Вместе с темнотой наступающей ночи на город опускается и холод и даже птица на лету рискует замёрзнуть. Крыши домов под толстой шапкой снега, он скатывается, нависает с карнизов пугающими ломтями. Обитатели верхних квартир иногда высовываются и бьют эти ленты палкой, чтобы по утрам солнце не загораживали. Людей на улице почти нет, попрятались: одни забились в еле тёплые, зато свои углы, другие от фатальной нищеты лезут в сырые подвалы. Даже быть до одури искусанным клопами лучше, чем околеть. Лишь заветренные уличные фонари и горящие окна сообщают, что в городе ещё кто-то есть, что он не вымер, не заморозился в этом миниатюрном представительстве космоса, этом леднике, чуть ли не Рагнарёке.
В отличии от царящей снаружи атмосферы ядерной зимы внутри бегущего по Дзержинского серебристого внедорожника тепло и комфортно. Автомобиль огромен: если выключит фары, то в темноте как две сцепленных машины. Стёкла тонированы и кто внутри — не понять. Лишь редкий, целиком из единичек номер указывает, кто владелец дорогой игрушки.
В машине двое. Пассажир неподвижен, больше глядит в окно, держится робко… В отличие от него парень за рулём воодушевлён! То и дело на его губах играет самодовольная, как у прокравшейся в курятник лисы улыбка. Волосы русые и по-модельному «нестриженые», на щеках тщательно выверенная трёхдневная щетина. Курточка на нём лёгонькая — чтоб быстро перебежать из одного тёпленького места в другое, на морозе не задерживаясь. На левой, уверенно держащей руль руке блестит ремешок часов: красивые, золотые, будто старинные… Продай такие и купишь долю в квартире, причём не где-нибудь, а в центре. Хоть и сдержанный и вроде бы вежливый, голос парня не может скрыть бьющей в словах энергии — чувства силы, превосходства, радости собственного величия. Когда он говорит просто — он делает это будто вынужденно, притворяется, ведь на самом деле ему охота смеяться, широко-широко разводить руки и топорщить пальцы; охота хохотать, словно картинному злодею, наслаждающемуся поставленной на главного героя западнёй.
Устав ходить вокруг да около парень наконец отпускает комментарий, в котором, по его мнению, хорошо завуалирована насмешка:
— Не знал, что ты занимаешься ЭТИМ… Я думал, у тебя с подобным… ничего общего. Все так думают…
Глядящий в окно пассажир подтекста будто и не замечает, голос его скромен и спокоен, словно у него спросили, сколько время:
— Ну… ЭТИМ я и не занимаюсь. Просто деньги срочно нужны, ты же понимаешь… Тяжёлая ситуация…
Если б за ними наблюдал энтомолог, ему представилось бы сравнение о коварном пауке и попавшем в паутину наивном кузнечике.
Как не старался скрыть, а всё равно ответ парня остро резанул торжеством:
— Не бои-и-ись… Деньгами не обижу! — И даже хозяйское выражение лица, властный жест и реплика, содранные у отца: — О-о-отвечаю!
На секунду собственное поведение показалось театральным: ну кто, в самом деле, себя так ведёт?.. Нет, надо успокоиться, взять себя в руки. Все восхищения потом, после… Как бы надеясь не увидеть этим мыслям подтверждение парень глянул на пассажира — тот всё ещё спокойно, даже как-то устало глядит в окно. Ничего плохого вроде не подозревает…
Тогда, наверное, и переживать не о чем?..
Колёса не успели намотать и ста метров, когда пассажир высказал вежливую, а скорее заискивающую просьбу:
— Только пожалуйста… Чтоб ни одна душа…
От важности парень надулся, как жаба. Испытывая силу, величие, чувствуя в руке невидимый, но самый настоящий властный поводок он ответил, как мог бы боярин ответить холопу:
— Не волну-у-уйся… Никт-о-о-о не узнает…
Ему жутко, прямо-таки до зуда загорелось добавить: «Если ты постараешься…» — он еле сдержался. Лишь по его тонкой ухмылочке понимающий догадался бы о копошащихся в молодой голове бурных мыслях.
