Ветер дует в глаза, швыряет снег за воротник, промораживает, однако бушующая внутри злоба костерит настолько, что хоть в одной майке ходи! Всё ещё сжимая кулаки, в любой момент готовый обернуться и накостылять догнавшему его мстить Кривкину Роман монотонно рыхлил наст и держал взором точку, где дожидается старенький «форд». В конце концов до авто добравшись он глубоко и взволнованно, но вовсе не устало вздохнул — пар повалил из ноздрей, как из трубы парохода, а рука открыла дверь не заботясь, что вместе с хозяином в салон тут же наметёт целый сугроб.
Почти не соображая, что делает, находясь где-то посреди меж здравым разумом и погружённым в воспоминание воображением, Роман отряхнулся, наполовину уселся в кресло, постучал подошвами друг о друга и только потом окончательно в машину залез. Обожжённые холодом ладони покраснели. Из зеркала взглянул красноносый, краснощёкий… набычившийся бандюга; уж точно не человек приличный, вон — в глазах холодная сталь…
Положив ладони на руль капитан ещё раз тяжко вздохнул. Глаза уставились в одну точку, губы недобро скривились, а всего минуту назад бившееся в ожидании схватки сердце теперь напоминает о себе всё реже и реже…
И как он удержался, чтобы не расквасить Кривкину ВСЮ его гнусную образину?.. Видит бог — этого хотелось ужасно! Страшно желалось выбить, вышибить, выколотить из него всю дурь! Просто непонятно, как Роман удержался, наверное ангел руку отвёл…
Разумеется того, что Миша получил, мало: некоторые приятели по службе, ещё там, в Самаре, могли бы решить вопрос совсем по-другому, откровенно людоедски. И плевать им было б, кто там у кого папа, мама, брат или сват; есть такие, кто не с любовью даст товарищу пару тумаков, укажет на ошибки, а просто отбракует его, избавится, как от сломанного карандаша. Кривкину же с напарником повезло… Слишком повезло!
А может всё-таки стоило двинуть ему раньше?.. Глядишь — и проблем бы таких сейчас не было…
Погружённый в раздумья Птачек вдруг заметил, что сжал руль так, что аж пальцы побелели — а ведь только что от мороза были пунцовыми! С новым шумным вздохом ни в чём не повинный механизм капитан выпустил… недовольно прицыкнул… и снова впал в задумчивость, неспособный удержаться от сверлящих мозг мыслей.
Да, он немного отвёл душу, наконец-то сделал, что давно хотел… но ведь теперь могут быть проблемы. И не могут быть, а точно будут… А! Плевать! Было б, из-за чего париться! И так уже с этими убийствами, этими «глухарями», с этим чёртовым рифмоплётом как на пороховой бочке! Всего-то одной проблемой больше… За Кривкина подсуетятся обязательно и из органов могут попереть… Но ведь и так уже всё под вопросом. Что там про людей, занимавшихся «поэтом» до?.. Их всех уволили. А тут ещё разговоры про мэра, про его ненаглядную дочь, про то, что обязательно полетят чьи-то погоны… Замечательно! Прелестно! Давно пора! Был когда-то такой следователь Роман Павлович Птачек, а будет работник какого-нибудь ЧОПа!
Чего беспокоиться, что пальчик занозил, когда дом горит?.. Да и плевать на Мишу, к чёрту его! Ещё раз: давно уже пора было его поучить. Жаль только у других кулаки не дошли.
Парадоксально от таких мыслей успокоившись, как успокаивается безнадёжно больной, когда всецело понимает, что всё — это конец, Роман вздохнул полной грудью и мягко, даже умиротворённо посмотрел в окно.
Подбодрённый хозяйской рукой старенький «форд» забурчал. Потарахтев пару минут он громко рыкнул, испачкал снег струёй чёрного дыма и сорвался, как застоявшийся в стойле жеребец!
***
Всё-таки растревоженный мозг вновь погрузился в дурные раздумья, пребывал в них всю дорогу и вынырнул только когда перед глазами замаячило: «Жилина Пятьдесят Шесть».
Прижавшись к обочине Роман вгляделся в табличку и задумался — а зачем он суда вообще приехал?.. А-а-а! Анисин! Чёрт… Он же совсем забыл ему позвонить…
Взволнованно закусив губу капитан Птачек огляделся — не загораживает ли кому проезд — и достал телефон. Найдя нужно имя несколько секунд он медлил… и всё-таки набрал.
— Алло? — Голос старика прозвучал как всегда живо, но без суеты. — Да? Слушаю вас…
— Филипп Петрович, здравствуйте… — Роман поймал себя, что мнётся, и с раздражением приказал себе не нервничать. — Это Роман. Птачек. Помните меня?..
— Как же не помнить, Рома?.. Чай не так давно виделись. Случилось чего?..
