Позднее, размышляя над этим, я уже не удивлялся. Служба госбезопасности подразделялась на несколько различных отделов, но четырнадцатый был одним из самых больших и наиболее важных. В своем центре в Салман Пак, в восемнадцати километрах к юго-востоку от столицы, они готовили наиболее ответственные закрытые операции как дома, так и за границей. Казалось абсолютно логичным, что работа по наблюдению за двойниками президента была поручена именно им. Тем не менее я ничего не мог поделать и чувствовал себя раздавленным, узнав, что человек, которого я считал своим близким другом и доверенным лицом, на самом деле работал на организацию типа немецкого гестапо.
Тарик старался утешить меня.
- Не всех офицеров госбезопасности можно оценивать по общепринятым меркам, Микаелеф. Мухаммед был тебе хорошим другом, и ты на него всегда мог положиться. Такое доверие - вещь редкая, особенно в Ираке.
Его высказывание напомнило мне о его собственных длительных отношениях с президентом.
- Саддам доверяет тебе, Тарик.
- Надеюсь на это. Я ещё никогда не давал ему повода усомниться во мне.
- Все-таки ты не мусульманин.
- Да, я христианин, - небрежно ответил Тарик, - но это Саддама не волнует.
- Жаль, что не все иракцы, - добавил я, - понимают, что религия не имеет отношения к дружбе и доверию.
- Да, действительно, Саддам много сделал, чтобы уменьшить напряженность между различными религиозными группами, но ни один человек не может предугадать, что произойдет через несколько сотен лет. К счастью, христиан в Ираке мало и у Саддама нет никаких причин опасаться их.
С Тариком можно запросто поболтать, и хотя он был постоянной мишенью для шуток из-за своего раболепного преклонения перед Саддамом, тем не менее считалось, что он хороший компаньон.
Как выяснилось, риск для моей жизни во время поездки в аль-Мавсил был минимальным. Прямо из аэропорта нас с Тариком повезли в зал, где должна была состояться встреча. Меня сопровождали на протяжении всех двадцати метров, ведущих от машины ко входу, шесть самых рослых офицеров СРГ. По соображениям безопасности, было устроено так, чтобы Мохамед Махмуд оказался в зале перед моим приездом и покинул его после меня. Таким образом, если бы курдские партизаны вздумали бы взорвать это здание, то они должны были бы принести в жертву своего уважаемого лидера.
Здание было совершенно невзрачным, и его нельзя было опознать по каким-либо знакам у входа или на территории, где происходила встреча. Оно было похоже на старый правительственный административный блок. Его давно не проветривали, хотя, возможно, это было оправданной мерой безопасности на время встречи, возможно, даже по настоянию Саддама.
Саддам проинструктировал меня накануне поездки: не отклонять любые предложения, выдвинутые Мохамедом; сказать, что его условия могли бы быть приняты и что его наиболее вызывающие требования, например предоставление полной автономии иракским курдам, могли бы стать предметом переговоров. Я должен был помочь Мохамеду поверить, что кое-чего можно достигнуть, продолжив диалог между двумя сторонами.
Мохамеду было уже за шестьдесят, но, казалось, годы не оставили на нем следа. Лицо его выдавало настоящего воина, - жестокое и пугающее, с глазами хищника, быстро подмечающими любую мелочь. Считалось, что он быстро и точно мыслит и его не надо недооценивать. Мы вошли в большой зал с окнами, находящимися высоко под самым потолком, и сели друг напротив друга за дубовый стол. Мохамед с помощниками располагался на противоположной стороне стола, Хашим сидел слева от меня, а Тарик - справа.
Несмотря на непоколебимое повиновение Саддаму, Тарик обладал огромной силой характера. Когда мы расселись, он склонился ко мне и прошептал на ухо:
- Они попытаются запугать нас, но не обращай на это внимания. Они должны быть настроены враждебно ко всем остальным. Если они спросят о чем-то, на что ты не сможешь дать ответ, немного посомневайся и попроси меня ответить. Саддам часто так делает. Если они станут угрожать, постарайся выглядеть равнодушным.