Дзержинского стелется впереди, столбы убегают назад… Вот уже и перекрёсток с Автостроителей минули. Пассажир оторвался от окна быстро, словно опомнившись! В его срочно обращённых к водителю взоре и голосе даже эмоционально-глухой углядел бы угодливость:
— Погоди! У меня нету… ну… ты сам знаешь чего. Останови — вон, как раз, аптека! Сходи, пожалуйста, купи…
Чем больше заискивания, лебезения… а то и неприкрытого раболепия, тем больше высокомерие того, к кому обращаются. Парню даже пришлось постараться, дабы на его лице не отразилось уж слишком много гордыни.
Повинуясь руке автомобиль сбавил скорость, ушёл вправо и припарковался на широкой, нынче пустой площадке у примеченного Торгового Центра. Небрежно задев взглядом красные огни здания хозяин машины послал пассажиру самую свою победоносную улыбку и авторитетно заверил:
— Конечно! Не вопрос. Посиди, пока, подожди. Я скоро!
Насколько реплика парня гордая, настолько же и ответ пассажира заигрывающий:
— Обязательно… Как скажешь…
Чуть ли не лопаясь от самодовольства, хоть и думая, что выглядит естественно, парень застегнул молнию до горла, выбрался на улицу и пошёл к ТЦ неспешной господской походкой. На самом деле ему стало холодно ужасно! От адского мороза голую макушку не спасут никакие волосы, пусть даже густые, как у зубра! А уши того и гляди свернутся в трубочку! Левое как-то нехорошо защекотало… потом резко кольнуло!.. и перестало…
От странного ощущения, что одно ухо умирает от холода, а второе ничего не чувствует, как-то боязно… и всё же парень дошёл до самораздвигающихся дверей стойко, без роняющей достоинство поспешности. В спину ему наверняка смотрят и безусловно оценивают… Он обязан держаться солидно!
Стоило спрятаться за стену, скрыться от глаз наблюдающего из машины, как парень тут же дал волю чувствам — неостановимо задрожал! Затрясся, как ненормальный! Но хотя холод всего за минуту успел прогрызться до костей и заломить их, а в тепле левое ухо снова заболело, всё же с искренней, неприкрытой улыбкой самовлюблённости молодой человек резко выбросил правую — ладонь сжалась в кулак и, повинуясь приказу хозяина, стремительно метнулась вверх-вниз!
— Да! Да, чёрт возьми!!!
Ни мороз, ни превратившееся, если пощупать, в кусок воска ухо, ни усталость от вчерашней гулянки, после которой толком и не спал — ничего не испортит веселье! Ничего! Такое намечается… ТАКОЕ!.. Пацаны от зависти сдохнут, когда узнают!
Добравшись до аптеки и погуляв меж рядов «клиент» остановил взгляд на коробочке с голой женщиной в мундире гусара. Подумав и выбрав всё-таки её он взял упаковку и прямо с ней в руках достал на подходе к кассе телефон. Самый близкий друг, Вадим, ответил чуть с запозданием:
— Алло, Роберт?.. Чего тебе?..
Голос уставший, заспанный, будто сейчас не глубокий вечер, а уже чуть ли не утро.
— Вадя, Привет! Я тебе сейчас такое расскажу — в осадок выпадешь!
Продавщица глянула на покупателя без энтузиазма. Явно тоже уставшая, в возрасте, с синяками под глазами она приняла коробочку, чиркнула по счётчику и механически, как робот, произнесла:
— С вас восемь сот пятьдесят девять. Карта? Наличные?
Чтоб не видели его ехидно-счастливого лица шаря по карманам парень отвернулся.
— Чего там у тебя ещё?.. Слушай, Роб, я устал. У меня треня была — пипец какой-то. Кажись тренер решил меня за что-то вздрючить… Я умираю спать хочу…
— Слушай меня! Слушай! — Не найдя карточки в наружных парень принялся шарить по внутренним, а после и по брюкам. — Тут т а к о е на подходе!.. ТАКОЕ! Короче! Новость — ОГОНЬ! Сейчас пока ещё говорить рано, но движуха катит куда надо! Часика через три всё разрулится! Не спи, жди звонка! Отвечаю — оно того стоит!
Отключившись он стал прятать телефон и когда засовывал в карман, заметил, насколько дрожат руки — как у запойного пьяницы! А ведь никогда ещё так не волновался. Ни разу!
