Вечер субботы выдался унылым, как и все вечера недели, начиная со среды. Вторниковское убийство подхлестнуло чувства, обострило внимание; взглянув на работу «Поэта» как бы вживую Роман почувствовал желание ещё упорнее, ещё старательнее его ловить… но энтузиазм, даже поддержанный опытом, к сожалению бесплодно выгорел. С беспомощностью слепого следствие опять застряло в отсутствии улик и свидетелей. Среда, четверг, пятница… Ноль. Каждый день ноль. И суббота тоже ноль. Сто процентов затраченных усилий, ноль полученной отдачи. Зеро.
Задержавшись в субботу ещё позже, чем обычно, только в половине девятого Роман хлопнул ладонью по лицу, решил, что сегодня с него хватит и отправился домой. Вспомнив, что в холодильнике пусто а просить дочь что-нибудь сготовить нельзя никак, по дороге он купил пельменей.
Когда уже где-то в начале десятого капитан Птачек перешагнул порог квартиры он застал дочь, как и утром, валяющуюся на кровати и с невесёлым видом что-то в ноутбуке читающую. Вернувшаяся домой ещё вчера вечером, до сих пор Настя какая-то жёлто-бледная, будто придушенная ужом лягушка. Двигается вяло, не разговаривает и вообще больше походит на осенний лист, чем на живого человека.
Заглянув в её погружённую во мрак комнату Роман присел на краешек дочкиной постели. Согнувшаяся в позе эмбриона Настя лениво скосила на него глаза. С её уст сорвалось слабое:
— Привет…
Роман захотел тронуть дочь за плечо, однако болезненный вид ребёнка заставил его думать, что это причинит ей боль и он не стал. Бледно улыбнувшись капитан кивнул.
— Привет…
Оглядевшись, он приметил у ножки кровати начатую бутылку лимонада. Первой мыслью было рассердиться: врач чётко дал понять, что можно, а чего нельзя… Прогнав бессмысленный гнев Роман нагнулся, поцеловал дочь в макушку и, сделав вид, что ничего не заметил, побрёл на кухню.
Включив свет он с досадой увидел раковину, полную прошло-вечерней и сегодняшне-утренней немытой посуды. С засохшими кусочками, отвратительно смотрящая она предстала немым упрёком его лени. Да ещё любимая тарелка в общей куче — просто так не поужинаешь…
Пока закипала вода, пока пельмени доходили Роман помыл всю посуду и сразу же, в ещё не высохшую но, слава богу, уже чистую наложил скромный холостяцкий деликатес. Из сушилки на стол встали две пиалы. В одной смешался кетчуп и майонез, во вторую налился соевый соус. Исходящее паром кушанье предстало перед голодным. Его правая держащая вилку пятерня принялась накалывать пельмешки и макать их по очереди то в розовый соус, то в чёрный. На краткое время, пока язык ещё не привык а желудок ещё не наполнился, Роман представил, что ужинает чем-то и в самом деле особенным.
Дуя на горячие мясные шарики, жуя и глотая Птачек невольно погрузился во всё чаще в последнее время преследующие его раздумья.
Во вторник, когда дело рук этого маньяка предстало перед ним воочию, Романа аж вдохновение пробрало! Мучительно уже уставший от пересмотра бесконечных бумажек он решил, что уж теперь-то всё изменится! Теперь-то, когда делом занялся он, оно с мёртвой точки обязательно сдвинется! Он его сдвинет! А что там было до него — кто их знает, как прежние ребята работали?.. Могли ведь халтурить. Кто убеждённо скажет, что нет?..
С хмурым лицом, но с огоньком в сердце Роман устроил настоящую, кому-то бы даже показавшуюся лишней суету! Стараясь поймать неостывший ещё след Птачек наседал на криминалистов и оперативников, даже сам излазил дом убитого вдоль и поперёк; лично встретился со в с е м и соседями, даже с теми, кто мог оказаться поблизости только случайно и увидеть хоть что-то, пусть бы даже интересное в десятую очередь.
