Распрощавшись с полковником Роман вышел без суеты, и только отойдя от кабинета метров на двадцать позволил себе достать телефон. В адресной книге быстро отыскался номер Кривкина, а большой палец нажал на вызов прежде, чем его хозяин успел задуматься: здесь лучше звонить, или на улице?..
Гудки… Долгие гудки… Гудки уже не меньше, чем минуту…
И вдруг резкое:
— Ну наконец-то! Ало! Ром, это ты?!
Голос громкий, и хотя не подчёркнуто раздражённый, но всё-таки недовольный, суетный. Свою же речь Роман попытался поставить спокойной и позитивной:
— Извини, Миш — общие наши дела задерживают… Как ты там? Не скучаешь, надеюсь?..
Странно, но обычно, когда звонишь сменщику, у него всегда почти идеальная тишина, он ведь по идее сидит в машине… однако Кривкин будто едет в переполненной цыганами маршрутке, или танцует в хороводе на ярмарке.
— Да у меня-то найдётся, чем заняться! Мне, кстати, насчёт убийства на Уральской звонили… и о тебе предупредили, но ты всё равно поспеши, потому что я здесь уже ко-о-онкретно замаялся!
С телефоном у уха Роман спустился на этаж и как раз прошёл мимо дежурного, на прощание тому помахав.
— Ты где? Возле театра?..
— Нет, на Голосова. Валерик твой из дома носа не кажет. Приезжай, Ром, скорее! Устал я, как собака!
— Не волнуйся! — Птачек пихнул парадную дверь и та отлетела, будто её пнули. — Скоро буду!
Миша отключился, а Роман направился к машине с выражением уже противоположным тому, с каким только что разговаривал: суровый, мрачный и хмурый.
***
Снег как с утра завёлся, так всё и сыпется, сыпется… Снежинки падают друг к другу плотно, будто смотришь не на снегопад, а на огромную, прячущую весь мир простыню. Даже дворники пришлось включить — настолько их много.
Миновав несколько перекрёстков Роман выехал на Голосова, и если бы точно не знал, куда ехать, в бесконечном снежном молоке ни за что бы нужного адреса не нашёл. Остановившись недалеко от многоэтажки он вышел и побрёл к месту, где Миша обычно паркуется. Вообще-то это серьёзное нарушение секретности и ставит под удар слежку в целом: если такое заметит человек, знакомый с работой наблюдения… Но плевать: Кривкин столько раз парковался в одном и том же месте, что теперь уже всё равно; теперь уже лучше притворяться, что это машина кого-то из квартирантов.
Стараясь, точно черепаха, втягивать голову в плечи и защищаться воротником, закрываясь от летящего в глаза снега до служебной машины Роман добрёл кое как. Щурясь от витающих льдинок почти на ощупь он потянул за ручку… но дверь не открылась. Дёрнул опять, потом ещё… Стараясь подозрительно не оглядываться капитан Птачек постучал по стеклу, подождал… ещё постучал… Не выдержав он нагнулся, прислонил ладони к окну и вгляделся: никого!
Роман откровенно обалдел, даже растерялся: неужто что произошло?! Что-то плохое?.. Что-то случилось и Кривкин среагировал?.. Просто не успел позвонить?..
Поразмыслив, набирать или нет, Роман стиснул зубы… и телефон всё же достал. Отыскав последний вызов он принялся слушать гудки.
Первый гудок… Второй… Третий…
Когда показалось, что сейчас уже будет: «Извините, абонент не отвечает», на том конце наконец-то приняли, и первое, что прозвучало, было:
— Куда ты прёшь, дура?! Ну ты разве не видишь?!
— Да ты на себя-то подивись! Ишь умник! Во каку харю наел!
Женский и мужской голоса, причём где-то в отдалении, но орут так, точно стоят возле. Общий фон снова разноголосицей: шум, точно болтают человек пятьдесят, ещё пищит электроника, словно кто-то пробил чек на кассе или заработал старенький факс; шуршание… тычки… Телефон не взяли к уху, а будто вытянули из самого дальнего кармана и тащат, волокут через тело, прижимая предплечьями, локтями, подбородком.
Вытерпев всю эту какофонию Роман наконец услышал знакомый, чуть задыхающийся голос:
— Рома! Я скоро буду! Жди!
И обрыв.
Ну и что тут думать?..
Опустив телефон какое-то время капитан смотрел под ноги. Наконец тихо выругавшись он спрятал гаджет и прогулочным, никуда не спешащим шагом побрёл по некогда утоптанной, а нынче заново занесённой дорожке вдоль дома. С руками в карманах и глубоко спрятанным за воротник подбородком Птачек шагал, глядя на прячущуюся под белыми хлопьями колею.
На кого он сейчас похож?.. Как смотрится со стороны?.. Насколько подозрительно его поведение?.. Стараясь, пока ещё ничего не известно, преждевременно о дурном не думать, Роман отмерил метров сто а затем обернулся. Прогулка повторилась… Потом опять… Когда уже порядком занесённый снегом, словно рыбак на зимней ловле, капитан проверил время, то обнаружил, что с его прибытия прошло уже больше двадцати минут!
Стоит ли звонить Кривкину ещё раз или уже нужно связываться с верхом?..
В шуме метели, в бесконечном завывании ветра вроде бы что-то послышалось… Стоя возле служебной машины Роман оглянулся… и чуть не упал: с двумя огромными пакетами, точно в дальний поход или на войну собрался, весь от снежинок белый Миша идёт… в полицейском пуховике! Лицо раскрасневшееся, отдышка валит клубящимся столбом. Ноги еле волочёт, пакеты так и цепляются за сугробы, тянут. Из одного торчит батон…
— Наконец-то ты здесь! — Еле добравшись до машины он с облегчением пакеты опустил — те встали слева и справа, делая его похожим на… — Задолбался я уже ждать тебя! Решил вот — всё равно здесь пока, в магазин сгонять. Ну-ка отойди! Багажник загораживаешь!
У Романа пропал дар речи; он почувствовал, будто в горле застряло острое, вроде иглы или рыбной кости. Словно тяжёлым мешком по голове ударенный он послушно отступил. Не верящими глазами он смотрел, как Кривкин открывает багажник, как пучит от напряжения глаза и сжимает зубы, закидывая пакеты в машину.
С шумом хлопнув крышкой Миша ударил ладонью об ладонь. С довольной улыбкой шумно выдохнув, лишь теперь он сосредоточился на сменщике. По взгляду напарника заметив, что что-то, наверное, не так, он оглядел себя и, до чего-то додумавшись, улыбнулся ещё шире, а его глаза округлились ещё больше.
— А-а-а! Ты заметил, что я в нашем мешке?.. Так я домой ездил. — Он с безобидной, самой простецкой ухмылкой отмахнулся. — Тут, чтобы отапливаться, никакого бензина не хватит! Пришлось сгонять, утеплиться. Ну а что?.. Замерзать что ли?..
Еле удерживая челюсть Роман проморгался, через силу сглотнул. Обретя наконец возможность выдавать хоть какие звуки он буркнул что-то вроде: «Давай садиться», или нечто подобное. Да, наверное что-то такое он и произнёс, хотя это не точно — Миша, как его услышал, с готовностью подошёл к водительской двери, распахнул её и быстренько юркнул внутрь даже не попытавшись отряхнуться.
Проследив это Роман сглотнул ещё раз и двинулся к противоположной двери не сам, а будто на автопилоте, почти не соображая, что делает. Очнулся он уже в машине, расстёгнутый, без шапки и с бьющим в уши рычанием оживлённого мотора. Миша смотрит в смартфон, что-то беззвучно шепчет и сгибает пальцы, высчитывая. Посмотрев в потолок и сам себе кивнув он показал экран и с подчёркнутой серьёзностью заявил:
— Ром! С тебя пять часов! Посмотри, насколько ты задержался!
Вместе с окончательным осознанием себя к капитану стало приходить и другое чувство: тупая, обжигающая, удушающая злоба. Злоба, какая бывает, когда человек старается что-то сделать, добивается, страдает, терпит тяжкое и ограничивает себя… но вот кто-то вставляет палки в колёса, мешает, вечно всё портит и расстраивает…
На несколько мгновений от Кривкина отвернувшись, точно что-то заметив во дворе, а на самом деле скрывая лютый, алчущий расправы оскал, Роман как можно тише вдохнул и выдохнул, тужась успокоиться, силясь убедить себя — или обмануть? — что с Мишей полезнее всё-таки разговаривать, а не ругаться. Вновь повернувшись он вымученно спросил:
— Миш… а ты сегодня ночью за Хоровым хорошо следил?.. Ничего странного не заметил?..
