Я отступил от нее:
- А как, Амна, ты все хотела рассказать? За обедом? Или после того, как позанимаемся любовью? Ты вообще-то рассказала бы мне?
- Я же рассказываю, - угрюмо ответила она.
- О, ну да, конечно. Ты меня за дурака считаешь?
- Я серьезно. Я хотела поговорить с тобой.
Я нахмурился:
- Ты хотела? О чем же?
- Скоро на Саддама будет покушение...
- Я не верю! Нет, не верю тебе! - Я бросился в кресло и обхватил голову руками.
- Мне поручено спросить тебя, займешь ли ты место Саддама, если покушение будет удачным. Будешь играть Саддама, пока не закончится операция и все его сподвижники не будут уничтожены?
Я с трудом соображал. Это было худшее из того, чего я боялся.
- Эта женщина безумна, - бормотал я, не в силах поверить, что моя жена - участница заговора, задумавшая убрать президента.
- Это очень серьезно, Микаелеф.
- Это точно! - огрызнулся я.
- Когда Саддам будет мертв, - продолжала она, - начнется хаос. Важно, чтобы другие члены его семьи, особенно этот ублюдок Удай и его брат, не завладели властью. Ты можешь сдерживать ситуацию несколько часов после смерти Саддама и помочь нам захватить власть в стране.
Это производило серьезное впечатление, но шансов на успех было не больше, чем у предыдущих заговорщиков. Я не был готов участвовать в такой игре.
- Насколько глубоко ты в этом замешана? - Моя злость постепенно сменялась горечью.
- Так глубоко, муж, как это только возможно.
Я беспомощно покачал головой. Для ссоры это было неподходящее время. Стало ясно, что никакие мои мольбы не заставят её изменить решение.
- И ты, разумеется, одна из тех, кто будет непосредственно участвовать в операции?
- Нет, - ответила она. Я был благодарен ей хоть за это.
- Ты собираешься использовать мое положение, чтобы облегчить доступ к Саддаму?
- Нет, ты должен быть в каком-нибудь другом месте до исполнения плана.
- Ты же знаешь, что это безумие, - сказал я тихо, без малейшей надежды на то, что она изменит свое решение.
- Это нужно сделать, - решительно сказала она. - Ради будущего Ирака мы должны уничтожить Саддама Хусейна.
Я был вымотан и разбит.
- Твое мужество поражает меня, Амна, но я не могу в этом участвовать.
- Ты не поможешь?
- Я не могу помочь, но ради наших детей и поскольку ты моя жена, я сделаю одну вещь. Я никогда никому даже не шепну о нашей беседе. То, что сказано сегодня, не узнает ни одна душа. Но я умоляю, Амна, отдались от этих людей.
- Слишком поздно.
После того как Амна ушла спать, я ещё долго сидел. Меня ужаснуло то, что она рассказала мне. А ещё меня мучила дилемма. Заключалась она в следующем: с Саддамом надо что-то делать. Но делать это должна не Амна. И не я. Жизнь моих детей была дорога мне так, что описать это словами невозможно, и я не мог подвергать их опасности. Если о роли Амны в этом заговоре известно, то получалось, что я тоже участник заговора. Однако предавать её - это уж слишком. А помешать я ничему не мог.
Следующие несколько дней я почти не разговаривал с Амной. В свете нашего последнего разговора все остальное казалось немного неуместным. Почти все свободное время я проводил в саду или в кабинете, напряженно размышляя в поисках выхода из ситуации, но никакого решения не приходило. Скоро у меня появилась мания преследования: мне казалось, что за мной постоянно следят. Сколько я себя ни убеждал, что это бред, меня не отпускало постоянное предчувствие чего-то ужасного.
Несколькими днями позже, в Черном кабинете, мы с Хашимом обсуждали войну, как вдруг вошли Саддам и Удай. Я сразу же приготовился к неприятному разговору, и после нескольких фраз самые худшие мои опасения подтвердились.
- Обычно я не занимаюсь такими вещами, - сказал Саддам, приветствуя меня, - однако это очень деликатный вопрос, и я должен задать его лично.
Хашим немедленно встал:
- Думаю, ваше превосходительство, мне нужно разобрать мои бумаги.
- Хорошо, Хашим, - кивнул Саддам.
Когда Хашим вышел из комнаты, я заметил, как Удай смотрит на меня. Этот взгляд заставил меня поежиться, как мышь под взглядом кошки. Саддам остановился у меня за спиной - в подобных случаях он предпочитал поступать именно так. Он положил руку мне на плечо и сразу перешел к делу.
- Я получил кое-какие сведения, Микаелеф, которые обеспокоили меня. Я хочу задать тебе несколько вопросов, а ты должен абсолютно честно ответить на них.
- Конечно, Саддам, - У меня засосало под ложечкой. Мне захотелось оказаться далеко отсюда.
- Знаешь ли ты, что твой шурин, Латиф Паша - член коммунистической партии?
Задавая вопрос, он встал передо мной, очевидно, чтобы следить за моей реакцией. На самом деле я почувствовал мимолетное облегчение, когда меня спросили о Латифе, а не об Амне.
- Мне совершенно неизвестно, - сказал я, собрав все свое хладнокровие, - состоит ли он в какой-нибудь политической организации.
- А ты знаешь, что твой тесть был коммунистом? - спросил Саддам.
- Да, - ответил я, все больше смелея. - Но он умер уже восемь лет назад.
- А Амна? - спросил Саддам, - они с отцом были близки, так ведь?
Внезапное упоминание имени жены взволновало меня, и я не сомневался, что Саддам это заметил.
- Да, конечно. Но я никогда не считал, что она разделяет политические взгляды своего отца. - Я надеялся, что Саддам не заметит лживых и боязливых ноток в моем голосе.
- У меня возникла проблема, - Саддам подошел к окну, из которого открывался вид на реку. - Имя Латифа Паши иногда попадает в поле зрения наших спецслужб, но сейчас меня беспокоит не это. Ты, конечно, догадываешься, что мои агенты есть в каждой политической организации в Ираке. Этим утром мне дали список людей, присутствовавших на тайном совещании коммунистов. Они планировали проведение террористических акций и собирались устроить беспорядки в нашей стране, и без того пребывающей в глубоком кризисе. Большинство этих имен я видел и ранее, но одно - впервые. Это Амна аль-Рабака.