Теперь, спустя всего четыре дня, с неприязнью, с самоосуждением, от которых не может отделаться, Роман развёл руками и подытожил: у него пусто. Эта кровь, смерть этого несчастного стала не шагом к обличению душегуба, а лишь ещё одним эпизодом в деле о его злодеяниях.
Роман перестал жевать. Его самокритичное воображение нарисовало собственный образ, в котором Птачек явился себе не умным и толковым хитрованом-следаком, а бесполезным, серым, даже горбатым документалистом, способным только возиться с бумажками. Эта картина нарисовалась так ярко и отвратительно, что в тот же миг даже и пища показалась невкусной.
Какой-то шум выдернул из мрачной задумчивости… Роман сдвинул брови, повернулся к выходу. Идиотически смеющийся, кричащий… и внезапно плачущий из комнаты дочери покатился гам. Капитан Птачек пригляделся: дверь в комнату Насти прикрыта, но не совсем. Видно, как дочка смотрит что-то теперь уже в телефоне, как на его экране быстро мельтешат картинки. Но вот звук поменялся, теперь уже говорит некий молодой голос. То ли фильм какой критикует, то ли к митингу призывает…
Роман напряг связки:
— Доча! Сделай, пожалуйста, потише!
Ответа не последовало, но шум немедленно поубыл, а потом и вовсе стих. Роман увидел, как Настя втыкает наушники.
Этот чуть досадивший, заставивший обратить на своего ребёнка внимание случай привёл капитана к следующей, тоже всё чаще посещающей его мысли…
Убийство Эммануила, режиссёра-постановщика театра, куда они совсем недавно ходили… Это ведь знак! Много лет назад, ещё когда службу только начинал, окунувшись в грязь и нечистоты, в которых прямо-таки плавают служители Юстиции, Роман оказался шокирован до дрожи! Покидая семью хоть на час он думал: «Как там жена? Как там дочь?» Расследуя убийства, изнасилования, ограбления, суициды и прочее он тревожился: «А вдруг это коснётся моих? Вдруг какая-то разборка, чей-то чужой конфликт, чья-то пьяня рука на руле — да что угодно! Стать жертвой обстоятельств может каждый! Как же уберечь родных?..» Это притупилось со временем, но не исчезло. Став в вопросах личной безопасности для семьи кем-то вроде скучного, но не слишком надоедливого учителя Роман утешал себя, что если что — он кого угодно растерзает! Он пойдёт на всё — на любой, требующий хоть отваги, хоть ума, хоть даже подлости шаг, но своих в обиду не даст! Или в крайнем случае отомстит… Ныне же эта уверенность истончилась. Ещё только недавно они ходили в этот театр, а теперь один из его работников мёртв; убит кем-то, кто считает себя способным нагадить и уйти безнаказанным, и не без основания… Да к чертям скромность! Кем-то, кто убивает и остаётся безнаказанным на самом деле! И кто убит — почти сосед. Человек, живущий всего в десяти минутах от их дома! А кто же убийца — быть может другой сосед?! Тот, с кем здороваешься за руку?! У кого покупаешь хлеб?! К кому ходишь стричься?..
Роман заметил, что от волнения сжал вилку так, что она согнулась. Пельмени давно остыли, а он сидит, уставившись в тарелку, только разве что слюни не пускает…
Убийца рядом, и это не какой-то одноразовый грабитель, нет; это человек с извращённым, но весьма острым умом. Ладно сам — себя не жалко. Старость приходит и с каждым днём говорит всё убедительнее, что ты смертен, что однажды час стукнет, что тебя когда-то обязательно не станет; будь готов… Но дочь! Ведь она молода и ещё так неопытна! Кто даст гарантию, что этот сумасшедший, опьяневший от безнаказанности подонок не выберет следующей мишенью её?! И как же защитить её — под замок запереть?.. Мысль столь же глупая, сколь и вредная. Нет. Хороший способ есть только один — злодея поймать, и как можно скорее. Но как, если он неуловим?..