Напарник непонимающе поморгал, точно соображая, что от него хотят. Наконец додумавшись он выдал: «А-а-а…» и запрокинул глаза; надув губы он подпёр подбородок, от чего стал похож на профессора, обдумывающего шахматный ход.
Пока Кривкин вспоминал, — или изображал, — Роман с интересом осмотрелся: тут и там в салоне что-нибудь типа обёртки от шоколадного батончика или целлофана от джемовой булочки, однако ни единого пакетика кофе — ни использованного, ни припрятанного. Грязных стаканчиков тоже нет, а мешочек с мусором — вот он у ног, переполненный… Термоса тоже нигде не видно, да и сам Кривкин, если приглядеться, не совсем, чтобы утомлённый. И синяков под глазами не завелось…
— Ну-у-у… если подумать… — Миша пожал плечами. — Нет, ничего странного не было. А слежу я всегда хорошо, ты ж знаешь! — Он залучился так красноречиво, будто у него спросили ну просто невозможную глупость. — Валера твой весь вечер и всю ночь дома сидел, никуда не выходил. Он ведь на работу иногда чуть ли под ужин ездит, сам знаешь. Вон машина его, кстати… — Палец Кривкина ткнул в лобовое, где бушуют белые вихри. Роман за его рукой не проследил и глаз от напарника не оторвал. — Для него же это обычное дело! Ну да… Он же там у них, как никак, всех мочалок командир. Может решил сегодня пофилонить?..
Слушая всё это и глядя Кривкину в лицо Роман вдруг почувствовал некое странное, однако точно не доброе чувство: одновременно и тревогу и недоверчивость, как если бы тебе говорили что-то, чему ты не веришь, но одновременно ты считал бы это правдой, от которой не по себе…
— Может быть… — С отсутствующим взглядом капитан покачал головой. — Быть может… Всё возможно…
Слова эти он произнёс бездумно, просто чтобы заполнить пустоту; подстёгнутый же тлеющей злостью мозг уже завёлся и заработал.
Мишин отчёт — просто мусор. Кто в здравом уме в нём не усомнится?! Нет, этот во всех отношениях неприятный Валера на маньяка, разумеется, не похож… Кстати: а кто похож?.. Если он и преступник, то уж явно не такой. Но ведь теперь, когда Миша сказал, что весь вечер и ночь следил за Хоровым, а верить ему что-то не верится, то уже нельзя заявить твёрдо, что во время убийства Хоров был под присмотром! А если Миша прав хотя бы частично и Валера в самом деле дома — то что с ним?.. Почему он задерживается и не едет в театр, ведь всё-таки уже день, да и понедельник?.. Уж не спит ли и он уже вечным сном?..
Нет, просто смениться недостаточно. Нет, нет и нет! Сказанное Кривкиным нужно проверить и срочно! Прямо сейчас!
Роман поймал себя на том, что его ладонь легла на ручку двери. Остановившись он сфокусировал взгляд на напарнике и голос постарался сделать внушительным.
— Слушай, Миш… Придётся тебе, наверное, подождать ещё немного: я должен сходить и Хорова проверить.
— Чего?.. — Кривкин мгновенно будто охрип. — Ждать ещё?.. — Голос снова начал возвращаться к нему, и с нехорошей энергией. — Ром — да ты чего?! С ума что ли сошёл?! Я тебе что здесь — прописаться должен?!
— Всего десять минут. — Держа тон, будто покупает в магазине семечки, а вовсе ни с кем не спорит, Птачек помотал головой. — Ты и не заметишь, обещаю.
— Но…
— Миша… — Роман взглянул на Кривкина менее терпеливо. — Хорова надо проведать. Вдруг у него там… история, а мы и не знаем?.. А если он мёртв? Мы не можем оставлять такое неизвестным.
Стиснув губы Кривкин как-то неестественно улыбнулся и чуть склонил голову вбок. Облизнувшись и поморгав он демонстративно неспешно кивнул.
— Да, Ром, я понимаю… логика присутствует… однако я-то тебе зачем?.. — Он театрально поднял плечи и брови. — Ты ведь здесь, а значит уже на вахте. Всё время И ТАК твоё — вот и используй, как хочется! Не желаешь сидеть просто так — валяй, проверяй этого своего Валеру! Ты ведь как бы УЖЕ следишь за ним… Мне-то чего киснуть?..
Роман почувствовал, что у него заболели желваки, а зубы сейчас заскрежещут так, что услышат и на улице. Непонятно как и сдерживаясь он парировал:
— Слушай, Миш… Ну а вдруг вот прямо сейчас поблизости маньяк ошивается?.. Наблюдает, следит… Может уже что-то замышляет…
— Рома!
— Миша… — Птачек протестующе выставил ладонь. — Кто-то должен остаться. Хочешь тогда ты иди, а я посижу… Ладно, не волнуйся. Я недолго.
Кривкин немедленно раскрыл рот для свежего протеста, но Роман уже отвернулся. Дёрнутая за ручку дверь распахнулась и салон вмиг заполнило холодом и ветром вперемешку с белыми хлопьями. Стараясь не слушать, о чём там за спиной напарник голосит, капитан выбрался из машины и закрыл за собой с подчёркнутым спокойствием… хотя очень хотелось от сердца хлопнуть!
Здание многоэтажки немедленно выросло пред глазами. Внизу за пологом кружащегося снега еле-еле различим единственный подъезд, ну а крышу, как ни вглядывайся, не увидишь.
Стараясь не думать, что Кривкин может просто уехать, как бы позволяя Мише вылезти и окрикнуть его Роман неспешно зашагал к подъезду. Так и передвигал он ноги, теперь уже прислушиваясь: не окликает ли кто?.. не удаляется ли рёв мотора?..
Дойдя до подъездной двери и так ни разу и не оглянувшись Птачек достал универсальный ключ — домофон пискнул, массивная дверь вздрогнула и приглашающе распахнулась.
Почти белая от налипших снежинок фигура следователя скрылась в темноте подъезда и тут же, с приглушённым металлическим грохотом дверь мигом захлопнулась, словно не закрывая, а заточая.
***
Сзади хлопнуло. Роман остановился, его взгляд рухнул под ноги, кулаки сжались. За несколько мгновений молчания до него не долетело ни звука и если в подъезде есть кто-то ещё, он о себе никаких знаков не подаёт.
Неожиданно даже для себя, будто специально для того и встал, капитан Птачек с силой хрястнул по стенке: бах! Удар получился глухим, и хоть пришёлся на ребро, всё равно пятерню больно засаднило.
Зажмурившись, Роман с шипением втянул воздух сквозь зубы; озлобленно, будто стараясь вытряхнуть боль из руки, он ею затряс. Так он простоял ещё с полминуты, молясь, чтобы никто не зашёл и его в таком виде не застал.
Взрослый мужчина вымещает злость на окружении — очень авторитетно…
Собравшись с мыслями Роман покряхтел, прочистил горло и двинулся дальше, вверх по лестнице. Специально избегая лифта неспешно, чуть ли ни пересчитывая каждую ступеньку наре́зал четыре круга, пока наконец не остановился на нужном этаже.
Подъезд являет собой практически идеально ухоженное, подчёркнуто уютное помещение, будто здесь живут одни бабушки. Нигде ни кожурки, ни горелой спички. Даже фантиков золотистых не видно… И очень большие окна, в которых не только двор, но и вся улица. Если взобраться на самый верх, то, пожалуй, можно будет разглядеть половину города…
Эта мысль, как домино, толкнула другую и капитан Птачек вдруг «нашёл», что от этого дома вообще-то совсем недалеко до театра… да и до дочериной школы близко… И, кстати, тот ТЦ на перекрёстке Советской и Мира тоже в ближайшей доступности…
Хотя чего удивляться? Городок-то родной не особо велик…
Роман отвернулся от покрытого инеем стекла и огляделся. Помедлив он направился к самой выделяющейся, самой красивой и явно самой дорогой двери. Над специальным, защищающим от выстрела глазком (зачем такой?) красуется золочёная «двенадцать». Дверь блестит, точно натёртая полиролью, а ручка точно из настоящего золота.