Пальцы шарят без пользы, время идёт… продавщица барабанит по столу со скукой, еле сдерживается закатить глаза. Разозлившись Роберт вытащил припрятанную на всякий пожарный заначку. Неаккуратно, словно держит кулёк семечек, вытянув тысячу он бросил бумажку на стол и с гордо поднятым подбородком, уже поворачиваясь спиной, снизошёл:
— Сдачи не надо…
Спрятав деньги как-нибудь, точно скомканный платок, быстрым шагом он добрался до раздвижных дверей, а оттуда уже не думая об авторитете бодренько заспешил к машине, даже ладонями макушку прикрыл. Приблизившись к авто Роберт заметил, что свет выключен — а вроде бы оставлял включённым. Или нет?.. Не вспомнить.
Распахнув дверь и зайцем прыгнув внутрь он за собой торопливо захлопнул. Дивясь, как пар вырывается изо рта даже здесь, в салоне, Роберт с кипучей, предвкушающей лучшее, но всё-таки любопытной интонацией поинтересовался:
— А чё свет-то выключен — стесняешь что ли?.. Думаешь, тебя со мной кто-то увидит?..
Потянувшаяся к включателю рука вдруг наткнулся на препятствие — что-то в темноте помешало, удержало. Не понимая, что происходит, Роберт сделал усилие, напряг мускулы… но нечто держит за запястье так, что не вырвешься!
Ощущая странно давящую атмосферу Роберт повернул голову и вгляделся в темноту. Не привыкшие ещё к мраку зрачки напряглись…
— С такой тонировкой, конечно, можно чем угодно здесь заниматься — всё равно никто не увидит. — Донёсшийся из темноты голос заставил брови парня обалдело взлететь! — Не хотелось бы, однако, привлекать внимание сейчас…
Надо бы вскрикнуть, забиться — но удивление будто парализовало. Несколько долгих секунд Роберт даже думал, что его разыгрывают. Наконец сообразив, что дело идёт совсем, совсем не так, он напряг захваченную руку и, что есть силы дёрнув, гаркнул:
— А ну отпусти! Отпусти, кому сказал!
Что дёрнул, что нет — не поменялось ничего: запястье осталась в захвате, даже не двинулась. Сила чужих пальцев напротив заставила болезненно сморщиться! Если б Роберт был женщиной, обязательно бы пискнул! Но он, хоть от волнения сердце и забилось, того и гляди из горла выпрыгнет, заставил себя держаться мужественно. Так он думал.
— Не делай глупостей. — Голос из темноты категоричный, прямо стальной. И такое-же металлическое, как и голос, из мрака вынырнуло дуло! Целясь в разом обомлевшего паренька оно медленно, точно позволяя себя разглядеть, приблизилось и упёрлось в стремительно холодеющий молодой лоб. — И если хочешь жить, не шуми. Делай, что говорю.
Несколько долгих мгновений Роберт соображал, что происходит. Он даже ждал, что в него выстрелят, но скоро понял, это глупо. Нет… Как же это… Стоп!.. А как же…
— Ничего не говори. — Голос опередил буквально на секунду, точно его хозяин читает мысли. — И не надо задавать вопросов. Выполняй, что велю — и всё… Ты же хочешь жить?
Раньше о таком не думалось… но здесь и сейчас, в чужой власти, с дулом у лба и в шаге от смерти Роберт вдруг понял, что да, хочет. Очень! Решив разобраться во всём по дороге, а то и потом, когда «скок» кончится, он рассудил, что подыграет, будет осторожен и не станет раздражать дурака с оружием.
А после отец во всём разберётся; он этого так не оставит, о не-е-ет…
Всеми потугами силясь изобразить, что ему нестрашно, что он деловой и такое с ним — ясно же! — не впервые, Роберт медленно положил левую на руль и произнёс:
— Разумеется хочу. Кто ж не хочет?.. — Немного помолчал. — Чего надо?..
— Совсем немного. — Голос неожиданно подобрел и даже запястье вдруг перестало болеть — тиски чужих пальцев разжались и бесследно растворились в чёрном. Только дуло никуда не делось. — Подвези меня, куда скажу — и всё, ты свободен.
Хоть в действительности и напуганный, и невольно с каждым мгновением переживающий всё больше, тем не менее Роберт приподнял уголки губ: если это угон, — а на то похоже, — то вот и всё. Ничего особо и делать не придётся, менты сами постараются. Машину можно просто отдать, а потом сразу же звякнуть отцу — тот напряжёт в ментовке своих и не пройдёт и пары часов, как тачка найдётся.