Прошуршав по скатерти, тарелка остановилась на противоположном крае стола. Роман скрестил руки на груди и немного посидел, подумал. Не заметив за собой он нервно закусил большой палец, взгляд его стал отрешённым… и вдруг сосредоточился. Резко кинув сжатые кулаки на стол капитан шумно вздохнул и собственному решению кивнул!
Надо дочери всё рассказать! Хоть и не хочется её пугать, но правильнее всё-таки это сделать: лучше пусть она узнает от него, чем как-то иначе, и пусть лучше она будет беспокойна, но насторожена, чем в сонном неведении. Да, так и надо сделать…
Снова кивнув собственным мыслям Роман обнаружил, что у него першит в горле. Прокряхтев совсем, как старый дед, он почавкал и приготовился вновь напрячь связки; набрал побольше воздуха… и наткнулся взором на дочь, всё ещё смотрящую ролик. Глаза Птачека остановились на еле заметных проводках, свисающих из её ушей.
Устало вздохнув, со всей неохотой замаявшегося Роман встал и, шагая в медленную развалку, подошёл к Настиной комнате. Остановившись у двери он опёрся локтем о косяк и простоял так с минуту, пока дочь его ни заметила.
— Па-ап! — Настя выдернула один наушник и, закатив глаза, демонстративно хлопнула по сердцу. — Ты чего так подкрадываешься?!
Горло вновь предательски запершило. Глядя на своего ребёнка Роман мотнул головой.
— Пойдём, доченька, на кухню. Посидим вместе, поболтаем… Разговор есть.
Настя прямо-таки напоказ с неудовольствием громко вздохнула и сжала губы. Пальцы её что-то понажимали в телефоне, но с места она не сдвинулась. Не став лишний раз настаивать Роман развернулся и поплёлся обратно.
Вернувшись на кухню капитан встрял на пороге: взгляд царапнули недоеденные пельмени… Спрятав всё в холодильник Роман присел как раз в момент, когда из тени коридора на свет вышагнула, болезненно морщась, Настя. Держа в одной руке лимонад, в другой телефон, с предельно кислым лицом она не села напротив, а скорее свалилась. И сразу же, как локти легли на скатерть, её пальцы стали что-то в телефоне листать. Не замечая ничего иного Настины глаза вновь уткнулись в экран.
Глянув на бутылку в её руках Роман подумал, что и ему чего-нибудь бы выпить. Поднявшись и подойдя к плите он спросил из вежливости:
— Доченька… Будешь чай?..
— Нет, спасибо…
Чайник наглотался воды и прыгнул на огонь. Приготовив рядом с плитой кружку с пакетиком Роман вернулся за стол и взглянул на дочь уже требовательно и даже грозно. Неохотно телефон отложив Настя подняла на него красноватые, будто невыспавшиеся глаза. Её лицо приняло выражение вынужденности.
— Да, пап, чего ты хотел?..
Не дожидаясь, когда ей что-то скажут, она свинтила крышку и припала к горлышку.
Роман думал, что начнёт быстро, со скоростью, с которой его мысли бежали всего несколько минут назад. Нездоровый вид дочери его охладил. Вместе с Настей на кухню будто вползла атмосфера киселя, болота или речки, прекратившей течение. Роман еле отыскал подходящие слова, чтобы приступить.
— Доченька… Тебе сейчас надо сосредоточиться и выслушать меня крайне внимательно; речь пойдёт об очень важном…
По-черепашьи, словно в замедленной сьёмке Настя моргнула. Её губы не двинулись, замерли прямой линией, но её взгляд сказал: «Не тяни»…
Роман кашлянул в кулак.
