- Нет, - тихо говорит она.
- Ну, ничего. Еще посмотришь. У тебя еще все впереди!
С кладбища мы возвращаемся в институтском автобусе. Я сижу возле Виктории. У прохода. Виктория прижимает к себе девочку: она сидит у нее на коленях и смотрит в окно.
"Они были друзьями", - доносится сзади.
(Это про нас с Вольдемаром).
Время от времени я ловлю на себе взгляды сослуживцев. Обычно так смотрят на начальников. И хотя до выборов еще далеко, вопрос, кажется, уже решен.
"Пришел новый вожак, и стая приняла его".
Вольдемара поминали в диетической столовой. Из столовой мы выходим вдвоем с Викторией. Девочку (чтобы не травмировать психику ребенка) забрала к себе ночевать одна из сотрудниц. Туда же должна приехать потом и Виктория.
Мы идем с Викторией по улице. Ее лицо по-прежнему скрывает вуаль. Встречные прохожие провожают нас недоуменными взглядами: что за маскарад?
... Мы у меня в прихожей. Я помогаю Виктории раздеться. Виктория снимает вуалетку. Не глядя на себя в зеркало, проходит в комнату...
- Я сварю кофе, - говорю я и иду на кухню.
В комнату я возвращаюсь с двумя чашками, источающими аромат настоящего бразильского кофе.
Виктория лежит на диване, свернувшись калачиком. Кажется, она спит. Я укрываю ее пледом и сажусь рядом...
В какое-то мгновение мне кажется, что она не дышит. Я опускаюсь на колени и прикладываю ухо к ее спине...
Нет, дыхание ровное. Тихое, но ровное.
Я приподнимаю плед и ложусь рядом с ней...
Виктория пахнет земляничным мылом. Это запах моего детства. По правде говоря, жена и.о.директора института могла бы благоухать более изысканно. Но у Свирских в семье режим максимальной экономии: Вольдемару вот-вот должны были дать нормальную квартиру, взамен девятиметровой "гостинки", и Виктория копила деньги на мебель.
Не будет теперь ни Вольдемара, ни мебели, ни квартиры...
"Бедная моя девочка! Как тебе не повезло."
Волна неописуемой нежности захлестывает меня.
Я прижимаюсь к Виктории всем телом и начинаю раздевать ее...
Сначала идут шерстяные рейтузы...
(Виктория на удивление спокойно сносит мои домогательства.)
"Чудесная моя девочка!.."
Затем очередь колготок...
(На внутренней поверхности бедер я ощущаю множество катышей.)
"Любимая моя девочка!.."
Теперь нечто воздушное...
Я напрягаюсь...
... и тут, перевернувшись через голову, оказываюсь на полу.
"Боже мой! Какой кошмар!"
Только на полу до меня доходит, ЧТО произошло.
Я бросаюсь к Виктории...
"Клянусь, это недоразумение! ЭТО произошло совершенно случайно."
Но Виктория невменяема. Она с остервенением натягивает на себя одежду. От прежней Виктории нет и следа. Сейчас передо мной разъяренная пантера.
"Поверь, я бы никогда не позволил себе ЭТО в такой ситуации. Я знаю, что ты решила. Но надо совсем не знать меня, чтобы так обо мне думать. У меня есть мораль! У меня есть принципы. Человек, который обижает вдов и сирот, не может называться человеком! Я не хотел унизить тебя. Я не хотел показать, что теперь, когда ты осталась одна, я могу обращаться с тобой ТАК. Мне не хуже, чем тебе, известно о практике наших отношений, о том табу, которое я никогда не нарушал. И если ЭТО случилось сегодня - это объясняется только одним. Роковым стечением обстоятельств! Пойми, я ПРОМАХНУЛСЯ! Тебе приходилось открывать ключом дверь в темном подъезде? Значит, ты должна меня понять!"
Но Виктория меня не слышит. Она выбегает на лестничную площадку и так хлопает за собой дверью, что со стен сыплется известка.
Я возвращаюсь в комнату, сажусь на диван...
И тут я вспоминаю об ее подарке.
Я отодвигаю стол, лезу за батарею и достаю оттуда пакет, успевший покрыться тонким слоем пыли. Беру ножницы...
Как я и предполагал, в пакете - три носовых платка.
Сверху лежит сложенная надвое открытка. На ней - палехская миниатюра. "Дети, играющие в снежки".
На обратной стороне рукой Виктории выведено пять слов: "Игорь! Я тебя очень люблю".
Я опускаюсь на стул и закрываю лицо руками.
12.
Выборы состоялись двадцать третьего марта. Как и было запланировано. День в день.
Правда, надежд "широкой демократической общественности" они не оправдали. В последний момент Президиум внес изменения в им же разработанные
правила. К голосованию были допущены только члены Ученого Совета. Остальных просили не беспокоиться.
...Только что подвели итоги голосования. За меня - 16 голосов. (Из 18). За Панюхова - ни одного.