— У меня что-то не спокойно на сердце, Виктор, — говорил мне Авраам, наливая в прозрачный стакан виски. — Завтра… Завтра будет эксперимент. Все готово, все проверено несколько десятков раз…
— Боишься? — спросил я, рассматривая стакан в своих руках. Янтарная жидкость красиво преломляла свет горящей на потолке лампочки.
— Не за эксперимент, — хмыкнул он. — Почему-то за Стива я спокоен. Не могу понять почему… За себя боюсь! — вскинул он голову и посмотрел на меня. Выдержать его взгляд я не смог и опустил глаза в стол. Сказать мне было нечего. Завтра его убьют и я не помешаю этому. Гадкое чувство.
— А… — махнул он свободной рукой, потом опрокинул стакан в себя. — Я оставлю формулу тебе! — решительно сказал он, опустив стакан на стол. — Не спорь! Я так решил, — тон его был непреклонен, а взгляд трезв.
Я вздохнул, достал из кармана ручку и пододвинул к себе салфетку. Потом, также молча накидал на ней полтора десятка символов и подвинул Эрскину.
Тот внимательно вчитался в написанное, затем вскинул на меня ошарашенный взгляд.
— Откуда?! — был у него только один вопрос. — Я же никому…
— У нас одинаковое образование, Авраам. Пусть я и выгляжу тупым.
— Ты тупым только выглядишь… — тихо отозвался он. — Я забыл об этом, прости…
— Реактивы, Авраам, — решил рассказать ему способ я.
— Реактивы? — не понял он.
— Реактивы. Ты заказывал реактивы в нужных тебе пропорциях. Катализаторы, реагенты, оборудование. Обсчитать реакции, имея такие данные — задачка для пятого курса, Авраам.
— Значит, они тоже…
— Нет. Они — нет.
— Почему? — удивился Эрскин.
— Я — твой ассистент. Основной и незаменимый. Ты все заказы делал, через меня, — ухмыльнулся ему я.
— То есть?
— Я заказывал и оформлял заявки не на то, что заказывал ты. Ты получал нужное тебе. А везли столько всего, что даже гений химии сломает голову.
— А вдруг…
— Трудно найти черную кошку в темной комнате…
— …особенно если ее там нет, — уже начиная догадываться, закончил мою фразу он.
— Именно. Половину нужного тебе, доставал лично я. Без всяких заявок. Самые важные, ключевые реактивы не прошли ни по одной бумажке. Не беспокойся. А оборудование… С ним то же самое. Ключевые аппараты уничтожены. Все, что есть в лабораториях — декорация.
— Да… Ты удивителен, Виктор, — вздохнул Эрскин. — Я был прав, что позвал в ассистенты именно тебя, — снова налил он в стакан виски, присматриваясь к формулам. — Тут у тебя пара неточностей, — заметил он. — Ничего серьезного, но процесс замедляется, — сказав это, он внес несколько исправлений на салфетке. Я подвинул ее к себе. Прочитал, запомнил. Кивнул. Потом засунул салфетку в рот, прожевал и запил виски.
Эрскин рассмеялся и показал отогнутый большой палец.
Я стоял рядом с кроватью старика. Добраться сюда было очень не просто. Настолько, что мне пришлось превзойти самого себя, вывернуться на изнанку, потратить неделю на само проникновение. Но вот я здесь. У постели старика, который через два года умрет.
Маленький, слабый, усталый… жалкий. Пока спит. Но быть надо чрезвычайно осторожным. Все равно, что при разминировании навороченной бомбы. Одна ошибка и все…
Быстрое, четкое движение и, не успев проснуться, старик теряет сознание. Грань между двумя состояниями тонка. Но существенна.
Я достаю шприц с голубоватой жидкостью внутри и начинаю инъекции. Быстро, четко, аккуратно.
Затем беру лист бумаги со стола и пишу лежащей тут же рядом ручкой.
«Если коммунизм не построишь ты, значит построить его невозможно. Будь здоров, товарищ Сталин!» Такая вот короткая записка. Ни подписи, ни рисунка-значка. Ничего. Два предложения. Все что я хотел ему сказать.