— Случилось, Филипп Петрович. — Роман даже кивнул, будто Анисин находится не где-то там, а перед ним. — Случилось к сожалению… Вы у себя? Я тут мимо проезжал — дай, думаю, загляну, посоветуюсь…
— Да дома я, Ром, дома. Где мне, старому, ещё быть?.. Конечно заходи. Если о деле, так я пообщаться всегда рад.
— Хорошо! — Слово, произнесённое слишком быстро. — Тогда ждите прямо сейчас! Скоро буду!
И отключился.
Ещё несколько мгновений посмотрев на погасший телефон и пожевав губу капитан упрекнул себя за неуместное, совершенно глупое волнение. Взгляд прыгнул за стекло, на улицу. Осмотревшись в поисках припарковаться и поняв, что и так неплохо устроился, он выбрался на холод и поставил авто на блок. Побродив по сугробам его взор нацелился на уже хорошо известный дом.
В горле вдруг запершило, лоб под шапкой покрыла испарина и по всему телу разлилось неприятное такое, хоть и слабенькое чувство, будто Роман делает что-то неправильное: как преступник, возвращающийся на место преступления…
Это что — из-за Кривкина?.. Это из-за него ощущается, будто Птачек уже уволен, уже чужой для своих?.. Разозлившись на себя ещё пуще Роман нахмурился, стиснул зубы и пошёл вперёд с упрямостью барана, намеревающегося проломить новые ворота.
Нечего переживать! С чего бы?! И не с таким управляться приходилось!
***
Та-а-ак… Четвёртый, уже знакомый подъезд… Вот на лавочке две пожилые дамы, дома им от чего-то не сидится — надо приветливо улыбнуться… Та-а-ак… Какая там у Анисина квартира?.. Вроде семьдесят восьмая… Нет, лучше воспользоваться универсальным ключом. Хорошо, зашёл… Отряхнись… Вытри обувь… И перестань уже нервничать!
Хорошенько потопав, даже больше, чем нужно, Роман осмотрелся а затем и торопливо и одновременно придерживая себя поднялся на второй. Дверь оказалась приоткрыта, как и в прошлый раз. В подъезде свой, как бы нейтральный запах, однако из просвета тянет особенным, ни с чем не сравнимым ароматом — тепла и обжитого жилища, что ли…
Не став стучать капитан потянул за ручку и шагнул. Под его аккуратной пятернёй теперь полотно закрылось.
Перед взором, как и тогда, и в визит до того предстали те же вешалка, шкаф, валенки, газета под зимними ботинками… уже свежая… и немолодой хозяин квартиры, в лице которого неопытный ни за что бы бывалого следователя не признал, скорее угадал бы обыкновенного сторожа в, скажем, детском саду.
Заходя уже будто не в гости а к себе домой Роман забылся и прошёл дальше газетки. Опомнившись он оглянулся — от импровизированного коврика потянулся мокрый след и оброненные таящие снежинки…
— Здравствуйте, Филипп Петрович! — Капитан Птачек снова повернулся к Анисину и бодро пожал его немного сморщенную, но всё ещё сильную ладонь. — Извините, я тут наследил…
Он хотел снова оглянуться, но Анисин в приветствии так дёрнул рукой, что ничего не осталось, кроме как смотреть вперёд.
— Здравствуй, Рома! Здравствуй! — Новое, сильное рукопожатие. Честно слово — будто награждающий судья золотому медалисту ладонь сжимает. — Да не обращай внимание — пустяки. Проходи, чувствуй себя, как у себя.
Отпустив наконец уже немного побаливающую пятерню гостя Анисин развернулся и уверенной походкой направился в хорошо угадываемом направлении. Голос его, хоть он и удаляется, прозвучал для Романа будто у самых ушей:
— Тебе покрепче? Или сегодня отдыхаешь?..
— Покрепче, Филипп Петрович! — Стягивая куртку, копируя старика капитан и сам напряг связки. — Я в зал пока пройду!
— Располагайся!
С кухни полетели звуки сталкивающейся посуды, звякающих чашек и цокающих ложечек, и самый громкий — гудение уже давно, явно не только что поставленного чайника. Оставшись без тяжёлого, такого утомляющего верха и обуви Роман поправил пояс, проверил, нет ли дырки на носках, и только потом двинулся.
Мимо комнаты с кроватями он прошёл не заглядывая, уже без интереса. Да и в зале, как оказался, сразу сел на привычное кресло, в котором в последнее время, очень возможно, кроме него никто не сидел.
Если у Анисина и бывают гости, то их следов не заметно.
Пока шёл, пока устраивался, внимание всё-таки кое-что привлекло: в квартире снова стоит тонкий, почти незаметный аромат пережаренной яичницы. Еле уловимый такой запах, который, если сам никогда на сковородке глазунью не сжигал, не поймёшь. И свеженький жёлтый цветок в вазе на столе в зале меж кресел; определённо живой, совершенно точно срезанный недавно, не успевший ещё застояться ни в магазине, ни здесь.