Отряхнувшись и оглядевшись — не торчит ли какая нитка и застёгнута ли ширинка — капитан с достоинством, как перед выходом на парад, выпрямил спину и протянул сжатые пальцы — по лестничной площадке прокатился негромкий, но настойчивый стук.
Опустив руку Птачек поднял глаза… и с чувством чертыхнулся! На стене справа заметный, будто вылепленный из фарфора звонок!
Какое-то время стояла глубокая неподвижная тишина, и лишь когда Роман уже хотел позвонить, из-за двери мягко зашуршало. Человек на той стороне прошёл чуть ближе и остановился… потом прошёл ещё… Наконец лёгкая, будто кошачья поступь остановилась уже у самой двери, а вслед за ней негромко прошелестело у глазка.
С достоинством выстояв перед невидимым наблюдателем Роман услышал приглушённый приятный женский голос:
— Кто там?..
— Птачек. Роман Павлович Птачек. — Капитан поднял удостоверение, загодя нащупанное в кармане. — Полиция. Следственный отдел…
Он хотел сказать что-то ещё, но сам себя оборвал: если продолжит, это перерастёт в беседу через дверь, а что может быть глупее?.. Нет. Пускай недосказанность заставит женщину проявить любопытство и открыть без просьбы.
Несколько долгих секунд ничего не происходило… и вдруг по лестничной площадке прокатился смягчённый резиновыми вкладками щёлкающий перестук. Хрустнув в первый раз дверь не сдвинулась и на миллиметр, и лишь когда хруст повторился, поддалась.
Это был второй оборот? Не-е-ет… Это был второй замок. Значит закрывают на оба…
Дверное полотно отворилось, заставило отступить. На пороге встала миловидная женщина лет тридцати: русые волосы ниспадают до плеч, шея тонкая, подбородок острый и сразу бросается в глаза белоснежная, прямо-таки киношная улыбка. Сейчас немного неуверенная… Лоб женщины высокий, словно она дочь известного учёного, нос миниатюрный и тонкий… и зелёные, удивлённо смотрящие на тебя глаза.
— Да?.. — Она прижала сцепленные кисти к груди. — Я могу вам чем-то помочь?..
Оглядев её простенький, но даже сейчас очень много говорящий о хозяйке наряд, — белая блузка и тёмные штаны, в которых некоторые не постеснялись бы выйти и в общество, — Роман невольно прищурился и закусил губу, а его указательный чуть приподнялся, словно указывая на собеседницу, хотя сам капитан этого не заметил.
— Кажется, вас зовут Нина… Я правильно помню?
— Да… правильно… — Женщина воспитанно кивнула. — А что такое?..
Птачек хотел добавить намёк на улыбку, но передумал и сделал лицо немного любопытным, а по большей части по-деловому спокойным; и взял подчёркнуто мягкий, лишённый даже призрачного намёка на грубость тон:
— Вы жена Валерия Хорова?.. Я просто недавно был на спектакле и видел, как вы всей семьёй выходили на сцену. Кажется, с вами были две девочки…
На лбу женщины ясно прочиталось, что она не знает ни что думать, ни что говорить. Моргая в тактичной вежливости, будто её подруга по-дурацки пошутила, но обижать её не хочется, хозяйка квартиры приоткрыла рот и произнесла что-то типа: «Э-э-э-э»…
Решив зайти по-другому капитан Птачек прижал к груди ладонь.
— Как я уже сказал, меня зовут Роман; я следователь и занимаюсь сейчас одним очень важным, требующим больших усилий случаем. Не волнуйтесь, я здесь просто, чтобы поговорить. Мне нужен ваш муж, Валерий…
Опустив руку он стал смотреть на женщину так, будто что-то у неё спросил и теперь ждёт ответа. Несколько мгновений пассивно постояв под его мягким, даже тёплым, но всё-таки проницательным взглядом хозяйка квартиры наконец очнулась и с видимым усилием заставила себя ответить:
— Ой, извините… Что-то я, кажется, волнуюсь…
— Для этого нет никаких поводов, уверяю. — Роман убедительно помотал головой. — Мне хотелось бы побеседовать с вашим супругом потому, что как раз-таки он и может помочь в нашем нелёгком деле. Понимаете?..
— Если честно, не совсем… — Нина отвела взгляд, её тонкая ладонь поднялась и пригладила светлые волосы. — Вы извините, я что-то плохо соображаю… Плохо спала сегодня…
— Плохо спали?.. — Роман приподнял брови и чуть наклонился, инстинктивно входя в роль друга семьи, или доктора, выслушивающего пациента. — От чего же?..
— Да вот… понимаете… — Женщина вернула глаза на гостя, но затем, точно стыдясь, снова отвела. — Всё переживала… Валера домой вчера вернулся очень поздно — задержался на каком-то там своём совещании… Он сейчас спит.
От услышанного Роман чуть не пошатнулся… В сердце будто пнули! На капитана Птачека рухнул такой удар, что на несколько мгновений он забыл дышать! Правая ладонь затряслась, как у алкоголика, а если бы кто-то сунул гвоздь меж его зубов, то остался бы с половинкой!
Чувствуя, что ему настолько дурно, что даже тошнит, Роман закрыл глаза и постарался представить, что мира вокруг нет, ничего нет… существует только высший разум, а остальное — лишь его выдумка. Иногда ещё помогает увидеть себя на вершине снежной горы. Или на дне океана. Где-то, откуда любые проблемы кажутся незначительными.
Железными, беспощадными тисками воли возвратив себя в сознание Роман открыл глаза и обнаружил, что оба они — пришедший на разведку следователь и жена директора театра — уже минуту или даже дольше стоят на пороге в полной тишине, точно соблюдая некий тайный, что-то означающий ритуал.
Непроизвольно, ни к чему специально не подводя капитан прочистил запершившее горло — это вывело из оцепенения и Нину. Женщина чуть вздрогнула, её зелёные глаза уставились на визитёра так, будто только что увидели.
— Ой, простите… — Она виновата улыбнулась. — Что-то я вообще в облаках витаю… Совсем не выспалась… А вы проходите! — Она отступила и живо, но всё ещё с воспитанностью поманила. — Проходите, пожалуйста, не стойте на пороге.
Стараясь не думать, насколько халатность Кривкина ужасающа, вообще выкинуть его из головы Роман нацепил выражение, словно никакого приглашения и не ждал, однако услышал его и не может теперь скрыть признательности.
— О, спасибо! — Он благодушно улыбнулся и акцентированно медленно наклонил голову, словно в поклоне пред царственной особой. — Вы очень любезны…
— Да бросьте, какие глупости… — Нина вновь махнула ладошкой, однако щёки её зарумянились. — Подумаешь… Идёмте, сейчас я поставлю чайник.
Птачек уже хотел занести ногу над порогом, шагнуть… однако что-то его остановило — какая-то смутная, скоротечно мелькнувшая мысль… Так её и не поймав капитан последовал за хозяйкой квартиры.
Войдя в прихожую Роман посторонился, позволяя женщине закрыть как раз-таки два впечатляющих массивных замка, делающий входную дверь больше похожей на сейфовую. Щёлкнув механизмом Нина соединила пальцы у живота. Её глаза прошлись по гостю сверху вниз и остановились на ботинках.
— Прошу, разувайтесь. — Скупым, но вовсе не высокомерным наклоном она указала на трёхъярусную обувницу. — Если хотите, возьмите тапочки. Они вон — в том отделении. Вон, где ручка… Как разденетесь, прошу дальше. Зал найдёте вон там.
Договорив она развернулась и, не опуская сцепленных под грудью пальцев, прежними мягкими шагами поплыла прочь. Мазнув взглядом по её спине Роман стал раздеваться… однако выходило у него заторможенно: в первое мгновение, как зашёл, он подумал, что ему, наверное, мерещится — прихожая оказалась какой-то парадной королевского дворца! Ну или принца крови, не меньше. В глаза бросается дикая, вопиющая роскошь! Роскошь такая, что даже о стену не опереться — сразу появляется ощущение, что собой и своей без сомнения грязной одеждой пачкаешь, поганишь это великолепие!