А теперь путь назад. Не менее сложный. Попасться нельзя. Следов оставлять нельзя. Ничего нельзя. Только испариться утренним туманом, поскольку, когда этот славный дедушка проснется, полетят головы. И мне под этот головопад совсем не хочется.
Но то, что сделано раз — другой раз проще.
Городок Виллар-Сюр-Оллон, ставший приютом для братьев Лэншеров был умиротворяюще красив. Но ужасно скучен.
Эрику тут нравилось. Мне, вроде бы тоже. По крайней мере три года тут пролетели незаметно. Он ходил в школу, общался со сверстниками, занимался скульптурой и живописью (местный школьный психолог посоветовал). Одним словом — отдыхал душой от пережитых ужасов.
Даже начал потихоньку переходный возраст прорезаться, гормоны свое берут. Но сознание у него было уже значительно старше тела. Так что особых глупостей он совершать не стал. Просто взрыкивал на меня пару раз. Я рыкнул в ответ. Буквально. Он извинился, я тоже. Конфликт исчерпан. В конце-то концов никто не заставляет его быть со мной: парень достаточно взрослый, умный, документы не проблема, деньги тоже (ради тренировки он иногда ходил в горы, где собирал своей силой золото, серебро, пытался почувствовать жилы и вкрапления металла на максимальном от себя удалении).
Но и я в качестве «старшего брата» был не требователен. Не кричал, с наставлениями и советами не лез… без спросу. Учил рукопашному бою. Без фанатизма, просто для поддержания хорошей физической формы, гармоничного развития и красоты тела. В бою-то ему это не потребуется.
Я же… Рисовал, устраивал пешие прогулки и пробежки, занимался дельтапланеризмом, играл на скрипке, тренировался и медитировал на высокогорных плато. Пытался разобраться со своим Зверем. Один раз — случайность. Два — совпадение. Три — закономерность.
Но благоприобретенная паранойя считала, что хватит и двух.
Зверь все еще спал. Сожранный разум телепата дал эффект значительно больший, чем разум мага. Это позволяло мне практиковаться в Ци-техниках и оттачивать их без серьезного внутреннего боя. Это было приятно. Чувство умиротворения и единения с миром. Тишь. Покой.
Но прошло три года. Эрику исполнилось восемнадцать. Он закончил среднюю школу. Настало то самое потом, когда следует подумать.
Вот и сидели мы на веранде дома в плетеных креслах, наслаждаясь пейзажем. Думали.
— Вик, я думаю поступить в университет, — начал разговор он.
— В какой? Местный? Французский, Германский? Британский? Советский? Американский? — озвучил я варианты.
— Не знаю, — вздохнул он. — А разве я могу поступить туда?
— Нет ничего невозможного, — глубокомысленно заметил я.
— А какой лучше? — задумался он.
— Везде неплохо. Трудно сказать, где лучше.
— А ты, чем заняться думаешь?
— Не знаю. Наверное тоже учиться куда-нибудь поеду. Скучновато здесь. Даже публичного дома приличного нет. В Голландию ездить приходится.
— И тебя устраивают эти… — поморщился он. — Проститутки?
— Чем они хуже? — ответил я, по-удобнее устраиваясь в кресле. — При моей продолжительности жизни, серьезные отношения — это больно.
— А у тебя серьезные отношения были? — заинтересовался он.
— Были, — вздохнул я. — Как не быть?
— Расскажешь? — с интересом уставился на меня Эрик. Вопросы взаимоотношения полов его очень даже интересовали, как и любого нормального половозрелого парня восемнадцати лет. И, даже не столько физиологическая сторона (специализированной медицинской литературы по теме я ему еще в пятнадцать подкинул достаточно, чтобы представление о вопросе иметь. Особенно об опасностях и нежелательных последствиях беспечности. Да и Германия была под боком с ее активно развивающейся с подачи еще Гитлера индустрией порно. Несколько фильмов я ему на кинопроекторе показывал. С подробными медицинскими коментариями процесса и пояснениями некоторых нюансов с использованием случаев из обширной собственной практики, происходящего на экране, пользуясь указкой для обозначения описываемых зон и мест. Надеюсь вопросов, как я их достал, не возникнет? Учитывая мою всегдашнюю связь с криминалитетом), сколько эмоциональная. Конечно романы он о любви читал, да и личный опыт переживаний по поводу одной симпатичной девочки в параллельном классе имел. Но послушать историю об «этом» из уст «старшего брата», обычно бесчувственного и циничного, хотелось.