Это уже превращается в интригующую загадку… Впрочем, если Анисин захочет, сам когда-нибудь расскажет.
Натикало совсем немного — Роман не заметил, как обстановка изменилась: минуту назад он сидел, уставившись в постепенно темнеющее окно, снова о чём-то думал — и вот уже они со стариком обсуждают, насколько заварной чай лучше пакетированного.
— Я эти пакетики вообще не уважаю. — Анисин с шумом отхлебнул чёрной горечи, лицо его скривилось, словно он говорит не о напитке, а о опустившемся, растерявшем всякую честь человеке. — Не понимаю, как их вообще можно пить. Вода испорченная, вот что это…
— Филипп Петрович… — Роман вдруг сжал губы и отвёл взгляд: сначала он хотел про чай согласиться, но его остановила мысль, что клонить надо к главному. — Как я уже сказал, кое-что произошло… и мне очень нужен ваш совет. Или хотя бы мнение…
Смерив собеседника незлым, но очень пытливым взором, спустя многозначительную паузу Анисин двинул плечами.
— Ну разумеется. Конечно, Ром. Рассказывай, в чём соль…
Выглядящий будто спокойным, кажущийся выдержанным Птачек горьковато вздохнул, что удивило Анисина всерьёз — обычно мужчины так не вздыхают. По крайней мере не когда разговаривают о деле, только о чём-то личном…
У молодого какие-то… частные проблемы?..
Крутящаяся в голове новость жалит, жжёт язык. Рвётся наружу! Так и хочется, прямо не терпится выпалить что-то типа: «Филипп Петрович! Я тут Кривкину в рожу заехал! Как вы думаете — ничего дурного ведь не случится, верно?! Само собой он сам виноват! Он ведь тот ещё козёл!..»
Всё это шлак, словесный мусор. Незачем рассказывать о таком, тем более Анисину: он не папа, не дедушка, не друг, не брат и вообще — Роман уже решил, что примет любые последствия. Чего он тогда глупостями страдает?!
Вновь злясь на себя за лишнюю, явно ненужную мягкость, за дурацкую телячью жалость… ну пусть даже тень жалости к себе, за малодушные переживания о судьбе Роман погнал лишние мысли с гневом! Вон пошли!
Убийца! Вот о ком надо думать! Остальное — чепуха!
— В общем! — Капитан вновь взял уверенный, даже резкий тон. — Сегодня, в ночь на понедельник, произошло новое убийство, и убийца, скорее всего, наш любитель стихов. Где-то часов в восемь утра мне позвонил Денис и…
Монолог хлынул, как из треснувшей плотины. Думая сначала изложить лишь центровое, направляемый, однако, уточнениями старика очень скоро Роман растёкся по событию так, что стало казаться, будто он повторяется. Сам он так другого слушать ни за что бы не стал, сразу бы начал гнуть к ключевому, но Анисин — ему подавай подробности вплоть до таких, как, например, пользовались ли при осмотре бахилами или нет. Не пользовались?.. Поня-я-ятно… А мальчику сколько лет?.. Ты не заметил — на нём были синяки?.. А на убитом?.. А татуировки?..
Когда голова нового следователя загудела, как перегретый трансформатор, только тогда Анисин сжалился и позволил тому закончить, как получится. Уже, однако, не замечая ослабшего контроля, просто по инерции рассказывая как можно больше Роман поведал и о вызове «на ковёр», и насчёт новых, ещё более усложняющих трудностей вроде стоящих на ушах мэра и других начальников, которые ничем не помогают, зато нервы портят усердно.
— Вот так вот, Филипп Петрович! — Капитан рубанул ребром ладони по колену: на штанах осталась вмятина. — Как ни крути, а это кое-что меняет, согласитесь. У меня есть, разумеется, и своя догадка, но я всё равно хотел бы послушать вас. — Сосредоточив взгляд на старике последние слова Роман произнёс с нажимом: — Так и что вы обо всём этом думаете?!
Глаза Анисина опустились, будто ища что-то. Его рука отставила початую чашку, а язык, пройдясь по губам, задел немного неухоженные усы. В комнате повисал глухая, прерываемая лишь тиканьем часов тишина. Сказав себе, что не издаст больше ни звука, Роман устроился в кресле поудобней. Отхлебнув чая он стал терпеливо ждать, как воспитанный ребёнок, родители которого должны сами проснуться.