— Помнишь мы недавно ходили в театр? Недели где-то две назад. Так вот… Как бы тебе сказать…
Взгляд Насти намекнул, что можно сделать это как вздумается.
— Видишь ли… — Роман взглянул дочери прямо в глаза. — Работающего в этом театре человека на этой неделе нашли убитым. И скорее всего убил его тот самый маньяк, про которого я тебе рассказывал…
Настя заморгала живее, даже головой помотала, будто ослышалась.
— Чего?.. — Сама того не подозревая она прищурилась и нахмурила брови совсем, как это делает родитель. — Убили кого-то в театре, куда мы ходили?..
Выражение Романа стало холодно-разумным. С сухой, привычной на работе деловой миной он кивнул, а равнодушно-нейтральный тон дал почувствовать себя в своей тарелке:
— Да. Его нашли во вторник, но убили, криминалисты говорят, в воскресенье. Дело было так…
Пропустив всё самое грязное и насчёт стихов Роман посвятил дочь в детали. Только про разговор с директором театра умолчал: выкладывать это показалось лишним. Мало-помалу, как история шла к завершению, глаза Насти округлялись; когда же в конце Роман произнёс: «Да, вот так. Совсем рядом с нами, доченька моя. И не алкаши какие поножовщину устроили, не бандиты. Маньяк, дорогая моя. Самый настоящий маньяк»… они стали огромными, как планеты! Даже челюсть её отвисла — воробей заскочит!
Заметив, насколько дочь поражена, капитан Птачек собранность растерял. Опустив взгляд он буркнул:
— Вот такие вот дела…
Надрываясь и надувая металлические щёки засвистел чайник. Роман спешно поднялся, огонь выключил. В кружку побежал кипяток. Тощий черноватый пакетик разбух, пустил в воду цвет. Роман помешал, прильнул губами к краю — и тут же отпрянул, больно ожёгшись. Вернувшись за стол он поставил кружку перед собой и сложил руки, как делал когда-то в школе — по-ученически. Стараясь продолжить с прежним тоном он подытожил:
— Доченька… Я хочу, чтобы ты восприняла меня серьёзно. Будь всегда осторожна, особенно с незнакомыми. А для тебе сейчас все незнакомцы… Помни, чему я учил тебя, как надо защищаться. Следи за окружением, будь подозрительна. Раз уж у нас тут такое делается… Ворон считать нельзя.
Губы Романа превратились в сжатую, кривую черту; его обращённый к дочери взгляд исполнился вниманием. Странно, но то, что сперва показалось в ней тревогой, теперь видится задорным возбуждением. Или просто дочкин болезненный, всё ещё страдальческий вид мешает лучше понять её мимику?.. Настя выглядит и так, словно ей раскрыли страшную тайну, и так, будто ей рассказали анекдот: и не улыбается, и не тяготится. Середина между смятением и весельем. Странная, но, если честно, понятная смесь: для детей всё волнительное, пусть даже страшное — это приключение; и этот вот душегуб, который, быть может, курит сейчас на углу соседнего дома — тоже.
Роман осторожно спросил:
— Доченька… Ты меня услышала?..
Настя, будто скинув оцепенение, вновь быстро заморгала — её ресницы заносились вверх-вниз, как крылышки перепуганного мотылька! Стремительно качнув головой, от чего её черные длинные волосы чуть не попали в отцовский чай, она заверила:
— Конечно, пап! Я что, по-твоему, рассеянная?.. Не волнуйся, пап, я тебя услышала. Просто… ну… я офигела, если честно…
Еле сдержавшись от замечания о грубости Роман довольно кивнул. Взяв уже чуть поостывшую кружку он глянул на дочь одновременно и серьёзно, и с уже тёплой, отеческой лукавкой. Глаза его остались требовательными, но голос помягчел:
— Пообещай мне, доченька, быть осторожной. Пообещай быть недоверчивой. Если вдруг с тобой что случится — ты же знаешь, я не переживу…
Настя закивала. Голос её прозвенел так живо, словно гадкая слабость её уже давно покинула:
— Пап — ну о чём ты говоришь?! Я же дочь следователя! Мне кажется ты сначала научил меня быть подозрительной, а потом уже только ходить!