Чувствуя, что потихоньку расслабляется, что даже в какой-то мере контролирует ситуацию Роберт неспешно повернулся к лобовому и положил на руль и вторую руку. Глядя пред собой он поиграл пальцами по обивке, снова немного помедлил и уже, будто делая одолжение, обронил:
— И куда же ехать?..
— А ты, главное, рули, а куда — это уж я укажу! — Голос из темноты стал совсем приятельским. Словно разговариваешь со старым знакомым, с которым сто лет не виделись. Дуло, однако, всё ещё никуда не исчезло; теперь оно смотрит в висок. — Давай, дружище! Газуй!
Нехотя сглотнув острый ком Роберт ещё раз решил не кочевряжиться — и подчинился. По его команде внедорожник взревел как дракон, набычился, навострился! Метая снег из-под колёс ретиво выскочил на дорогу и побежал, куда хозяин приказывает…
… Дуло напоминает о себе каждую секунду, холодит висок. Иногда даже упирается, словно намекая держаться смирно. Сначала Роберт пытался дорогу запоминать, высматривал таблички улиц, знакомые места… однако скоро запутался и просто вёл, куда скажут. Кое-как освещённые проспекты города сменились улочками поуже, со старыми фонарными столбами. Обочину за окном не разобрать и непонятно — едешь ты из города или плутаешь по окраине, которую легко спутать с деревней или даже лесом. Вон, кстати, ёлки пошли…
Чем дольше длилась поездка, тем вернее и так-то жиденькое спокойствие покидало. Не имея возможности заметить, насколько бледным стал, сжимая руль так, что дёрни — в пальцах останется! — Роберт даже и дышать стал громко и несдержанно, уже не беспокоясь об уроне для чести.
Бесполезно притворяться мужественным, когда весь лоб в холодном поту, а спина вообще, будто из бассейна вылез!
— Стой-ка… сбавь как ход… — Пассажир, облик которого в темноте стал чуть более различим, указал на поворот. — Вон туда давай. Заруливай туда.
Сердце ёкнуло испуганней: сейчас всё произойдёт! Хоть бы живым остаться — остальное пока неважно.
Нервно сжав губы Роберт выкрутил баранку — внедорожник послушно сунулся в самую темень, в глушь, где только кривая дорога, тёмные образы деревьев и чёрный контур здания вдалеке.
Когда метров через двести пассажир приказал остановиться Роберт не выдержал и всё-таки дёрнулся — совершенно малодушно, испуганно… Недовольный собой, вообще глубоко обиженный он на мгновение забыл и про пистолет, и вообще про всякую угрозу! Резко вдавив тормоз и повернувшись он вгляделся в тёмный образ и что есть сил напряг связки:
— Хватит! Довольно командовать! Чего тебе надо?! Забирай! Хватай и вали!
Ещё секунду назад упиравшееся в висок дуло приподнялось и снова впечаталось в лоб, а ответ прозвучал с холодом айсберга:
— Не кричи. Знаешь, как сложно гримёрам в морге даются тяжёлые лицевые травмы?.. Успокойся, а то с тобой ни один гримёр не справится.
Всё, что Роберт хотел сказать, всё рвущееся наружу — всё застряло, как кость поперёк горла. СТРАХ! Такой его обуял страх, что он бы даже описался, если б час назад в туалет не сходил.
Видя, как парень застыл, какими от ужаса огромными стали его глаза, пассажир довольно расслабил руку — давление смертоносного металла чуть сбавило. С нескрываемым удовлетворением комично хмыкнув он полушутливо подначил:
— Хочешь знать, что мне от тебя надо? Или вернее так: почему ты был избран?..
Хоть и раздавленный тихой паникой, Роберт всё-таки не смог не нахмуриться:
— Избран?.. Что?.. Что за херня?.. О чём ты?..
Голос в темноте снова принял шутливые, даже заигрывающие нотки:
— Как это о чём?.. Об этом, — он покрутил пистолетом, — обо всём. Если тебе интересно, я могу ответить…
Негатив так круто вдарил по мозгам, что Роберт не удержался: жутко скорчив рожу он подался вперёд, от чего протаранил лбом дуло — оно сдвинулось, уступая. Брошенные как ножи его слова ужалили:
— Ну так отвечай! Отвечай давай! Чего рисуешься?!