Именно эти слова Тарика окончательно успокоили меня. Хотя я уже хорошо напрактиковался в роли Саддама, я никогда не сопровождал его на переговоры такого типа и просматривал слишком мало видеозаписей таких встреч, чтобы мог запомнить и изучить их. Совет Тарика пришелся кстати. Его не всегда воспринимали всерьез наиболее амбициозные министры Саддама, но он был умным человеком и умел выживать. Последнее обстоятельство было неотъемлемым качеством министра в правительстве Саддама Хусейна! Я кивнул Тарику в знак того, что понял его, в ответ он по-отечески улыбнулся мне.
Наш разговор продолжался более часа, и ничего неблагоприятного не произошло. Я был в состоянии обсуждать большинство вопросов, выдвинутых на рассмотрение Мохамедом, и в основном успокоить его. Когда Тарику нужно было вмешаться, он делал это со своим обычным тактом и дипломатичностью.
Однако, когда мы закончили, Мохамед сделал замечание, которое застало меня врасплох, и я опасно запнулся при ответе.
- Мы так редко видимся с глазу на глаз, Саддам Хусейн, - сказал он с тонкой усмешкой, - но я чувствую, что сегодня мы достигли некоторого прогресса.
- Мне было бы приятно так думать, - ответил я, оставшись без поддержки.
- Тогда, возможно, вы бы порадовали старого курдского партизана ещё немного? Я велел приготовить комнату, где мы могли бы посидеть и выпить вместе стаканчик-другой. Во имя нашей дружбы, если так можно выразиться. Есть некоторые вещи, которые я хотел бы обсудить только наедине с вами.
Я почувствовал, как краска сбежала с моего лица. В этот момент я так нуждался в совете Турика, но не мог получить его так, чтобы не вызвать подозрения Махмуда. Мне нужно было отвечать - Отлично, Мохамед Махмуд, но я не могу уделить тебе много времени.
Тарик с несчастным видом пожал плечами. Было очевидно, что он находится в заметном затрудении из-за быстрого и неожиданного развития событий. Мустафа также насторожился. У меня все же не было другого выхода, кроме как посидеть и выпить с Мохамедом и надеяться, что этим все и ограничится. Мы поднялись и вместе покинули комнату. Проведя меня по коридору, он открыл дверь, пропуская меня в большой квадратный кабинет с современной, но достаточно потрепанной мебелью.
Тот факт, что Мохамед выглядел среди всего этого окружения как дома, навел меня на мысль, что это его собственный офис. Я начинал думать, что попал в ловушку, но пока я нервно оглядывал комнату, Мохамед небрежно предложил мне занять одно из четырех низких кресел, которые располагались вокруг кофейного столика. Он предложил мне выпить, но, хотя я не очень благочестивый мусульманин, я никогда не любил алкоголь. Как-то раз, ещё будучи студентом в Кербеле, я слегка перебрал, после чего я два дня проболел и надолго лишился аппетита, в результате я зарекся испытывать на себе гнев Аллаха. Я попытался вежливо отказаться.
- Ну же, Саддам. Не рассказывай мне, что пьешь лишь время от времени, тогда как у тебя должна быть прекраснейшая коллекция вин и других спиртных напитков во всем Ираке. Уважь старого глупого человека и выпей вместе со мной.
- Тебя можно называть по-разному, Мохамед Махмуд, - сказал я сухо, но только дурак будет считать, что ты глуп.
Он открыл бар, вытащил оттуда бутылку виски и два стакана. Я не возражал, когда он наполнил их.
- Могу ли я спросить тебя, как ты это достал? - сказал я, поднимая бокал.
- В этом нет секрета, - сказал он небрежно, - через Турцию. Это лучшее шотландское виски десятилетней выдержки, которое я когда-либо пробовал. Если ты захочешь взять с собой ящик, я могу это организовать.
- Как-нибудь в другой раз, - сказал я, помня о том, что Саддам не одобрил бы, если бы я стал фамильярничать с этим человеком от его имени. Что ты хотел обсудить со мной?