Полы мраморные. Нет, это не линолеум и не какой-то другой заменитель — это самый настоящий мрамор. Белые потолок и плинтуса светятся чистотой, а выглядят, будто над ними работал известный итальянский мастер. Обязательно старый и с длинной бородой, и обязательно до того оформлявший какой-нибудь важный Палаццо.
Свисающая люстра напоминает водопад, только не из воды, а из хрусталя и золота. Стены вообще непонятно под чем — то ли их расписывали вручную, то ли распыляли позолоту спреем. Выглядят как… как будто… как будто, прости господи, над ними старалась армия мастеров-маникюрщиков: иногда женщины так украшают ногти, не жалея на это ЛЮБЫХ денег, а здесь такого десятки квадратов… Левая стена — целиком сплошной выставочный экземпляр: вдоль по три сверху вниз и вплоть до самого конца выдолблены квадраты и в каждом что-нибудь позирует. Вот тёмная ваза, а вот красная. Вот какая-то непонятная, но очень экзотическая статуэтка… Вот золочёный (или из чистого золота?) кубок, с кромок которого свисают виноградины… Стоп. Это не настоящие, это из каких-то фиолетовых гемм…
На правой стене замысловатые картины; красующиеся в золотистых рамках они одновременно и не показывают ничего, так как в них никакой конкретики, одни краски, и в тоже время привлекают яркостью и насыщенностью.
Завершают ансамбль шика белые, в цвет плинтусов двери и уходящий куда-то налево в древнегреческом стиле проход: потолок подпирается резными колоннами.
Пока немо разглядывал эту кричащую, прямо сумасшедшую роскошь Роман не заметил, как Нина скрылась в конце коридора. Её шагов уже не слышно, хотя до слуха доносится другой, теперь уже более заметный звук — детская песенка на иностранном языке, которые вставляют в мультфильмы для малышей. Это откуда-то дальше, примерно оттуда же, куда ушла жена Валерия…
Пока разувался, пока вешал куртку и шапку Роман успел покопаться в воспоминаниях минутной давности и с интересом отметил, что с самого начала Нина вела себя растерянно, даже немного напуганно, однако стоило ему переступить порог, как она тут-же приняла некую роль: будто она и только она в этом доме открывает дверь и встречает гостей и уже привыкла к определённому порядку действий; хотя вроде бы чай предложила не из формальной вежливости…
Стараясь не замечать обстановки, в которую вбухано и представить страшно сколько денег, незаметно для себя Роман двинулся именно на звук детской песни. Пока шёл он заметил, что его шаги, как и у Нины, как не ставь, на мраморе глохнут сразу; на таких полах можно играть в догонялки, а люди в соседних комнатах и не услышат.
Непривычно сам для себя словно кошка тихий капитан Птачек прошествовал по этой не квартире, но музею роскоши, пока его взгляд не поймал приоткрытую дверь, откуда мелодия и звучит. Как бы ненароком замедлившись он направился мимо… уже почти прошёл… и в последний миг кинул беглый, словно в порыве секундного любопытства взгляд — а то, что увидел, заставило чувства снова всколыхнуться, как схваткой двух щук на дне кристально чистого озера взбудораженная муть!
Комната оказалась, да, детской… но насколько же прекрасной! Тут не архитектор проектировал, не скульптор ваял и даже не художник клал краски, о нет. Тут… тут словно бы всё появилось из сказки, где добрые феи, отважные рыцари и прекрасные принцессы. Пол, стены, потолок — всё приглушённых убаюкивающий тонов. Ковролин, если это конечно он, а не какой-нибудь дорогущий ковёр, имеет такой густой и высокий ворс, словно это и не шерсть вовсе — это такая необычная трава растёт.
Куда ни глянь — всюду особенное: вот в виде кожаной софы белая скамеечка; а вот белый же фонарь на стене, в котором не горящая сейчас, но всё равно очень красивая лампа-бабочка… или крохотная девочка с крыльями.
Вот большая картина с единственной надписью от края до крася: «Princess». А вот элегантный светлый стол, вкруг которого, словно депутаты в думе, важно заседает дюжина пуговко-глазых медвежат.
Главным украшением хоровода приятностей служит большущий, во всю стену развернувшийся как бы замок, про который нельзя сказать с уверенностью: это огромный кукольный дом, который имеет ещё и две кровати, или спальный уголок, который мастер начал создавать, но в одни прекрасный момент забыл остановиться и тот разросся чуть ли не до размеров настоящего королевства…
В светлых домашних платья на кроватях, как на диване, устроились две девочки. Очень красивые; светлокожие, светлоглазые. И волосы у них тоже светлые, свисающие до плеч. С безмятежными, ни о чём не беспокоящимися лицами они глядят на телевизор на стене — там мелькают мультяшные картинки, кто-то за кем-то носится, сменяются краски. И все, как в мюзикле, поют.
Одна из малышек повернулась и краем глаза заметила, что что-то мелькнуло в дверном проёме, какая-то тень. Или просто привиделось?.. Вдруг среди героев произошло что-то быстрое и интересное и ребёнок вновь отдал всё внимание мультику.
Миновав детскую Роман, как смог сдерживаясь, всё-таки до скрежета стиснул зубы, а его верхняя губа приподнялась, как у готовящегося цапнуть тебя пса: его-то дочь так не росла, на шелках не спала…
Пытаясь развеять стучивающиеся мысли Птачек поднял голову — взгляд метнулся от стены к стене, от угла к углу.
Где камеры?.. Здесь обязательно должны быть камеры, скрытое наблюдение. Впрочем… То, что их не видно вовсе не означает, что их нет; где-нибудь на блестящую тёмную точку наткнёшься…
Размышляя капитан чуть не протопал мимо другой приоткрытой двери. Взор зацепило что-то очень уж примечательное и Роман, как шёл, так и встал, словно в стену врезавшийся! Тихонько повернувшись он возвратился на пару шагов и остановился напротив входа в… домашнюю библиотеку.
Целая комната и так немаленькой квартирки отдана под книги… Немного желтоватых тонов, со специальным, явно для чтения подобранным освещением, она легко вписывается в роскошь уже виденного, как новая жемчужина в составляемое ожерелье.
Вдоль трёх стен боками друг к другу высятся глубокие шкафы без дверей — сверху вниз сплошь полочки, заставленные книгами и мелкими выструганными из дерева, вылепленными из глины или высеченными из редкого камня фигурками. И в каждом шкафу часы. Серединная полочка всякого отдана под часы, по бокам которых изображающие людей фигурки.
Четвёртая стена — это камин во всю ширь. В середине «дымоход» и «железная заслонка» — наверняка искусственные, хотя не будет дивом, если настоящие — чего только ни придёт в голову бесящемуся с жиру?.. Влево и вправо, как птица крыльями, камин продолжается шкафами со стеклянными дверцами. Взаперти виднеются ещё книги — уже какие-то большие, наверно подарочные… Там куча фигурок поменьше, какие-то то ли солонки, то ли мелкие вазочки. Коробки, как из-под сигар… И часы. Ещё часы. Два ходика наверху, среди новых фигурок и смотрящих пустыми глазницами размалёванных африканских масок. И ещё одни тикают внизу за стеклом. А может и другие есть…
На большом прямоугольном ковре, перед камином, посреди комнаты седалищами друг к другу два деревянных, устланных большущими кожаными подушками кресла и между ними пуфик — словно бы чтоб люди могли сесть, закинуть на него ноги и касаться друг до друга носочками.
Ведомый не любопытством, но будто чутьём, что зайти и оглядеться надо обязательно, капитан Птачек закусил губу. Уже забыв о возможных камерах он кинул взор по сторонам, прислушался… и ступил внутрь.
Стопы, как приклеившиеся, остановились сразу за порогом. Сердце тревожно ёкнуло, в голове юлой завертелась постыдная, ужасно неприятная мысль, что хозяева застанут его крадущимся и что-то высматривающим и прогоняют, как какого-то воришку…
Пока медлил Роман всё-таки прошёлся взором по полочкам: Байрон, Горький, Асадов, Чехов… Твардовский, Державин, Потье, Гюго… Носов, Уотерс, Радищев, Твен… Кипплинг, Жуковский, Ахматова…
От фамилий рябит в глазах; книг не одна сотня и авторов, похоже, здесь предпочитают разных. Хотя чувствуется некое направление, какая-то избирательность…
Мысль не успела сформироваться. Чувствуя нарастающую тревожность капитан окинул комнату последним, прощальным взором, и поспешил выйти.