Они рассмеялись. Весело, улыбаясь, глядя друг другу в глаза.
— Ну хорошо, иди… — Роман великодушно помахал пятернёй. — Устала уже, наверное, старика-то своего слушать…
— Я тебя люблю. — Настя поднялась и, всё-таки макнув самыми кончиками в отцовскую кружку, укололась губами о небритую родительскую щёку. — Ты извини, я пойду, полежу. Мне правда что-то не здоровится…
Роман почувствовал, что тронут. Тон его стал извиняющимся:
— Конечно-конечно! Ступай.
Настя уже повернулась, уже сделала шаг прочь, когда голос отца прозвучал вновь:
— Доченька, подожди… Ещё кое что…
Она обернулась… и с удивлением обнаружила, что родитель смотрит на неё как-то неуверенно, даже робко. Отец закусил губу, а увидев, что Настя это заметила, постарался поскорее принять вид спокойный.
— Да, папуль?.. — Настя приподняла подбородок. — Что такое?..
На краткое, совсем мизерное мгновение родительский взгляд рухнул куда-то под стол, а его пальцы на кружке сжались так, словно та может ускакать! Кадык его скакнул вверх-вниз, послышался приглушённый глоток… Вдруг брови прыгнули вверх! В секунду лицо его просветлело, точно он мучился тяжёлым вопросом, но вот решил его. Посмотрев на дочь с теплотой Роман цыкнул и небрежно отмахнулся.
— Да так, мелочь, ничего важного. Иди.
Задержавшись ещё немного, чтобы понять, что больше она ничего не услышит, Настя двинула плечами, развернулась и с бодростью здоровой ушла к себе. Роман видел, как, ляпнувшись на кровать, она схватила телефон в обе и стала быстро что-то набатывать. Пропели мелодии нескольких полученных сообщений. Дочь с головой нырнула в переписку.
Роман недовольно скривился. Звучно отхлебнув горячего он постучал по столешнице пальцами, прислушиваясь к этому звуку. Без всякой цели вгляделся в кружку.
Настя-то, поди, только что услышанное друзьям выбалтывает. Интересно — самарским или уже местным?.. Роман устало вздохнул: запрещать такое бесполезно. Кровавых подробностей он ей и сам не выдал, а если приказать обо всём с другими молчать, то она лишь не будет делать этого при нём, но сделает позже, когда он не увидит. Ладно… Главное — саму её предупредил, чтоб не зевала. Отцовскому сердцу будет хоть немного спокойнее, хоть чуточку легче. Всё-таки дочка-то у него, слава богу, не дура…
В согласие с этим Роман покачал головой и снова взялся за кружку. Кипяток обжёг горло, язык с недовольством ощутил искусственную горечь не чая, а будто жмыха. Даже гадкую кислость красителя почувствовал. От этого стало противно и, хотя не так, чтобы как от несвежего лимона, но лицо капитан всё равно приобрело неприязненное, с оттенком презрительности выражение, будто он посмотрел на обоссавшегося пьяницу или на кого-то из коллег, виляющих хвостом перед высшим чином. Глядя на это искажённое брезгливостью выражение мало кто догадался бы, что именно сейчас такой подчёркнутый негатив Птачек испытывает по отношению к себе… Подумать только! Стоило лишь решить вопрос с дочерью, как в голове Романа тут же, как бы ни гнал её, как бы не старался избавиться, заглушая общую кутерьму зажужжала постыдная, как он сам считает, мысль о Даше…
Эта девчонка не лезет из мозга ни в какую, держится насмерть! Это как какая-то болезнь! Проклятие! После вторника она вместе с Настей больше не появлялась. И куда она пропала?.. Сама до дома добирается?.. Спрашивать дочку стыдно до жути… но как же хочется! Эх, Роман-Роман…
Воля взрослого сорокалетнего мужчины, способного принудить себя к тяжёлому труду, способного заставить пойти себя на страшное, на жертву… эта воля оказалась неспособна подавить настырные воспоминания об этой необычной девушке. Как дерзкая захватчица Даша врывалась в Романово воображение когда бы ей ни захотелось! Днём ли, ночью ли. В работу или в отдых. Дошло даже до того, что капитан начал подумывать каждый раз, когда при воспоминаниях о ней сердце вновь мучительно вздрогнет, больно щипать себя и такой злой привычкой наконец от страсти, что как токсин, как психический яд поразила его сознание, избавиться!