Сыграл своё не только гнев, но и скрытая надежда, что в него не выстрелят. Если не стреляли раньше, то и сейчас не будут. Ему просто угрожают, верно?.. Просто чего-то хотят и сейчас начнут требовать. А с мёртвого-то не получишь…
Даже давши волю раздражению Роберт почувствовал, что боится всё-таки больше, чем злится. Он понял это, когда дёрнулся от внезапного и обидного, словно пощёчина, смеха в ответ: пассажир захохотал, загоготал, даже заржал, но умудрился делать это деликатно, будто и не бандит какой, а педагог этики. Потрясённый, Роберт следил за своим пленителем и не сразу понял, что тот уже не просто смеётся, а ещё и что-то произносит:
— О юность! В юности всегда спешишь! Что к хорошему, что к плохому. К плохому даже охотней…
Язык прошёлся по пересохшим губам. Роберту подумалось, что он тоже должен вставить слово, что-то сказать или спросить, однако голос в темноте продолжил прежде, чем он до чего-то додумался:
— Роберт-Роберт… Ты ведь привык к роскоши, к всеобщему вниманию, к деньгам отца… И, конечно же, к его защите… — Пальцы сжались: вот он, момент — сейчас пойдёт разговор про какую-то выгоду, про игру взрослых, в которой молодому суждено стать заложником… — А следовательно и к безнаказанности. Скажи мне, дружище — сколько раз ты нарушал общественные уклады? Хм?.. Сколько раз слушал с приятелями ночью музыку под окнами людей, которым, в отличие от тебя, утром на работу? Что — папочкины связи всегда выручат, да?..
Услышанное показалось такой чушью, что от обалдения аж виски занемели, будто час без шапки гулял! О чём эта идиотская речь?! О каких таких людях, которым Роберт мешал спать?! Ну и мешал — какое кому дело?! Это что — тема для обсуждения?! Да это смешно!
Голос из темноты продолжал размеренно и с самодовольством:
— А сколько раз ты кого-нибудь задирал?.. Много, друг мой. Действительно много! Это потому у тебя в кентах самбисты и боксёры — чтоб ставить их меж собой и жертвой?.. У вас, можно сказать, естественный симбиоз — они пользуются твоим кошельком, а ты иногда натравливаешь их на какого-нибудь несчастного… Манипулировать тоже у папочки научился?..
Роберту показалось, как по лицу вонючей тряпкой хлестнули — он даже почувствовал, как краснеют щёки.
— Что ты несёшь?! — Он выкрикнул так яростно, что даже заметил, как изо рта полетели слюни. — Чего ты мелешь?!
Всё это время скрытое от взора дуло неожиданно возникло перед глазами! Холодное и тяжёлое, как крышка гроба… Испугавшись Роберт задрожал, будто в спину ледяным ветром повеяло. Пистолет в чужой руке повилял жерлом: отдалился… приблизился… и наконец снова акцентированно грубо упёрся в лоб.
Ненавистный, теперь навсегда заклятый голос из темноты продолжил уже не игриво — пассажир, хоть и не криком, и по-прежнему спокойно, но стал говорить, будто по наковальне отбивает:
— Фролов Гриша, из десятого «А» — скажешь не твоя работа?.. Это ведь ты своих дружков подбил, это ведь ты заводилой был. Я зна-а-аю… Или я вру?..
Челюсти сжались аж зубы заскрипели. Полностью потерявший понимание что творится Роберт нашёл силы лишь для ненависти, чуть подавленного страха и попытки найти путь, сбежать — побыстрее и подальше!
Только вот чужое оружие мешает.
— Молчишь?.. — Голос снова самую чуть помягчел. — Молчи-и-ишь… Жаль, хотелось бы услышать твои лживые оправдания. Впрочем — неважно. На твоей совести ведь нечто большее, чем мальчишка со сломанными рукой, верно?..
Слушая терпеливый, абсолютно убеждённый голос Роберт вдруг почувствовал, что ему стало плохо, точно он отравился. Он даже напугался, что стошнит!
— Хорошо помнишь лето?.. Июль. Число, если я не ошибаюсь… двадцать третье. Я правильно называю?.. Двадцать третье, да. Вечер, перекрёсток Ушакова и Ленинградской. Переходивший дорогу мужичок с рюкзаком вспоминается?..
Удивлённый ощущениями Роберт испытал такой рвотный позыв, что у него даже началась отрыжка. Срыгнув он быстро прикрылся — и вдруг замер, с ужасом представляя, как это резкое движение заставит захватчика выстрелить! Испугаться и выстрелить — прямо ему в голову!
