Я сидел на колоде, привалившись спиной к дереву. Сидел в советской солдатской форме и овчиной бекеше нараспашку. У того же дерева под рукой стоял прислоненный MG-34 с семидесяти пяти патронным барабанным магазином. На поясе висела кобура с вальтером и ножны с кинжалом СС. Рядом на скамейке лежал вещмешок, тоже советского образца (не так давно отбил один из военных складов, оставленных при стремительном отступлении, как отбил… скорее, набрел. Устроил диверсию, передавил пару десятков фрицев, набрал барахла, что приглянулось, да сжег что осталось к дзену).
Сидел и задумчиво курил трофейную папиросу. Так-то я такой дурацкой привычки, как курение, не имею, но вот именно сейчас захотелось. Действительно — процесс успокаивающий. Последствия для организма ужасны (не для моего), но процесс чем-то сродни медитации. Подозреваю, что изначально, у индейцев, он в качестве таковой и использовался, как одна из составляющих. Но к нынешнему моменту остался лишь в качестве дурной привычки.
Но мне было все равно. Такое количество смертей, что я видел и, более того, устроил, даже на такую странноватую психику, как моя, действует угнетающе.
Словно больному бешенством волку, хотелось в тепло, к людям. К людскому доброму теплу. Глупо, наверное. Да я и сам понимаю, что глупо, но…
Весна приходит. Снег начинает таять. Дымок папиросы медленно вьется в воздухе. Выпущенная изо рта струйка уходит в небо…
Да уж, ветеран войны за Американскую независимость. Расклеился. Хотя, и не удивительно: та войнушка двести лет назад — возня грязных злых детей на заднем дворе бабушкиного дома по сравнению с этим. Там было-то тысяч пятьдесят-шестьдесят воюющих за всю войну с каждой стороны. Да и то не уверен. Здесь же…
В мою сторону через лес приближались люди. Табак забивает чутье, тупит обоняние, но годы практики БИ развивают не только умение убивать.
Я чувствовал их так, словно стоял рядом с каждым из них за левым плечом.
Маскхалаты, пистолеты-пулеметы, ножи, пара винтовок, отсутствие разговоров, мягкая поступь, организованность… Развед-диверсионная группа.
Я нынче сижу в немецком тылу. Немецкой развед группе тут делать нечего. Стало быть наши.
Хотя, будь то даже и немцы, папироса была слишком сладка, чтобы я отвлекся. Что они в конце-то концов могут мне сделать? Разве что испортить удовольствие от папиросы и этого теплого света солнца.
Меня заметили. Скрытно окружили. Сигарета кончилась. Я достал вторую, поджег трофейной зажигалкой и снова выпустил дым в небо.
Командир группы принял, наконец, решение, подал жестом команду, и скрытное окружение стало явным. Бойцы покинули укрытия и вышли, держа на мушке, не перекрывая друг другу линий выстрела.
— Ты кто такой и что тут делаешь? — задал вопрос командир группы, невысокий подвижный мужчина возрастом, судя по моим ощущениям, около тридцати. Может немного младше.
— Виктор Крид меня зовут, — выпустив еще одну струйку дыма и проследив, как она тает, растворяясь в воздухе, ответил я на первую половину вопроса.
— Что ты здесь делаешь? — нахмурившись, повторил вопрос он.
— Курю, — ответил я очевидное. — На солнце греюсь.
— Не придуривайся. Ты понял о чем я.
— Партизаню немножко, — пожал я плечами. Собственно не соврал. Примерно так мои действия и можно квалифицировать.
— Партизанишь? — насторожился он. — А где отряд?
— Нет отряда. Один я, — ответил и вздохнул. Невольно вспомнились бойцы сопротивления, те, что навечно остались во Франции.
— И много ты один навоюешь? — невесело усмехнулся он.
— Уж как получится, — пожал я плечами. — Пока получается.
— А это не ты ночью фрицевский склад ГСМ поджог? — с подозрением спросил он.
— Я, — не стал отпираться. Ну поджог и поджог, что такого? Сколько я их уже за эти месяцы спалил. Одним больше, одним меньше.
— Это наша была задача, — хмыкнул он. Что ему сказать? Просто пожал плечами.
— Виктор, а по батюшке-то тебя как? — поинтересовался он. А действительно? Отца тела вроде как Зебадая Крид звали. Виктор Зебадьевич Крид? Или Зебадаевич?
Не, не нравится. В той жизни Иванычем был, так пусть и тут буду. Какая, в сущности разница?
— Виктор Иваныч я, — ответил ему.