Ноздри Романа раздулись и приподнялись; губы выгнулись горькой дугой. На стоящую перед ним кружку он посмотрел так, что если б взглядом можно было разбить, она разлетелась бы в дребезги! Такое выражение возникало у него в минуту, когда за мысли об этой девчонке он упрекал себя особенно грубо. Только подумать — она ведь ровесница его дочери…
Загудела до тошноты знакомая, за годы службы сто раз успевшая опостылеть мелодия: ожил сотовый телефон. Капитан вынырнул из рассуждений, прислушался: ага, кажется, оставил трубку в куртке… Встав и выйдя из кухни, мимо дочкиной комнаты Роман прошёл с наигранной беззаботностью. Когда подошёл к заливающейся трелью накидке на лице его уже вновь цвели усталость и опасение — ночные звонки не несут ничего хорошего.
Телефон лёг на ладонь. На экране высветилось имя: Кирилл. Сделав глубокий, успокаивающий вздох Роман нажал на зелёную кнопку и прижал трубку к уху.
— Алло…
— Алло! Ром, привет! Извини, что так поздно, но тебя это в первую очередь касается. У нас новый труп. Женщина. Убита ножом, одна серёжка отсутствует. Другие ещё кое-какие признаки имеются… Короче — это ОН.
Роман прижал ладонь ко лбу и с силой провёл всей пятернёй вниз.
— Ты имеешь ввиду…
— Да. Наш особый клиент. Понятовский уже в курсе, он даже обещал приехать. Тебе бы лучше оказаться тут раньше, чем он… Мы с Денисом и ещё одним товарищем уже здесь. Криминалисты тоже скоро подтянутся… Улица Баныкина четырнадцать, третий подъезд. Как подъедешь, позвони. Я сам спущусь, доведу тебя до квартиры, тут что-то с домофоном. Всё! Ждём!
Трубка затихла, экран погас. Капитанская рука с телефоном не опустилась, а прямо-таки рухнула, ударив по поясу. А свободная поднялась. Чуть шершавые, ещё пахнущие пельменями пальцы растёрли напряжённые вески, помассировали скукоженный от натуженной думы лоб. Вздохнув уже резче и с шумом Роман бросил телефон в карман и уже скорым, не терпящим промедления шагом устремился в свою комнату.
Заметив неладное Настя, будто лисица, повела ухом. Поднявшись с подушки она оглянулась и увидела, как отец заходит к себе. Толкнутая его рукой дверь наполовину закрылась, в его комнате загорелся свет. По тени, отбрасываемой на стену, можно стало угадать, что родитель скидывает домашнее и одевается на улицу.
В волнении Настя отбросила телефон и вскочила с кровати — комната вокруг неё закружилась. Чувствуя муть и в животе и в голове и от этого ступая, как по минному полю, она дошла до косяка и упёрлась в него запястьями. Борясь с желанием сесть или даже лечь, мучимая тревожным любопытством Настя стала ждать, что будет.