— Давно это было, — еще раз вздохнул я. Воспоминания эти до сих пор причиняли боль, хоть и утекло с той поры воды мнооого. А все равно. — В Сиаме еще. Я там Муай Боран обучался у одного Мастера. На боях выступал. За деньги. И как-то сумма у меня на руках оказалась большая, — деньги, правда, были в тот раз не со ставок. Я тогда одну пиратскую шайку ограбил. Удачливую. Так что баблище у меня и впрямь карман жгло. Но я и так-то рассказчик хреновый, а уж такие подробности и тем более в свое повествование я вставлять не стал. Незачем. — И пошел я в бардак подороже. Там как раз девственность нескольких рабынь на торг выставляли. Вот я и купил себе первую ночь одной из них.
— Как это? Рабыня? Бардак? Девственность на торг? — понимаю, для него все это дико звучит. Он же в конце концов из цивилизованной Германии родом. Пусть и застал расцвет фашизма, но был слишком мал, чтобы понимать и видеть такие вещи.
— В Азии того времени рабство было обычным делом. Как и в Европе с Америкой, впрочем, — пояснил я. — Бардаком бордель иногда называют. Красивых рабынь выкупали бардаки. И там ночь с девственницей стоит на порядок дороже, чем с обычной шлюхой. Вот и устраивают аукцион, кто больше заплатит.
— Дикость, — отвел от меня взгляд Эрик. Я лишь пожал плечами. Какие времена, такие и нравы.
— Это была европейка. Блондинка. Французская виконтесса. Аннита д' Жерден. Со взятого пиратами на абордаж корабля. Я купил сначала ее первую ночь. Потом взыграло собственническое желание владеть ей единолично. Да и деньги были. Я купил ее совсем. Она оставалась жить там же, в бардаке, но клиентом у нее был только я. Как-то так, — я замолчал.
— А что было дальше? — поторопил меня Эрик.
— Привязался я к ней. Вот что было дальше, — вздохнул я тяжело. Взял со столика стакан сока (чтобы не подавать плохого примера Эрику, я исключил любой алкоголь из своего употребления. Причем не только, когда был дома, но и когда уезжал куда либо. Мне-то от этой отравы ни холодно, ни жарко. А вот у него организм молодой, растущий, исцеляющего фактора не имеет) и отпил из него. — Даже думал бросить все и отвезти ее во Францию, домой к родителям…
— И что случилось?
— Не повез. Она за пару лет тот бардак полностью под себя подмяла. Стала там сперва «мамкой», а после владелицей. На тех, кто на нее наезжал, она меня натравливала.
— Что значит «натравливала»? — удивился Эрик. — Ты же не собака.
— Женщины… — невесело улыбнулся я. — Все мы для них, словно собачонки, когда они становятся дороги. А уж меня в то время натравить было проще простого. И так, кидался по малейшему поводу. Только цель укажи.
— Вот как, — задумался Эрик. — Не замечал за тобой особой вспыльчивости или агрессивности.
— Семьдесят лет в монастыре. Научился с собой справляться. Хоть и не до конца.
— Семьдесят лет? — уставился на меня он. — Давно хотел спросить, но как-то к слову не приходилось. А сколько тебе вообще лет, Вик?
— Сколько? — задумался я. — Сейчас 1947. Я родился где-то в 1762-ом. Получается сто восемьдесят пять лет.
— А с Аннитой ты когда встретился? — уже начал подозревать, в чем подвох, Эрик.
— Где-то в 1787-ом, кажется.
Он вообще умный парень. Догадался, что произошло с Аннитой. Не сложно было догадаться, что обычный человек сто восемьдесят лет не проживет. Не стал задавать лишних вопросов и бередить душу.
— Аннита виконтесса д'Жерден. Я во Франции, когда в Сорбонне учился, по архивам порылся. Нет во Франции такой фамилии. И не было никогда. Никакая она была не виконтесса. Просто девчонка, желавшая казаться значимее, чем есть. Такие вот дела, — помолчав немного, добавил я.