки Настя стала тереть мокрые, краснющие, щиплющие от соли глаза. — Как же я тебя ненавижу!..
***
От оров голова разболелась, хоть таблетки глотай. Слетев по лестнице кречетом капитан распахнул парадную почти в одно движение, а если бы та застопорилась — он бы и вынес её, не постеснялся! От злобы зубы стискиваются, почти трескаются, а пальцы того и гляди закровоточат — так сильно сжимаются в кулаки! Добравшись до машины Птачек ляпнулся на водительское, захлопнул дверь и не думая, машинально разбудил двигатель. Старенький «форд» тихонько забурчал.
На часах двенадцать с хвостиком, а на улице темень, точно ты ослеп. Холодный ветер качает деревья, сдувает с веток снежинки. Воют собаки невдалеке…
Как после изнурительнейшего боя Роман опустил голову и закрыл глаза. Всё ещё успокаиваясь несколько минут он старательно ни о чём не думал, однако потом это получаться перестало: полезли мысли о сбывшемся…
Всё-таки это произошло, всё-таки случилось: о его связи с Дашей стало известно… Да не кому-нибудь, а дочери!
В сердцах Роман вскинулся! Губы исказил яростный оскал, а кулаки бахнули по рулю!
— Чёрт!
Нечто выскользнуло из кармана и слетело под ноги. Попервой не обратив внимания Роман уронил лоб на баранку и несколько долгих мгновений лежал, тупо глядя вниз. И вот белое примелькалось, заставило заинтересоваться… Подняв бумажку капитан развернул её; заинтригованный взгляд непонимающе побежал по писанной явно спешившей рукой тарабарщине… А-а-а!
«Голодняк Галина Степановна. Раб-т нач-цей отд. ка-ов, пр-т: Ленинг-я 68. 1 п-д, 8 эт. кв. 29. Жив-т с муж. и 2-я сын-и. Им-т…»
Ленинградская… Это где-то неподалёку от Центральной Площади — по большому счёту близко…
Отлепившись от штурвала Птачек сел удобнее. Ещё раз, медленнее и внимательнее пробежавшись по листку взором, он спрятал тот обратно и, погрузившись в себя, по привычке закусил большой палец.
Домой сегодня он не вернётся точно — так не лучше ль заняться полезным? Ведь даже Валеру сегодня, как хотел, не поймал! И вообще: в последнее время всё у него… через пень-колоду… Да, лучше отправиться к Галине — авось там чего и приключится. Терять-то всё равно нечего.
Стоило этой мысли логически подытожиться, как Роман обнаружил, что уже давно слышит тарахтение. Ну конечно — он же разбудил двигатель, как только сел за руль, просто автоматом сделал это… Сколько тогда машина уже прогревается — минут пять? А тогда поезжать и сам бог велел!
Задрав голову капитан посмотрел в окна собственной квартиры — горят ровно; никто из-за стекла не выглядывает, шторы не тревожит… Отвернувшись и то ли раздражённо, то ли обиженно вздохнув, Птачек вдавил газ…
…Уже почти половина первого. Ночной Тольятти нелюдим и будто даже неприветлив. Одинокие фонари роняют свет на пустые дороги, лишь извечная, кажется, уже всю жизнь правящая здесь вьюга гоняет снежную крошку, наметает. Природа воюет с цивилизацией.
Обычно пустая дорога радует, но сейчас это напрягло: свободный от постоянного слежения Роман крутил руль и против желания снова погружался в мрачные мысли.
Дочь теперь обо всём знает, как же это некстати… Некстати?.. Да это разгром, катастрофа! Что же теперь будет?!
Нужный дом вынырнул из темноты, как из черноты океана айсберг. Обрадованный возможностью отвлечься капитан Птачек торопливо погасил фары, сбавил скорость и въехал в нужный двор, как на салазках — тихо, почти плывуче. Специально остановившись в темени, подальше от первого подъезда он поднял взгляд: если квартиры идут по часовой, то двадцать девятая — она слева, с окнами как раз во двор. Должно быть вон они — горят…
Заглушив мотор усталый следователь до треска выпрямил спину, похрустел пальцами и энергично покрутил шеей, разминаясь как перед поединком, хотя ведь просто предстоит несколько долгих, нудных, холодных и голодных часов ждать — а вдруг случится НЕЧТО?.. Но он будет ждать.
…Как обычно и бывает энтузиазм, сколько бы его ни было, испарился за пять минут. Слушая своё дыхание Роман наблюдал, как выдохи превращаются в пар. Спрятав руки в карманы а нос за воротник он постарался не думать, что зябко, что от холодного сиденья тянет в туалет, что последний раз он ел часов восемь назад и с тех пор сделал только пару глотков чая. Он наблюдал: за улицей, за домом, за окнами Галины.
Мозг, наверное, не терпит пустоты, так как прогнав одни мысли капитан невольно дал ход другим: про очень возможное скорое увольнение, да не просто, а с позорной припиской; про раскрытие его тайной, однозначно преступной связи с малолетней, что неизменно означает тюрьму… Можно сколь угодно искать оправдания, мол, раньше девушки выходили замуж и более молодыми, а уж в пятнадцать-то и по двое-трое детей имели… Ерунда, никому это не будет интересно! И он знал, знал, на что идёт! Он просто поддался похоти, поплёлся на поводу у сердца! Он безнадёжный идиот!
Гадство! Скотство! Жизнь летит под откос!
В очередной раз мазнув по дому взглядом Роман продолжил было самобичевание… но вдруг замер. Быстро вернув взор он понял, что окна Галины темны. Но они не просто погасли… они потухли разом во всех комнатах — именно в ту секунду, когда он на них посмотрел. Или показалось?.. Вот и ещё один повод упрекнуть себя: вместо внимательной слежки он занимается рефлексией…
Скрежеща зубами Птачек пригляделся к дому в целом — в первом подъезде ещё остались неспящие: за шторами мерцает свет, мелькнёт где-то человеческая фигура… Значит это не общее отключение, разве что в отдельно взятой квартире… Но кто-же вырубает свет через счётчик, гася всё разом?..
Сердце забилось гулче, дыхание участилось. В потихоньку нарастающем волнении сглотнув Роман ещё раз пригляделся к словно умершим окнам начальницы театрального отдела кадров.
Что же делать?.. Может сходить проверить?..
И пока голова думала, левая ладонь, уже приняв решение, легла на ручку двери…