Провозившись не более минуты Роман появился уже в зимних штанах и в свитере. Отворив дверь он встретил взгляд беспокойных, волнующихся дочкиных глаз. Не успел он и заикнуться, как Настя воскликнула:
— Пап, что это?! Новое убийство?!
Роман пригляделся к дочери внимательней: та стоит опираясь о косяк, будто её ветром сносит; зрачки большие, как у кошки, сцепившейся с собакой, и дышит часто, словно только что на десятый этаж галопом взносилась. От слабости Настя дрожит, будто на холоде без одежды. Да и особенная, наверное, для неё ситуация: вот только десять минут назад она выслушала целую проповедь о безопасности — и на тебе! Уже новый случай!
Стараясь подбирать слова осторожно и мимикой тревоги не выказать Роман неспешно, словно раздумывая покачал головой.
— Да, вероятно… Это приятель со службы звонил. Сказал, что произошло какое-то убийство. Нельзя исключать, что этот тот самый маньяк, о котором мы только что говорили… Рано ещё судить, доченька. Приеду — увижу. — И, не давая ей вставить слово, добавил: — Извини, надо спешить.
С показавшимся её ужасным, обжигающим молчанием Настя смотрела, как отец прошёл мимо и стал одеваться. Когда он наклонился, чтобы зашнуровать ботинки, у неё вырвалось:
— Папа! Пожалуйста, будь осторожен!
Пальцы Романа остановились. Подняв лицо он взглянул на дочь и с удивлением увидел то, чего и не помнил, видел ли когда-нибудь в ней вообще: кусающая губы, даже как будто чуть ли не плачущая Настя смотрит на него с таким смятением, будто он уходит не очередной вызов, а на войну.
Во второй уже раз за вечер почувствовав себя тронутым Роман забыл, что ему вообще что-то докучает. Ощущение, что дочь любит его, что она за него беспокоится заставило смотреть на проблемы уже не как на досаду, а как на нечто лёгкое. Даже полезное! Увидел бы он такое к себе отношение, если б лежал на диване перед телевизором и всё было бы спокойно?.. О-о-ох, вряд ли.
Тепло улыбнувшись и оставив шнурки так и не завязанными Роман поднялся и протянул ладони. По старой, с самого детства у всех людей воспитанной привычке, когда родители постоянно брали на руки, Настя оторвалась от косяка и, подойдя к отцу, позволила себя обнять. Роман же сжал её так, словно хотел спрятать в груди.
— Доченька… Милая… Ну конечно! Конечно я буду осторожен! Не переживай за своего папку, чай не глупый он…
Заглядевшись на дочь с самой искренней любовью Роман поцеловал её в лоб и ещё крепче сжал за хрупкие плечи. Обычно ни за что не позволившая бы так с собой миловаться Настя осталась покорной.
— Всё, я иду! — Он отстранился. — Дело горит!
Одевшись наскоро уже чуть-ли не как попало капитан открыл дверь и, оглянувшись, добавил:
— Постараюсь вернуться поскорей!
Скованная тягостной слабостью, уже с трудом держащаяся на ногах Настя смотрела, как отец сбегает по лестнице а за ним, двинутая его рукой, закрывается входная дверь. Тихо-тихо, совсем на грани слуха поскрипывая она замерла от косяка меньше, чем на ноготок мизинца. Несколько мгновений Настя смотрела на неё так, будто она сейчас опять откроется и папа вернётся. Помотав головой она ступор прогнала. Дёрнутая её ослабленной кистью дверь с щелчком окончательно закрылась. Чувствуя озноб, дочь капитана Птачека провела рукой по обнажённым плечам — пальцы ощутили высыпавшие на коже пупырышки.
Метнувшись в родительскую комнату Настя припала лбом к окну как раз в секунду, когда рычащий, недовольный нарушением спокойствия «форд» выбросил снег из-под колёс и покатил. Под её волнующимся, беспокойным взглядом машина скрылась за углом дома.