Поначалу казалось, что Анисин вот-вот заговорит, вот уже сейчас проронит слово… но он всё отводил взгляд, шевелил усами, двигал бровями и молчал, будто подталкивая гостя к продолжению. Только минуты через три, когда Роман уже почти не выдержал, уже хотел нарушить эту давящую тишину, старик вдруг взглянул на него и ясно, будто и не было никакой заминки, заговорил:
— Ты молодец, Ром, что зашёл. Хотя, видит бог, советовать тебе мне нечего: всё, что можно здесь сказать, ты и сам способен осмыслить.
— И всё-таки, — продолжая глядеть прямо Птачек чуть наклонился, — я бы хотел услышать вас. Хоть бы просто для галочки…
— Я понимаю… понимаю… — Анисин важно кивнул; на секунду он снова скользнул взором по полу… пожевал губу… и вдруг, взяв твёрдый тон, вновь поднял глаза и застрочил, как из пулемёта: — Значит первое… Это убийство, разумеется, можно принимать за отвлечение. Не надо быть гением, чтобы додуматься. Однако, — он поднял указательный, — мы с тобою, Ром, имеем дело не с организованной преступностью и тем более не с диверсионной группой вражеского государства. Маньяки и отвлекающие убийства в умах многих не сходятся, это надо учитывать. Это мы с тобой, — Анисин взглянул со значением, — уже готовы ждать от… него… чего угодно. Я, честное слово, не удивился бы и, наверное, если бы он оказался инопланетянином… только вот начальство, о котором ты так нелестно — и я с тобой частично согласен — отзываешься, мыслит по-своему. И не только оно… Для многих маньяк — это дебил. Злобный, жестокий, но уж точно не умный человек со слабой, не выдерживающей критики мотивацией. А потому, — он демонстративно пожал плечами, — то, что видим мы, для многих неочевидно. Как я уже сказал — это первое. Второе…
Старик хотел продолжить, но неожиданно закашлял. Громко, надсадно. Пока он сбивал першение, стучал в грудь и краснел, Роман успел подумать, что до возвращения в Тольятти и всех этих событий он и сам находился в числе этих «многих» и воспринимал маньяков прямо как Филипп Петрович и описал — как животных; глупых злобных животных, которым лишь удача, лишь нехорошее везение позволяет иногда гулять на свободе чуть дольше, чем они заслуживают.
— Кхэм-кхэм! — Анисин с усилием повертел головой. — Проклятая простуда… Так вот второе — здесь проще. Откровенно говоря я удивлён, что тебя занимает, почему Поэт не тронул никого, кроме убитого. Это же элементарно…
— Выражаетесь, как Холмс. — Губы Птачека невольно растянулись.
— Да хоть как миссис Марпл. — Анисин небрежно отмахнулся. — То, что убит один только мужчина, а остальные лишь обезврежены — это явно говорит о… ну, скажем так, спортивном поведении. Если ты понимаешь, о чём я… Или имеет место какой-то сдерживающий мотив, нам пока неизвестный. Очень возможно, хоть и не факт, это тот самый мотив, который три года назад заставил нашего душегуба переключиться с невинных и слабых на виновных и всяких там преступников. Это, на мой взгляд, на поверхности. К тому же…
Разговор продолжился: Анисин приводил новые размышления, озвучивал доводы, отвечал на как бы всплывающие вопросы, но от главного в целом не отступал. Роман слушал его с интересом даже, когда старик из разговора по существу перешёл в обмусоливание известного. Ему простительно: наверно это тот редкий случай, когда ему доводится с кем-то поболтать. Анисин — голова: он с лёгкостью облекает мысли самого Птачека в лучшую, более рациональную форму; он как бы не говорит ничего нового, но в тоже время то, что уже известно, становится яснее. Получается этакий симбиоз цветка и пчелы: Роман приезжает в гости за советом и получает его, а Филипп Петрович приобретает возможность почувствовать себя полезным.
Пока шла беседа, пока пустели и снова наполнялись кружки свет за окном померк окончательно. Опомнившись, будто это произошло вдруг, Анисин встрепенулся:
— Ох! Вот это мы засиделись! Сейчас, Ром, погоди — я свет включу…
Опять покашляв он поднялся. Воспользовавшись, что к нему повернулись спиной, Роман быстренько проверил время — уже почти шесть.
— Ну вот… — Щёлкнул переключатель. Снова повернувшись к гостю Анисин стал чесать в затылке. — На чём, бишь, я там…
— Извините, Филипп Петрович, но мне уже пора. — Как будто нехотя, неспешно Роман встал и сам. — Был рад увидеть, послушать ваше мнение, но мне уже скоро из школы дочь забирать. Сами понимаете, нельзя опаздывать.
— Ну что ж… — Ни голос, ни лицо старика не выразили и капли сожаления. — Ребёнок — это святое… Конечно, Ром, езжай. — Он протянул ладонь. — Рад был повидаться.
— И я с вами, Филипп Петрович. — Птачек протянул свою и они снова обменялись крепким, совершенно не бутафорским рукопожатием. — И я.