Вновь оказавшись в коридоре Роман огляделся. Мазнув взглядом по двери в детскую он наконец двинулся дальше, ступая среди всей этой роскоши так, точно двигается на ощупь в темноте.
Наверное Нина показала в другом направлении — что-то никакого зала не видно… А это что за ответвление?.. Вот будет сцена, если столкнуться с Валерием нос к носу, когда он, скажем, пойдёт в туалет… Хотя… если представить его искажённое изумлением и злобой лицо…
Коридор вывел в светлую, от конца в конец пронизанную солнцем комнату. На полу белый мрамор, потолок и стены — лепнина с щедрой позолотой. И вообще всё здесь — небольшой столик, стулья при нём, ансамбль шкафов, люстра и даже ваза на столе, в которой белые розы — всё белое с примесью злотого.
Если закрыть глаза на явно современную, выделяющуюся среди белизны чёрную плиту, кофеварку, стойку с ножами и прочую мелочёвку, то представляется, что это вовсе и не кухня, а комната графини викторианской Англии.
Встав на цыпочки, открыла верхний ящик и что-то в нём высматривает хозяйка квартиры. Взор Нины бродит по внутренностям мебели и, не находя нужного, устремляется в новый ящик. Без всякой пользы открыв и закрыв несколько дверок, словно и не у себя на кухне копается, Нина раскрыла последний и наконец с облегчением вздохнула. Уперев ладони в бока и неодобрительно помотав головой она протянула руки — в её ладонях оказалась старая истёртая коробочка из-под, такое впечатление, когда-то подарочного чая. Рисунка почти не видно, обшарпанные кромки блестят металлом; угадывается новогодний мотив…
— Кхм-кхм… — Роман приставил кулак к губам.
— Ах! — Нина аж подскочила, точно её застали за воровством. — Что вы?!
— Простите. — Изображая сконфуженность Птачек двинул плечами и метнул взгляд по сторонам, словно ища дорогу. — У вас тут такие пространства, что я заблудился… Я думал, что шёл, куда вы указали…
— Ох, ну и напугали же вы… — Нина дотронулась до груди и ещё раз глубоко вздохнула. — Мне почему-то показалось, что… Неважно. — Она отмахнулась. Отведя взгляд от гостя хозяйка квартиры вновь стала говорить увереннее, её руки заработали над коробкой. — Вы, кстати, предпочитаете чай или кофе? Я сама люблю кофе, но гости почему-то всегда просят чай. — И, не дождавшись ответа, тут же добавила: — Вам сладкий или крепкий?..
Что это — нервоз? Или попытка блеснуть умом?..
— Мне чай пожалуйста. — Роман чуть наклонил голову. — И можно даже самый простой. У вас такой бывает?..
На последнем его губы не выдержали и выдали лёгкую ухмылочку. Осознав, что сарказмирует над разницей в достатке, капитан Птачек с раздражением их сразу сжал и от неловкости даже сцепил пальцы за спиной.
— Предпочитаете обычный? — Нина поморгала. Её только что буквально ласкавшие коробочку пальцы уже подняли крышку… и снова опустили. — Вы имеете ввиду пакетированный?..
На мгновение Роману показалось, что он разговаривает с сумасшедшей. Отогнав эту нелепую мысль капитан состряпал серьёзное лицо и ответил так, будто они разговаривают о чём-то действительно важном:
— Да, пожалуйста. И в не самый большой стакан, если можно.
Нина кивнула и с проворством, как наконец-то отыскавший затерянную пещеру геолог, открыла нужную дверцу, спрятала старенькую коробочку и достала целый, не распакованный блок пакетиков.
Наблюдая за ней Роман не забывал как-бы невзначай поглядывать, ища тёмные точки, чёрные стеклянные выпуклости или даже банально объективы, рассматривающие ничего не подозревающих гостей… но на глаза так ничего и не попалось.
Зашипел, а потом уже и вовсю забренчал белый с позолотой, словно специально смастерённый для этой кухни электрочайник. Приготовив бокал с пакетиком и ложечкой Нина встала возле него и с минуту глядела, как «пузатик» трясётся и доходит. Картина этого терпеливого молчаливого ожидания произвела на впечатление: в голову снова полезли мысли, что с женщиной что-то явно не так, но Роман снова отогнал их, как дурацкие.
Что с ней может быть не так?.. Да что угодно. Если она живёт с этим придурком, если завела от него детей… Пустое. Над этим нет смыла думать.
Налив кипятка Нина развернулась и пошла к гостю… остановилась возле него… Её взгляд метнулся на посудный ящик и залип на нём. Не отпуская бокала хозяйка квартиры потянулась и раскрыла белую с позолотой дверцу — и вот под донышко фужера легла элегантная белая тарелочка.
Роман наблюдал за этим, как мог бы наблюдать за человеком, ковыряющимся в носу, однако чай из обходительных рук принял с показным достоинством.
— Спасибо, Нина, вы очень любезны… Так и где, говорите, ваш муж?..
— Ах да! — Её глаза округлились. — Я и забыла, зачем вы пришли! — На мгновение она отвела взор и смешливо растянула губы. Длилось это недолго и вскоре жена Валерия вновь накинула свою роль: — Пойдёмте в зал, муж спит там.
Сказав это она первая сделал шаг, обогнула гостя и направилась вперёд. Придерживая горячую посуду Роман отстал на пару шагов а затем двинулся следом, стараясь не упускать по дороге интересного.
Ноздри уловили крепкий, но всё-таки не по-настоящему насыщенный запах чая. Ничего с самого утра не евшему Птачеку захотелось отпить, но он сдержался. Пока же они шли по коридору, в его голове крутилась последняя Нинина фраза: «Пойдёмте в зал. Муж спит там».
Как это понимать — у них нету спальни?.. Но это абсурд. Тогда почему он спит не там — у них разлад?.. Или это только сегодня, после, как он «задержался на совещании»?..
А! Нет смысла гадать: сейчас само собой всё разъяснится.
Ступающая тише кошки, лишь одним видом доказывающая, что вообще существует, в конце концов Нина привела гостя в обширную, уже по-настоящему широкую комнату. Время от времени опуская взгляд на её стопы и чувствуя, будто с ним уже сегодня что-то такое происходило, Роман зашёл за женщиной в зал… и снова ощутил, что голос покидает его, челюсть отвисает и изо всех сил приходится сосредотачиваться, дабы вообще не выронить бокала…
Зал являет собой сосредоточие, обитель богатства! Взгляд упирается в почти во всю стену огромное, открывающее обширный вид на город окно. Чёрт… Снизу оно не казалось таким уж большим… Пол опять же мраморный, причём если ты иногда читаешь архитектурные журналы или время от времени смотришь что-нибудь про строительство, то можешь знать, что мрамор мрамору рознь. Этот вот, кажется, называется коралловым… Стоит просто б е ш е н ы х денег!
Повсюду ковры и явно ручной работы, можно из конца в конец пройти ни разу на пол не наступив. При взгляде на такие хочется снять носки и врыться пальцами в эту мягкость…
На дальней стене огромная, ростом с человека картина с мужчиной и женщиной, о чём-то болтающих в кафе. Под ней очень роскошный просторный кожаный диван — установи такой в отделении и половина жалоб ночной смены пропадёт.
Дальше широкий квадратный столик: ничего особенного, просто дорогой прямоугольник на колёсиках. Но чай на него всё равно лучше не ставить — так… от греха подальше…
А следом…
Кто бы ни планировал устройство квартиры, он явно любитель каминов: в середине зала, будто огромный чёрный камень Мекки, из пола вырастает то ли металлический шкаф, то ли огромный футляр… Блестящий и, как скупая на звёзды ночь, чёрный. В верхней части виднеется контур встроенного телевизора, ещё чуть выше некое отделение, которое откроется, если, наверное, потянуть вон за ту еле заметную ручку… Ну а в обширной полости внизу, окружённый конфорками, из которых и должен струиться огонь, перед прыжком оскалился железный тигр.