Мы начали разговор, потягивая виски, и вскоре я ощутил расслабляющий эффект алкоголя. Я должен был сконцентрировать всю силу воли, чтобы не забыть, кто я такой, но я был восхищен глубиной интеллекта Мохамеда. Он превосходил всех, с кем я прежде сталкивался. Мы говорили друг с другом более двух часов, обходя темы, неудобные для меня. Наш разговор прервал неожиданный визит Хашима, который напомнил мне о "неотложных проблемах", требующих моего внимания в Багдаде. Так как под влиянием алкоголя я успокоился, то с растущей самонадеянностью прогнал его.
Только после того как Хашим заглянул ещё раз, Мохамед заговорил серьезно.
- Возможно, ты не ожидал услышать это, Саддам, но я чувствую, что знаю тебя очень хорошо. Если отодвинуть завесу непонимания, разделяющую нас, то ты найдешь, что мы во многом схожи.
- Я думаю, нет, Мохамед, - возразил я, - конечно, мы все иракцы, граждане одного государства. Но ты и я? У нас мало общего.
- Я имею в виду, что как лидеры мы должны демонстрировать нашу силу. Мой народ стонет от твоих поступков. Тебя называют самыми ужасными именами.
- Я не сомневаюсь в этом, - посмеивался я над ним.
- А я? - добавил он. - Я-то знаю, почему ты делаешь все это. Я так же, как и ты, убивал людей. Иногда я убивал своих соратников, но только в том случае, если это было необходимо.
- Разумеется. Ничего нельзя делать бесцельно.
- Точно. Но многие люди, особенно за границей, считают тебя сумасшедшим, психопатом. Они думают, что ты убиваешь и мучаешь людей ради удовольствия.
- У тебя злой язык, Мохамед. - Даже в расслабленном состоянии, я осознал опасность того, что позволяю ему говорить со мной дерзко и не одергиваю его. Кроме того, нельзя забывать, что сейчас я - Саддам, один из самых злобных диктаторов на земле.
- Но ты знаешь, что это правда! - настаивал он. - Теперь понимаю, для чего ты все это делаешь. Если бы я был на твоем месте, то делал бы то же самое. - Мохамед продолжал в том же роде ещё некоторое время, потом его тон стал более жестким. - Поэтому, хоть и не желая того, мы уважаем друг друга. Когда-нибудь один из нас, возможно, вынужден будет убить другого. Только одна вещь помешает мне убить тебя, Саддам, - это то, что ты убьешь меня первым. Я предсказываю это.
- А ведь лучшего времени, чем сейчас уже не будет. - Моя бравада подогревалась виски десятилетней выдержки.
- Сейчас этого не произойдет, - многозначительно ответил он. - Мы оба нуждаемся друг в друге. Я обещал своему народу пойти по пути примирения, который ты предлагаешь, если только этот путь не окажется среди зыбучих песков. Я тоже нужен тебе сейчас. Если меня убьют, то курдский народ восстанет против тебя. Возможно, это будет бесполезное восстание, но едва ли ты сможешь справиться с этим до тех пор, пока не разберешься с более могущественным врагом.
Я почувствовал, что мне трудно притворяться в компании этого человека. Я играл роль, которую ради моей семьи должен был поддерживать, но у меня возникло сильное искушение довериться ему. Вскоре слабость прошла.
Наконец Хашим позвал меня снова, на этот раз его поддержали Тарик и Мустафа, они настаивали, чтобы мы, как только позволит протокол, немедленно ушли. Я осторожно поднялся на ноги и, пожав руку Мохамеду, направился к двери. Я постарался сконцентрироваться и обещал ему передать наши предложения в отпечатанном виде и предоставить время для размышлений. Затем выразил надежду, что, когда мы встретимся вновь на следующей неделе, формальное соглашение может быть подписано.
- Помни, Саддам, - крикнул он мне вслед, - суди меня так, как хотел бы, чтобы судили тебя самого!
Я выразил свое согласие, покидая комнату под недоуменными взглядами Тарика и Мохамеда. Меня почти внесли в машину и еле усадили на заднее сиденье. По дороге в аэропорт я задремал и совершенно ничего не помню о полете назад, в Багдад, и только следующим утром, страдая от похмелья, я осознал, что Мохамед не сказал ничего важного. Из того, что я смог вспомнить, наиболее связным показался разговор о том, что мы могли убить друг друга. Только спустя десять лет я осознал истинную цель встречи.