Мамаша достает из рундука шлепанцы каких-то невероятных размеров.
"У вас в роду слоновой болезнью никто не страдал?" - едва не слетает у меня с языка.
Отсутствие в доме мужчины я определяю сразу. Как? Шут его знает! Возможно, по цвету обоев...
- На улице холодно? - спрашивает мамаша.
Все это время улыбка не сходит с ее лица.
Ну, как же! Жених пришел.
"Мамаша, эх, мамаша! Чему радуетесь? - ворчу я про себя. - К вашей дочке пришел ... (ладно, не будем уточнять кто), который ей, можно сказать, в отцы годится. Тут, мамаша, плакать надо!"
Честно говоря, ее улыбка уже начинает меня раздражать. Прямо не мамаша, а какой-то скалозуб в юбке. Что бы такое придумать, чтобы ей сразу взгрустнулось?
"Вариант первый".
Утро. Я в семейных трусах выхожу из комнаты Инги и сталкиваюсь с мамашей...
"Улыбается? Ладно, тогда вариант второй".
Утро. Инга и мамаша копошатся на кухне. Инга моет посуду. Я подхожу к Инге и пристаиваюсь к ней сзади...
"Опять улыбается? Прекрасно! Делаем рокировку."
Мамаша моет посуду, Инга хлопочет у плиты. Я подхожу к мамаше и пристраиваюсь теперь уже к ней...
"Что, снова улыбается? Теперь уже обе улыбаются? Ну, знаете, я вижу в этом доме мужчинам разрешено буквально все".
Тогда так. Инга и мамаша на кухне. Мы с Викторией вваливаемся в прихожую. Естественно, подшофе.
Я (громогласно):
- А ну, курицы, живо на шухер!
(Я загибаю Виктории салазки и пристраиваюсь сзади).
И н г а и м а м а ш а (в один голос):
- Что-о-о-о?!
- На улице холодно? - спрашивает меня мамаша.
(А она - дипломат!)
- Сейчас уже потеплело!
Инга влетает в прихожую. Я протягиваю ей пакет с дарами:
- Вот, лечись!
Инга заглядывает в пакет и от восторга теряет дар речи.
"Бедный ребенок! Совсем не избалован подарками".
Инга мчится на кухню, оставляет там пакет и так же, вприпрыжку, возвращается в прихожую. Мы расходимся по комнатам. Мамаша (с книжкой) - в свою, мы (с Ингой) - в свою. Вернее, в ее.
Как только мы остаемся одни, Инга бросается мне на шею. Я теряю равновесие и падаю на диван. Оседлав меня, Инга скороговоркой шепчет
мне в ухо:
- Милый, дорогой, любимый!..
"А где "единственный"? - мысленно привередничаю я. - У Асановой был еще "единственный"!"
- ...я знала, я просто чувствовала, что ты придешь!..
Инга запускает руку мне в п о д б р ю ш ь е (очень люблю это слово) и начинает расстегивать мой ремень...
- Ты сошла с ума, - теперь уже шепчу я. - Мама войдет.
- Не войдет, - со знанием дела шепчет Инга.
Она перекатывается на спину и начинает стаскивать с себя джинсы...
Все - джинсы на полу! Теперь моя очередь.
Я дышу ей в затылок, сдавливая в ладонях два упругих мячика...
"Наша Таня громко плачет, уронила в речку мячик..."
(Сгораю от стыда, но иных ассоциаций слово "мячик" у меня не вызывает.)
Скрежет диванных пружин наверняка слышен во всем микрорайоне. У подъезда уже толпятся люди. Стоят, задрав головы. Пытаются выяснить, из какого окна он доносится...
"Бедная мама!"
Бедная мама.
Что она чувствует в этот момент?
"Как все же хорошо, что у меня нет дочери!"
Я сижу на диване. Инга еще в ванной. Мне не остается ничего другого как разглядывать ее комнату.
Старый диван, старый письменный стол, старый секретер...