Дальше в круг выстроены шёлкового цвета диван, два белых кожаных кресла, софа, а между ними ещё один квадратный, но гораздо более респектабельный столик, столешница которого блестит то ли хрусталём, то ли ещё каким прозрачным, очень красивым материалом, которому Роман не знает названия и на который тоже, к сожалению, чашку поставить не осмелится.
Завершается панорама стеной с обширным, в четыре отделения книжным шкафом и двумя коричневыми кожаными креслами подле. Рядом у окна бюст древнего то ли римлянина, то ли грека, а между ними ещё один столик уже поскромнее. Блестящий полиролью, он хранит на себе закрытую шахматную доску.
Нина, как в зал зашла, не замедлилась ни на миг. Миновав камин она остановилась у квадратного стола в круге из дивана и кресел. Будто алмазную гору увидавшему же Роману пришлось стараться, чтоб лицо не стало, как у мальчишки, пред которым проехала тележка с редким мороженым.
Откуда?! Ну откуда такое роскошество?! Кем надо быть?! Что надо делать, чтобы иметь такое богатство?! Человек алчный и завистливый мог бы потерять тут сознание, впасть в шок. Бессребреник же отвратился бы до глубины души. Ну а что простому человеку, пусть даже следователю?.. Только притворяться, что ты, как и хозяева блеска, видишь такое каждый день и плевать тебе …
За всеми этими мимолётными, но волнующими переживаниями капитан не сразу заметил, что в комнате чего-то не хватает. Что-то явно должно тут быть, но его нет… И это…
— Вы пока присаживайтесь. — Нина перевела взгляд с гостя на диван, потом на софу. — Устраивайтесь, где хотите. Я сейчас Валеру позову.
Только она это сказала тут же Роман понял, чего не хватает: а сам глава семейства, который спит в зале — он где? Взор метнулся по мебели и от стены к стене, напрягся, словно пытаясь засечь матёрого хамелеона.
Неужто здесь ещё одно помещение?..
Не став дожидаться, пока посетитель устроится, Нина двинулась дальше. Её шаги направились к книжному шкафу, мимо столика с шахматной доской. Роман сперва и правда хотел сесть, но любопытство заставило смотреть.
Женщина остановилась возле крайнего левого отделения. Поднявшись на носочках она потянулась — её рука уже почти коснулась большой красной книги…
Тихо щёлкнуло. Звук настолько приглушённый, что стой в соседней комнате — и не услышишь. Покачнувшись, левое отделение поехало вбок, как створка самой обыкновенной двери. Фальшивые полочки с, сейчас уже видно, ненастоящими, лишь изображающими корешки книгами не успели достигнуть стены, а в проёме уже встал мужчина со знакомой, нынче заметно взлохмаченной бородкой.
На Нину, а потом и на Романа взглянули покрытые взбухшими жилками красноватые глаза. Всегда уложенные тёмные волосы сейчас растрёпаны, от чего-то блестящий капельками пота лоб взбороздили морщины, а свитер, до того уже однажды Птачеком виденный, измят так, словно его нашли на улице.
Оглядевшись, Валерий сосредоточил хмурый взор на госте, а конкретно на чашке чая в его руках, и шумно, недовольно выдохнул.
— А меня не надо звать. — Его зрачки скакнули на жену. — Я уже здесь.
Резко пахнуло спиртным. Дорогим, не просто водкой… Отчётливый такой, настырный запах защекотал ноздри.
Разглядывая представшего сейчас вовсе не респектабельно, а совсем даже как простой мужик директора театра, невольно, с неприязнью принюхиваясь к чужому перегару Роман вдруг вспомнил фразу второго неизвестного, оброненную тем за резной дверью: «Опять ты за своё»…
— Здравствуйте, Валерий Олександрович. — Смастерив и деловую, и в тоже время немного добродушную мину Роман чуть повысил голос, чтобы отвлечь собеседника с Нины на себя. — Извините, что беспокою, но в нашем расследовании возникли новые обстоятельства и мне было необходимо заглянуть к вам… Надеюсь, вы не против?..
Взор Валерия таков, что на врага с большей любовью смотрят. Смерив капитана откровенно неприязненным взглядом, при этом ещё и скривив губы он снова перевёл глаза на жену.
— Валер… я это… — От Птачека не ускользнуло, что Нина дёрнулась отступить, но остановилась. — Тут наверное, важное что-то. Всё-таки полиция…
Несколько мгновений Валерий глядел на супругу так, что Роман не удивился бы, если б тот её ударил. В этот момент со скрытой, глубоко спрятанной даже от себя злорадностью он подумал, что если это произойдёт, он с удовольствием гада сразу же и задержит, отвезёт в отделение и посадит в самую грязную, самую холодную, самую вонючую клетку к самым отвратительным, какие только отыщутся, отморозкам.
— Ну впустила, так впустила. Ладно уж… — Валерий выдохнул и как бы немного сдулся, точно воздушный шарик. — Надо было только меня заранее предупреждать. Что же вы не позвонили?..
Взор красноватых, воспалённых очей снова остановился на чашке в руках капитана… и только с запозданием поднялся до его глаз.
Делая вид, будто не замечает ни пренебрежительного тона, ни запаха, ничего вообще негативного Птачек приподнял брови и сделал лицо простым. Голос его не выразил ни нотки недовольства:
— Да вот, понимаете, Валерий Олександрович… Я…
— Нина, останься! — Валерий повернулся к жене, его голос лязгнул, словно железом о железо. — Куда ты пошла?.. Не уходи, будь с нами.
Уже и в самом деле собравшаяся куда-то исчезнуть женщина замерла, как вкопанная. Давя в себе неприязнь, что его перебили, Роман успел заметить на её лице нечто между испугом и волнением.
Секунду Нина стояла растерянная, даже пальцы заломила… а потом просто пожала плечами, улыбнулась и, глядя на мужа, кивнула.
— Хорошо, Валер. Как скажешь.
У Романа промелькнула философская мысль, что кто-то играет на сцене, а кому-то приходится носить маску в реальной жизни. Впрочем каждый делает выбор сам, потому некого жалеть…
Как бы сторонясь линии обстрела меж мужем и гостем Нина всё-таки отошла в сторонку, ближе к широченному, великанскому окну. Точно контролируя, как выполняется его приказ, ещё несколько мгновений Валерий буравил её ощутимо тяжёлым взглядом, а потом снова перевёл его на следователя.
— Так на чём вы остановились?..
Слова, сказанные и без градуса теплоты.
— Я, собственно, пришёл к вам по делу. — На мгновение Роман невольно опустил глаза, его ладонь приподнялась, чтобы потереть затылок: раздражение уже потихоньку закипает… — На разведку, так скажем… Хочу вот узнать: может в вашей среде — в театральной, я имею ввиду — произошло что-то примечательное или необычное, а мы вот в полиции и не ведаем?..
Сжав скептически губы капитан Птачек взглянул на собеседника с вопросом, даже бровями чуть подвигал для выразительности.
Ответом ему стало долгое молчание и встречный взгляд, как на идиота.
Так слов и не дождавшись капитан становящуюся уже неловкой тишину решил нарушить:
— Вы поймите, я не просто так спрашиваю… Сегодня ночью произошло ещё одно убийство. Убили мужчину…
Не успел он договорить, как по комнате раскатился испуганный вздох: глаза Нины стали большими, как тарелки, рот в шоке распахнулся и женщина спешно закрылась. От потрясения она даже чуть пригнулась, точно боясь подзатыльника.
— Что — снова?! Опять кого-то из наших?!
На какое-то мгновение Роман подумал, что от внезапной слабости она сядет или даже опустится на пол… однако Нина прижалась к стене и больше не двигается, лишь глядит с испугом, как на внезапно выползшую змею.
Реакция же Валерия прямой антипод: директор театра кинул быстрый взгляд на потрясённую супругу, а потом медленно, недобро вернул его капитану. Во взоре его карих, болезненно-красных глаз прочёлся недвусмысленный укор.
Если бы Роман был молод или глуп, он обязательно бы почувствовал укол совести: зачем же при женщине о чьей-то смерти?.. Но он продолжил со спокойствием как бы дурака:
— Убили, как я уже сказал, мужчину — сегодня ночью по всей видимости. Нет, связей жертвы с вашим театром не выявлено, однако это, без сомнения, дело рук того самого маньяка, убившего уже двоих работников вашего… заведения. Тот же почерк, понимаете? Вот и пытаемся выяснить, что можем…
Взгляд Валерия не стал ни теплее, ни добрее, в нём вообще ни грамма понимания, лишь плохо скрываемая неприязнь. Нина же продолжает зажимать рот и потрясённо мотает головой, будто ей сообщили не о смерти неизвестного, а о кончине близкого родственника — того и гляди слезу уронит.