— Крид Виктор Иваныч, значит, — хмыкнул командир группы. — Откуда же ты взялся такой?
— От самой границы за фронтом топал, — полуправду сказал я. — Еле поспевал.
— Теперь поспел. Чего ж в свое подразделение не возвращаешься? — с нехорошим прищуром спросил он.
— Нет больше моего подразделения, — ответил я и затушил окурок о корень дерева, после чего спрятал его поглубже в снегу.
— Зато армия осталась. И место солдату командиры всегда определят.
— Сначала особисты затаскают и замурыжат, — хмуро ответил я. Разговор переставал мне нравиться. Убивать я их не хотел, но парни явно шли на обострение.
— Если есть, за что мурыжить!
— Отсутствия документов и четыре месяца на оккупированной территории хватит? — последний раз сделал попытку решить дело миром я.
— Разберутся, кому положено, — отрезал он. — С нами пойдешь!
— Слышь, — в голосе прорезались рычащие нотки. — Сбавь тон, а то я тебя прямо тут раздавлю. И на стволы своих бойцов не больно-то надейся.
— Спокойнее, парень, — чуть-чуть попятился под моим взглядом и напором слов он. — Парни нервные, случайно и пальнуть могут.
— У вас десять секунд чтобы оружие опустить. Потом не обижайтесь, — рыкнул я. Сам понимал, что глупость делаю, в дурь пру, но и отступиться уже не мог. Контроль за прошедшие месяцы ослаб сильно. Ярость буквально от любого раздражителя плескаться начинала. Вот и сейчас, так и подмывало вскочить и вынести нахалу прикладом его же ППШ все зубы. — Раз!
— Ты не в том положении, чтобы условия диктовать, — стал совсем серьезным командир группы.
— Два!
— Не дури! — вскинул он оружие к глазам и отступил еще на шаг назад.
— Три! — произнес я и набычился.
— Четыре! — он отступил еще на шаг назад.
— Пять! — тут из кустов позади командира высунулась голова еще одного из его людей.
— Командир, погоня! — сказал он. — Близко уже, с собаками.
— Ладно, парни, уходим, — опустил оружие командир. — Ты с нами? — обратился он уже ко мне. — Там их десятка три, не меньше.
— Идите ребята. Идите. Ждут вас. А я посижу еще. Встречу гостей. Может и про вас забудут от моего радушия.
— Хрен с тобой, — сплюнул командир. — Уходим!
— Петь, как ты вовремя-то с погоней своей вылез, — вздохнул сержант Летягин. Старший лейтенант Воронов лишь хмуро глянул в его сторону и промолчал.
Час назад произошла странная встреча с назвавшимся Виктором Кридом бородатым мужиком в советской военной форме без знаков различия.
Спасаясь от близкой погони, что шла за ними по пятам вот уже полдня, они вынуждены были уйти. Буквально через пять минут после этого со стороны полянки, где была встреча, послышались выстрелы, лай, выкрики на немецком… А потом все стихло. Как-то резко и сразу.
Полчаса группа еще двигалась, но признаков погони за спиной не было. Тогда Воронов принял решение вернуться и посмотреть, что да как.
Вернулись.
Посмотрели.
На поляне и вокруг нее валялись немецкие трупы. Много. Куда больше трех десятков. Некоторые были застрелены. Кто-то зарезан. Основная же масса убита была голыми руками. Собаки просто разорваны пополам. И цепочка следов одного крупного человека в сапогах советского военного образца. Причем, по тем же самым следам видно, что уходил он спокойно, никуда не торопясь.
Самая же страшная находка была в центре поляны. Там, где меньше полутора часов назад стоял сам Воронов. В этом месте лежал распятый еще живой офицер. Руки и ноги его были пришпилены немецкими винтовками, больше чем на половину длинны вогнанные в мерзлую землю. Нижняя челюсть сломана. Живот вспорот. В открытом глазу окурок затушен.
Поежился Воронов и дал знак Летягину фрица дорезать: язык из него никакой, а мучить даже врага не следует. Убивать да, мучить — нет.
— Так, говоришь, мужик тот до пяти досчитать успел, да? — почесал в затылке рядовой Курицын Петр Василич, тот самый «Петька», что про погоню сказал, из кустов высунувшись.
Летягин кивнул и вытер о форму теперь уже мертвого офицера свой НР-40, прежде чем в ножны его спрятать.
— Все. Уходим, — скомандовал Воронов, оглядывая своих орлов. — По возвращении доложим о том, что видели. Пусть у начальства над этим голова болит, не у нас!