То ли не успев среагировать, то ли прекрасно понимая, в каком жертва состоянии, человек в темноте и не шелохнулся. Только пистолет чуть сдал назад, чтоб кистью не задело, и голос стал несколько наставительным, как опять же у педагога:
— Вижу, что что-то тебе вспоминается… Сбил ты человека, юный мой талант. Сильно сбил. Чудом не насмерть! А ведь он переходил на зелёный…
С отвращением проглотив Роберт медленно, пытаясь не думать о мерзости вытер губы. Во рту горечь желудочных соков и гадкий запах… но хуже всего, что это видит ненавистный захватчик; видит и что-то гадкое наверняка думает…
— Того несчастного скорая, слава богу, до больницы всё-таки довезти успела. А где был в тот час ты?.. — Немного помедлив, будто и в самом деле ждал ответа, голос продолжил: — А ты уже был дома. В тепле, в родительской заботе. Ты, как в том фильме, принимал ванну с чашечкой кофе, пока твой отец обзванивал знакомых и улаживал твой обсёр. Сколько вы, кстати, тому дурачку пообещали? — В голосе вновь прорезались смешливые нотки. — Тысяч десять, я полагаю?.. Не знаю, заплатили ли, но вопрос уладили, молодцы. Или… вы его запугали?..
Роберт не выдержал, из него повалило, как из пробитой плотины:
— Да заплатили мы ему! Нормально заплатили! Он таких денег в жизни бы в своей вонючей не увидел! Да ему повезло вообще, что под колёса мне угодил!
Поняв, что сорвался, что не просто прокричал, а прямо-таки проистерил, Роберт застыл — хотя и это не получилось ладно: всё тело трясёт, будто голый на северном полюсе. Холод расползается по жилам, кровь словно остывает…
Пассажир засмеялся, но не зло, а как бы вежливо, как на неудачную шутку близкого.
— Нда-а-а… Настоящий везунчик! Хорошо хоть он ходить начал… История выдалась, кстати, громкая, даже в «Городских Ведомостях» про тебя писали. ПисалА… Вот она, мол — золотая молодёжь! Часом не подскажешь, что с той журналисткой стало?.. Или ты и сам не знаешь?
Ответ Роберта прозвучал искренне:
— Чего-о-о?.. Какая ещё газета?.. Какая ещё журналистка?..
— Ну да, ну да… — Тон полный понимания. — Какие в наше время газеты, правда?.. Но ещё остались, доложу тебе. Не совсем ещё вымерли… А ту женщину уволили. Не переживай, с ней всё хорошо. Папа твой, в отличие от тебя, газеты вроде бы почитывает… Но тот-то выпуск уж точно видел, верно?..
Горячее желание возразить, противопоставить своё чужому, сказать наконец СОБСТВЕННОЕ ВЕСКОЕ СЛОВО заставили Роберта выпалить:
— Да чего ты приклеился?! Чё докопался-то?! — На миг он замолчал, но, точно подбадривая сам себя, надавил с новой силой: — Чего тебе вообще от меня надо?! Денег хочешь?! Тачку мою хочешь?! Кончай кружить! Развёл спектакль!
Быстрые и хлёсткие слова кончились, как и дыхание. Не додумавшись как продолжить Роберт остался таращиться в пустоту и возбуждённо дышать, будто только что убегал от медведя. С полминуты не происходило ничего, но затем, точно дождавшись, скажет ли паренёк что-то ещё, человек в темноте подчёркнуто мягко возразил:
— Зря только силы переводишь — здесь тебя никто не услышит. Да и напрасно ты про меня нехорошее думаешь: мне от тебя ничего не надо. Я даже наоборот — рад, что нашёлся такой, как ты. Серьёзно…
Роберт непонимающе сдвинул брови, поморгал.
— Видишь ли… — небольшая заминка, — мне как раз нужна кандидатура для… скажем так… отвлечения. И по-моему ты годишься как нельзя лучше. Ты, можно сказать, идеальный кандидат.
Много мыслей промелькнуло в этот момент, одна даже о том, что сейчас будут вербовать в органы … Роберт сжал губы и пленённо слушал.
— Ну ладно. — Голос взял тон как бы подводя итог. — Пора закругляться. Отдай мне, пожалуйста, цепочку, которую носишь на шее — и всё, можешь идти.