Кстати о родственниках… Роман, пока никто ещё ему не ответил, сделал мысленную засечку: перестать забывать, откладывать на потом, оправдываться усталостью и наконец пробить уже по Самарской Шестьдесят Девять: давно-таки пора! Ещё в первый день надо было!
И так-то не бывшая лёгкой, атмосфера потяжелела. Даже воздух, кажется, загустел и дышится через силу. Неловкая пауза всё тянется и тянется, скоро из неуклюжей перерастёт в неестественную. Неприятие этой дурацкой заминки подталкивает снова сказать что-то самому, однако Птачек запретил себе продолжать накрепко: он и так произнёс достаточно и не нужно превращаться в комика, развлекающего слушателей непрекращающимся монологом.
Сбоку прошаркали тихонькие шажки. Оглянувшись капитан увидел в дверном проёме девочек. Дочери Валерия встали плечом к плечу, чуть ли не за руки держатся — кажется, они привыкли всюду быть вместе. Удивлённые детские глаза с любопытством перекрестились на госте.
— Олеся! Алина! — Нина мгновенно переключилась на детей и замахала к себе. — Девочки! Идите сюда!
Послушно, нога в ногу, будто репетировали дети побежали к маме. Нина сразу пристроила их спинами к себе. Её ладони прошлись по их хрупким плечам, погладили по маленьким головушкам. У глядящего на это Романа создалось впечатление, что так Нина как бы не защищает, а наоборот — защищается от страшного мира, где смерть, где убивают.
Оказавшись у матери под опекой девочки уставились на гостя с прежним любопытством.
Взяв под руки дочерей женщина, полное впечатление, перезагрузилась: тревога с её лица спала; поймав обращённые к Роману любопытные взгляды девочек она словно бы не сразу вспомнила, зачем они вообще здесь собрались. Точно заразившись от детей свежим любопытством, она заинтересованно спросила:
— Так вы говорите, что пострадал ещё кто-то?.. Но он не связан с нашим театром?..
Прежде, чем Роман ответил, Валерий оглянулся на жену. Под его грузным взором она тут же стушевалась, стала незаметнее, сжала губы и даже, если напрячь фантазию, сгорбилась. Её глаза ушли в сторону, потом и в пол.
Тем не менее с настырностью, которой страдают, когда раздражены или хотят кого-то спровоцировать, Птачек ответил, адресуя именно ей:
— Да, Нина, так и есть. Извините, память худая, как вас по отчеству… Дело, как вы понимаете, исключительно важное и нам приходится икать даже самые призрачные следы, чтобы добиться хоть чего-то. Вот ваш муж, — только теперь он перевёл взгляд обратно на Валерия, — человек явно неглупый и нам всегда интересно его мнение. Он бы сделал нам большое одолжение, если б попытался помочь…
Всё ещё глядя в пол Нина чуть дёрнулась, точно борясь с собой. Взор всё-таки подняв она глядела на Романа не дольше секунды, а затем опять отвернулась. По выражению её глаз, по движению её бровей и вообще по лицу стало понятно, что ей жутко, просто до крайности неудобно, что молчание её вынужденно и она хотела бы даже, возможно, извиниться, но ничего не может сделать.
Валерий привлёк к себе шумным вздохом. Принимая вид профессора, уже утомившегося в сотый раз объяснять нерадивому студенту одно и тоже, он скрестил руки на груди и упёр в посетителя взгляд прямой и острый, как нож.
— Меня посещает некое дежавю, Роман… как вас там по отчеству, извините, я тоже не помню… У меня, знаете ли, стойкое чувство, будто раз за разом повторяется одна и та же ситуация… — Не отрывая своих глаз от глаз гостя он покачал головой. Его взор, как и его тон, миг за мигом становились всё желчнее и желчнее. — Вы, — он указал Роману в грудь, — приходите ко мне с какими-то дурацкими вопросами, хотя прекрасно знаете, что у меня нет на них ответов. Что за нелепая напористость?! — Валерий округлял глаза и широко развёл руками! — Вы либо глупец, либо упрямец и я даже не знаю, что хуже!
В комнате повисла мёртвая тишина. Хозяин квартиры глубоко и утомлённо вздохнул, на секунду его взгляд убежал. Роман же наблюдал, слушал, но его мысли кружили вокруг единственного: оставаться спокойным; дышать равномерно. Не злиться.
— Как я уже сказал, — Валерий вернул взгляд к явно нежеланному собеседнику, — вы проявляете настойчивость там, где давно уже пора сдаться… — И вдруг он гаркнул, его красноватые глаза выпучились: — Я не ваша цель! Я не ваш этот самый придурок, скачущий ночью по чужим спальням! Перестаньте меня уже допекать! Вы не по адресу!
Нина аж вздрогнула, её пальцы на детских плечах сжались. Валерий смолк, но его взор остался воткнут в капитана, как игла в жука.
Истинно геракловым трудом Роман переборол острое, почти непреодолимое желание разбить сервиз об лоб этого хама и кинуться на него с кулаками. Огромных, просто титанических сил стоило не скрипнуть зубами, не прищуриться, вообще никак не выразить недовольства. Более того: не давая возникнуть новой паузе, которая выглядела бы, как его попытка обдумать умный ответ, он сразу и с наигранно простецким выражением выдал:
— Ну хорошо, раз вы так настаиваете… Но ответьте хотя бы: во сколько вчера вы пришли домой?
Нина почему-то снова вздрогнула, точно ей влепили пощёчину, а Валерий… Директор театра покраснел, как рак, и надулся, как жаба! Слова из его глотки вылетели со слюнями, а дети при отцовском оре сжались, как испуганные котята:
— Вы меня совсем, что ли, не слушаете?! Вы меня не слышите?! Так послушайте! — Он поднял правую и его указательный начал скакать вверх-вниз, как школьная указка. — Вы лично, а может и вообще вся ваша полицейская братия страдаете какой-то чепухой! Фигнёй занимаетесь, ясно вам?! Что угодно готовы придумать, лишь бы настоящего преступника не ловить! — Он сделал паузу, его от разбухших жилок бордовые глаза стали, кажется, ещё выпуклее. — Бестолочи!
Мгновение… одно мгновение Роман хотел всё-таки чашку разбить, демонстративно пройти по черепкам и с размаху двинуть наглецу в рожу! Чтобы до крови, до хруста сломанного носа! Как удержался — непонятно…
В повисшей, как кисель, тишине капитан опустил глаза и немного подумал, пожевал губу. В его вновь обращённом к Валерию взгляде не мелькнуло ни искорки гнева, а в произнесённом вопросе не нашёл бы к чему придраться и мнительный:
— Ну… раз вы так говорите… А что у вас, кстати, со спектаклями? С актёрами? Без режиссёра-то ладится что-нибудь?..
Иногда ты делаешь или говоришь нечто ужасно глупое, дурацкое или неуместное, а потом, вспоминая, думаешь: «Как же я мог так сделать? Я что — дурак?..» Но по причуде судьбы или божественному проведению, или даже обоим сразу именно этот твой поступок или слова идеально в ситуацию вписываются и действуют на людей, как ты мог бы ожидать единственно сердцем, но не головой.
Валерий замер, словно компьютер, поймавший «синий экран смерти». Пару мгновений он соображал, правильно ли вообще расслышал, а потом с чётко чувствующейся подозрительностью удивился:
— Вам-то какое дело?..
Роман пожал плечами.
— И всё ж ответьте.
У Нины поменялось лицо: вот только на него падала тень, а пальцы сжимали плечи дочерей, точно те пытаются вырваться — и вдруг оно снова светлое, с разглаженным, не искажённым переживаниями лбом и глазами, полными тайного любопытства. Метнув взгляд между мужем и гостем она несколько раз быстро моргнула.
Какое-то время Валерий смотрел на Романа с прищуром, явно в чём-то сомневаясь. Наконец то ли обдумав ответ, то ли вообще решив — отвечать или нет — он сунул руки в карманы тоже мятых, кстати, штанов и заговорил уже ощутимо спокойней:
— Странно, что вы спрашиваете… но, в сущности, не вижу причин скрывать. — Он чуть мотнул головой, словно в отрицании. — Мы да, уже нашли замену. Ничего особенного, так… — пожал плечами, — талант из провинции, хочет расцвести в городе побольше. У нас, конечно, не Москва, но ведь и не… сами понимаете.
Роман чуть покачал головой, будто подтверждая.
— Жизнь продолжается. — Глядя гостю в глаза Валерий снова двинул плечами. — То, что случилось с Эммануилом, конечно ужасно… но надо двигаться дальше. Надо каждому заниматься своими делами. Нам — своими. А вам — обращённые к Роману его глаза блеснули, как угольки — своими…
Глядя на театрального директора капитан ощутил странное: наверное так же чувствует себя змея, которую гипнотизирует факир. Громко прочистив горло, скорее для бодрости, нежели чтобы просто избавиться от першения, Птачек оглядел всех — Валерия, его жену, девочек — и, почесав в затылке, объявил:
— Ну ладно… Я вижу, у вас всё в порядке… Вы это, — он простецки кивнул, — вы звоните, если что…
— Ну разумеется. — С теперь уже спокойными, даже холодными глазами и интонацией, в скупом жесте Валерий чуть наклонил голову. — «Ноль два» я помню, не волнуйтесь.
— Сто два, — поправил Роман машинально. — Сто два с сотового.
— Хорошо, сто два, — в голосе Валерия вновь прорезалось раздражение, его руки показательно скрестились на груди. — Сто два, как скажете… Вы, наверное, уже спешите?..
Словно дурачок, не разбирающийся в намёках и всё воспринимающий за чистую монету, Роман с готовностью кивнул.
— Да, вы правы. И в самом деле — ещё целая куча подвигов ждёт!
Блюдце с чашкой, весь разговор гревшей его пальцы, заботливо переместилось всё-таки на стол. Опускаясь, тонкая керамика звякнула.
— Спасибо за чай. — Поймав взгляд Нины Роман благодарно кивнул. — У вас здесь очень красиво и прибрано, вы замечательная хозяйка.
Губы женщины сжались, точно боясь произвести не то, что слово, но даже шёпот, однако в её глазах пляшет пламя — настолько они выразительны. Однажды Роман уже видел такие: то был случай с освобождением взятого в заложники парнишки, которого некий отъявленный мерзавец взял в заложники и заставлял вместо себя высовываться в окно и выкрикивать требования. Тогда, кстати, всё кончилось плохо…
Не чувствуя, впрочем, особой жалости, капитан развернулся. В последний раз глянув на уже покрывшийся тонкой плёнкой, ни разу так и не тронутый чай, он побрёл к выходу. Когда переступил порог коридора, за спиной раздался еле слышный детский голосок:
— Мам… А кто этот дядя?..
Не успел Роман пройти и пары метров, как позади послышались шаги. Не став оглядываться на «конвоира» Птачек вернулся в прихожую, где всё ещё не оборачиваясь обулся и оделся, при этом специально не спеша, хотя и не медля.
— Ничего не забыли? — Мужской голос из-за спины. — Может что-то оставили? Проверьте, а то ведь возвращаться — плохая примета…
Силы притворяться вежливым истаяли… однако и злость перегорела. Оглянувшись на сцепившего руки за спиной Валерия Роман лишь глянул на него без фальши, как на испорченную еду… и, промолчав, открыл дверные замки в точности, как это делала Нина: в той же самой последовательности.
— Будьте здоровы. — Пожелание, оставленное сквозь усталый вздох. — Не болейте.
Ответом тишина, а за ней с со стуком громче, чем требует простое закрытие, захлопнувшаяся дверь.
Не обернувшийся, проигнорировавший показательно громкий хлопок, и до самого низа Роман спускался так, будто это не его вытеснили, а сам он с гордостью покинул место, где не желает долее оставаться.
Тяжёлая подъездная дверь с трудом раскрылась, улица встретила холодом, ветром и падающим за шиворот снежинками.
***
Настроение ни к чёрту. Скулы так и натягиваются, зубы стискиваются, а ладони в любой миг готовы сжаться в кулаки. Снежный буран морозит щёки, принуждает жмуриться, воет в ушах; заставляет чувствовать, хоть это и абсурдно, тяжёлый запах льда.
Утопая скорее в мрачных мыслях, чем по колено в снегу, почти не замечая непогоды капитан чуть не протопал мимо служебной машины и заметил её только когда та поморгала фарами.
— Рома! — Дверь авто открылась, оттуда высунулась голова Кривкина. — Рома! Ты куда! Сюда иди давай!
Вынырнув из рассуждений Птачек обнаружил, что в глаза стреляет тусклым, почти невидимым днём светом, а в уши врывается знакомый раздражающий голос…
— Ром! Ну куда ты прёшь?! — Кривкин вылез из машины уже полностью, даже дверь захлопнул. Чтобы, видимо, тепло сохранить. — Чего топаешь, как бездумный?!
Сфокусировавшись на округлом, немного одутловатом, с близко посаженными глазками лице напарника Роман окончательно пришёл в себя… и ощутил, как кровь бросилась в голову, как сердце забухало и вообще по всему телу пробежала дрожь, но вовсе не от холода…
Новые слова Миши прозвучали уже с подчёркнутой претензией:
— Давай сменяй меня! — Он переступил с ноги на ногу, от чего снег под подошвами тихо трескнул. — Запарился я уже здесь торчать, домой хочу! Куда ты вообще намылился?..
— Миша… — Роман внутренне как бы перехватил себя, не давая гневу разыграться СЕЙЧАС. — Я прошу тебя… Подожди ещё немножко. Дай мне час. Дай мне съездить к Анисину, мне срочно нужно с ним посоветоваться. Сделаю это и сразу тебя сменю, обещаю.
— Чего?! — Кривкин разинул рот, как крокодил, метящий поймать пришедшую на водопой газель. — Ещё час?! Да ты охренел совсем?! Ничего не перепутал?!
Пауза. Несколько долгих секунд, которые Роман молча старался унять всё более и более нарастающую тряску, а Миша смотрел на него, как «дед» на «духа», попросившего сгонять за сигаретами.
— Мне тоже, между прочим, отдыхать хочется! — Кривкин махнул наотмашь, не заботясь, что кто-то чужой может слышать; его маленькие глазки выпучились, как у бешеной кошки. — Я тоже устал! Мне тоже домой охота! А ты, Рома, совсем обалдел… — Он вытянул руку, его указательный нацелился напарнику в лицо. — Ты от работы отлыниваешь!
Птачек понял, что всё — больше сдерживаться он не может, это предел. Дальше либо у него будет приступ и мозги разорвёт от дурной крови, либо…
Сбросив маску терпения, даже не пряча лютого оскала Роман оказался перед Кривкиным в секунду! В мгновенно переменившихся глазах сменщика он заметил испуг… успел заметить, так как его кулак врезался в Мишин нос, как гоночный болид в стену!
— Агх!..
Кривкин откинулся, будто его конь лягнул! Белизна вокруг капитанов окрасилась красными капелями, а у приземлившегося на задницу, да ещё и въехавшего затылком в авто Миши густая краснота вообще заляпала весь подбородок.
Закрывая кровоточащий нос, прямо-таки весь пачкаясь в бордовом Кривкин со страхом уставился на нависшего над ним обидчика. Роман застыл с выставленным кулаком: на костяшках покраснение, в глазах — ни капли жалости.
Боль жуткая, кошмарная. А ещё больше испуг, что сейчас ударят опять, снова в нос и тогда вообще неизвестно, какой ужас будет…
Кривкин зажмурился… и вдруг расслышал удаляющиеся шаги. Раскрыв слезящиеся от боли глаза он сосредоточился на спине теперь уже сто процентов бывшего напарника. Злость и догадка, что бить больше не будут, взяли верх и с ненавистью пялясь Роману в затылок Миша заорал:
— Ты за это ответишь, урод! Всем, что у тебя есть, ответишь!
Откликом ему послужили завывание ветра брат и или уходящих шагов, а также гаденькое ощущение, что кто-то наблюдает из окна, видит, как его побили, как он лежит на снегу и истекает кровью; видит его и так же, как и Роман, презирает.