Услышанное показалось такой страшной глупостью, таким отупляющим бредом, что Роберт подумал, что, должно быть, ослышался и потрясённо переспросил:
— Чего сделать?..
Голос прозвучал с прямо-таки приятельским терпением:
— Цепочку отдай. На шее которая висит у тебя. И всё, ступай с миром.
Чего-чего, а ЭТОГО Роберт не ожидал точно! Наверное у него даже челюсть отвисла, потому что когда переспросил, речь его прозвучала с дефектом:
— Чеуго сделат?.. Отдат цыпочку?.. — Наконец подобрался, сглотнул. — Зачем?..
— Отдай и скажу.
Словно в подтверждение мирных намерений дуло качнулось… и опустилось. Как уползающая в нору змея оно медленно скрылось в темноте, а вместо него вылезла облачённая в светлую полупрозрачную перчатку ладонь.
— Ну же, не тормози.
Ладонь помахала, поторапливая.
Точно пьяный или по голове ударенный будто со стороны Роберт заметил, как он расстёгивает воротник… как его собственные пальцы шарят под джемпером и, зацепив, вытягивают блестяшку. Золото чиркнуло по ушам. Неторопливо, как та же самая змея, цепочка свернулось калачиком на чужой пятерне. Сжавшись в кулак, во тьме исчезала и она.
Следующее голос произнёс образцово ровно, без заминки, как старый врач, буднично констатирующий время смерти:
— Твоя цепочка нужна мне, юный друг, как трофей: я беру их с каждой охоты. Когда она окажется в моём особом боксе, она будет тепло напоминать мне, как я забрал твою жизнь. Я буду вспоминать этот момент… и какое-то время это будет меня забавлять. Да… тебе, конечно же, придётся умереть.
В разом заледеневшей, застывшей черноте механику перещёлкнуло громоподобно громко: предохранитель сдвинулся, точно звонарь с ума сошёл! И хотя пистолет еле видно, но воображение рисует чужую, взведшую курок руку, чужой палец, уже давящий на крючок…
Роберта залихорадило, как умирающего в ломке наркомана! В миг СТРАХА он вдруг понял, что все эти разговоры — всё блеф! Уловка! Он почувствовал себя круглым идиотом, который сам, по своей воле вложил голову в пасть льву и только теперь это заметил!
У скованного предощущением смерти мозга не осталось сил, кроме как для дикой паники, и Роберт закричал. Истерично, надрывно. Разрывая связки заголосил так, что заныли уши. Забившись, замотав наобум локтями он стал кидать кулаки в пустоту, отбиваться от уже, кажется, тянущихся к нему жестоких рук. Пара раз костяшки врезались во что-то мягкое и тёплое, точно в накачанную кипятком грелку. Если б было хоть чуть светлее…
Поймав момент, когда паренёк станет переводить дух, с прежним спокойствием голос как бы заметил:
— Не знаю, на что ты рассчитываешь, но я бы на твоём месте попытался бежать. В темноте скрыться легче, чем днём, не находишь?..
Секунду Роберт соображал, о чём ему толкуют — и рванулся! Махнул вовсю прыть! Замок щёлкнул и дверь распахнулась под его рукой так, что позавидовал бы и «СОБР»! Холод и промораживающий ветер сцапали в свои объятия, подхватили парня и он понёсся, побежал, поскакал по снегу, как водомерка по глади озера! Не оглядываясь он заспешил до дороге назад, туда — к проезжей части!
Кто-нибудь увидит! Поможет! Кто-нибудь обязательно придёт на помощь!
То ли это снег опять пошёл, то ли Роберт сам его так взрывает, что он аж до глаз допархивает. И стужа — сковывающая, враждебная, губительная… такая кусачая морозящая стужа, что лишь адреналин даёт двигаться, позволяет не замёрзнуть сразу же, не заледенеть насмерть в секунду.
В стуке сердца в ушах, в завывании ветра Роберт не слышал, что сзади; нацелившись на где-то там в темноте главную дорогу он позабыл про всё на свете и видел только ТОННЕЛЬ — существующий лишь в его воображении тоннель с единственным выходом. Когда сзади блеснул свет фар от удивления парень даже обернулся, из-за чего не выдержал и упал.
Две яркие, светящиеся точки бегут сквозь тьму, преследуют; вырастая всё больше они несут грозный рык — рёв массивного двигателя! Сам автомобиль в тени, видны только фары, но на них уже нельзя смотреть, чтобы не заслонить глаза, не отвернуться!
Затянутый через рот ледяной воздух пыткой ожёг разгорячённые лёгкие. Морщась от боли, но не способный уже дышать носом Роберт вскочил. Переставляя ноющие ноги, сеча, погоняя себя мысленным кнутом он побежал о здоровье уже не заботясь.
Простуда? Ангина? Может быть даже пневмония, плевать! Потом всё вылечит! Всё потом! Спастись! Спастись сейчас!
Странно, но когда ехали сюда, дорога не казалась такой длинной… Да где уже этот чёртов поворот?!
Рык мотора громче, ближе! И чем громче и ближе, тем бешенее бьётся сердце. Стучит, мечется, сейчас из груди выпрыгнет!
Метнув взгляд по бокам с ужасным разочарованием Роберт увидел непроходимые, высотой до груди залежи снега. Что справа, что слева — сплошная белая стена, по которой могла бы пробежать кошка, ну пусть собака — но не человек. А ещё сквозь такие насыпи мог бы проехать внедорожник на широких зимних шинах. Например его собственный…
В лёгких уже не жар — там пролилось ведро с кислотой. От усилий всё-таки сбежать, превозмочь… выжить!.. мышцы ноют навзрыд, а продуваемый ледяным ветром лоб покрыла горячая испарина! Выцеленный светом фар, подхлёстываемый рёвом мотора, уже будто чувствующий машину спиной Роберт отупело сделал ещё пару шагов — и рухнул, точно кукла с подрезанными ниточками.
Приземлившись в снег ладонями, он вытер, словно это сейчас важно, со лба пот и быстро оглянулся — но только чтоб с ужасом увидеть летящий на него ослепляющий свет!..
…Снаружи тихо бухнуло, машину качнуло. Вроде бы послышался вскрик… или почудилось. Слегка подпрыгнув автомобиль прокатил ещё чуть и лишь с полностью выжатым тормозом остановился. Деловито поглядев в боковое, но толком ничего не разобрав, человек опустил стекло и высунулся наружу — его взор сосредоточился на скрытом ночью, но всё-таки различимом на белизне тёмном пятне. Наблюдая, как из носа клубится густым паром, убийца переключил скорость и медленно, всё ещё поглядывая назад, стал сдавать.
Через пару мгновений машину снова качнуло… и ещё раз. Вновь остановившись человек сменил передачу и без единой эмоции, без переживания, без даже толики волнения вновь проехал чуть вперёд, а когда автомобиль малость приподняло, тут же затормозил.
Не спеша выходить он сперва приоткрыл дверь и выглянул… То, что предстало пред взором, могло бы опустошить желудок и начинающего патологоанатома. Тут даже и ступить некуда, чтоб не заляпаться… Видно эта стальная кобылка тяжелее, чем кажется.
Дабы не упасть пришлось упереться ногами; осторожно наклонившись человек свесился к колесу. Возникший в его пальцах сложенный листочек опустился ко всё ещё тёплому, но теперь уже плохо узнаваемому телу. Сперва желавший сунуть стих жертве в рот, но так и не найдя его, убийца с неохотой спрятал послание в удачно подвернувшийся, запачканный бордовым курточный карман.
Ещё раз с полным, прямо-таки хирургическим спокойствием оглядев получившееся, человек поднялся. Ключ повернулся в зажигании, мотор послушно заглох. Встав на порожек он снова поглядел вниз, подумал… Взор прыгнул на стену снега, в которой ни то, что, взрослый, но и ребёнок потонет… Аккуратно, со всей осторожностью взобравшись по двери на крышу, убийца прошёлся до капота и только оттуда спрыгнул на холодный, даже здесь запачканный крапинками снег.
Никакого желания смотреть ни на машину, ни на месиво под колёсами больше нет. Вообще их видеть не хочется… И хотя минуту назад мёртвый не вызывал отвращения, но теперь, невольно вспоминая картину сотворённого, человек с отвращением скривил губы, будто унюхал тухлятину.
Да и без огонька всё прошло как-то, обыденно…
Так и не оглянувшись убийца ушёл, растворился в ночи, оставив и раскрытый внедорожник и его остывающего хозяина коротать одиночество вдвоём, пока их не найдёт кто-нибудь не слишком удачливый.