— А-а.
— Мне мой доктор мочегонное прописал, я вот пью неделю и, представляешь, похудел на три килограмма, ведь наш организм состоит из воды…
Он подарил Радику поношенный свитер, это было уже смешно и не нужно как факт вообще. Радик растерялся, ухмыльнулся и взял, не было сил говорить на серьезные темы. “Он, видимо, проверяет, насколько искренни мои чувства, — думал Радик. — Но я же его не проверяю”.
Радик с удивлением заметил, что после этих встреч со Славой он становится веселее и добрее к Лорке, ему не так мучительно и тоскливо находиться все выходные с семьей, словно бы эти отношения со Славой избывали или удовлетворяли в нем что-то женское, лишнее, ненужное, что ему мешало всегда и раздражало как мужчину. После этих встреч он больше любил жену.
Радик бросил курить, вернее — Курить бросил его, ему стало противно, словно бы в организме начались странные биохимические процессы. Одним словом — он явно становился лучше, чище, яснее.
Он рассказывал об этом Славе, и тому приятно было слушать. “Надо же”, — растроганно удивлялся он.
Но больше всего Радика поразило то, что Лорка только сейчас испытала оргазм от их близости. Через несколько лет семейной жизни, после родов ребенка.
“Той ночью она сама не поняла, что вдруг в ней возбудилось. Она уже привыкла к их совокуплениям, привыкла подражать и подыгрывать Радику в его страсти, в его конвульсивных движениях и даже стонах, сливаться с ним во всем. Иногда, с испуганной осторожностью, думала о Гарике Сукачеве. А в конце обнимала, стискивала крепко-крепко, словно благодаря за старания и за то, что все кончилось. А тут все пошло по-другому, она почувствовала Радика отдельно от себя, как огромный башенный кран, зависший над нею. И она возненавидела эту его чужеродную отдельность и агрессивную неутомимость, будто бы лишние, но которые доставляли ей все больше и больше наслаждения, и она сама не заметила, что просит еще и еще, хотя уже и так было невыносимо терпеть дальше эту нарастающую сладкую муку. Ей захотелось отпрянуть и в то же время сильно удариться об него. И когда она думала, что уже умирает, из самого средоточия мучительного зуда вдруг вырвалась яркая упругая волна и пробила ее до корней волос, заискрила на кончиках ресниц. Она вдруг поразилась тому, как же сильно она любит этого мужчину, этого единственного на всей земле Радика.
— Радик! — удостоверилась она вслух.
От любви и невыносимой жалости, и обидной неизъяснимости жизни она горько зарыдала. Сердце яростно и будто бы в последний раз стукало по всему телу, сильнее всего отдавая в бедрах. Так, наверное?”
— Ты изменился, Радик. Ты стал другой, — она смотрела на него, широко раскрыв свои серые и такие красивые глаза. — Такой нежный и понятливый, и настырный… как сука..! — она толкнула его в грудь.
— Что?
— Мне хочется материться, понял на...
— Понял! — засмеялся Радик. — Понимание приходит с опытом.
Утром она напевала, стоя у плиты. Радик изумленно слушал ее тонкий голосок. Он рассеянно засыпал в турку сахар, чай, кофе. Солнце приятно ласкало обнаженное тело.
“А знаешь, Лор, ведь я стал голубым! — едва не вырвалось у него. — Так странно. Какие-то новые ощущения. Я стал понимать женщин”.
Радик засмеялся.
— Чего ты? Ту-дум-пум-пум…
— Да так. Да смотрю на эту соседку, татарку.
— И чего? Лай-ла-лай-ла-лай.
— Я понял, почему они с мужем ругаются, ребенка мучают. Всему виной ее природа, Лор. Посмотри, ведь она мужик. Смотри, как она пьет пиво, как курит, с каким вызовом ходит. Все это мучит ее, ищет выхода, а она ничем не может себе помочь. Вот если б муж ее был женственным…
И в магазине Радику так и хотелось сказать Борису: “Помнишь Славу, наш вип-клиент тридцатипроцентный? Я с ним переспал. Удивительно, правда?” Приятно было сохранять со Славой нейтралитет, когда он приехал за покупками для сестры, играть с ним в эту игру “продавец—покупатель”. Слава выбрал продавщицу, похожую на его сестру, и та, примеряя на себя вещи, которые он хотел приобрести, смущалась, смотрела на Славу с вызовом, с трогательным женским блеском в глазах.
— И эти маечки возьмите, мужчина, тем более, что размерчики есть в этом цвете.
— Эти? — Слава оценивал и похлопывал по бедру длинным рожком для обуви. — Это уже too much, правда, Радик?
— Да, too much.
— Ой, нет, что вы? — она резко вскинула руку и хихикнула.
— Что такое? — Слава задумчиво грыз рожок.
— Не грызите рожок, он же грязный!
Радику хорошо было со Славой, их встречи раскрашивали его серую однообразную жизнь “два через два”, выделяли его из толпы людей в метро, ему нравилось общаться с ним, нравилась детскость и простота, иногда проступающие в нем, нравилось дружить. Но Славе в Радике нравилось совсем другое, то, от чего Радик всегда спешил напиться.
— В порно меня возбуждает, когда ЭТО делают втроем. Или когда абсолютно неэротическое место — типа офисного стола, примерочной кабинки.
Радик молчал.
— Но когда я воображаю что-то, меня возбуждает, когда втроем. А тебя?
— Когда вдвоем…
— О чем ты думаешь, когда я делаю это? — спросил Слава.
— Я представляю себя женщиной.
Славу не удовлетворил этот ответ, но он его принял. И Радик, чтобы сгладить свои слова, рассказал ему смешной авиационный курьез из рукописи, забыв, что Слава ее читал.
— А ну да, ты же знаешь, — смутился Радик.
— Не-ет, — Слава вытирал слезы смеха. — Ты не рассказывал… О, вставь, вставь его в свою книгу, точно!
Словно бы издеваясь над самим собой, Радик пересказал ему еще один анекдот из авиадиспетчерской жизни, потом другой и понял, что Слава не читал рукопись, он посмотрел начало и все! “А как же Велемир Хлебников, как же "Доски судьбы"?! — поразился Радик. — Как же обещание издать? Работа? Действительно аферист, он же предупредил”.
— Представляешь, я же пил мочегонное и похудел, естественно, но у меня загустела кровь, — сетовал он. — Придется пропить курс дибикора. А я так радовался, так радовался.
— При ударе в челюсть человек теряет двести калорий!
— Сколько? А-а, понял, ты прикалываешься, — Слава неприязненно посмотрел на Радика.
Ходили гулять на ВДНХ. Лорка фотографировала Радика с коляской у цветов, и он, прикрыв глаза, видел себя размноженным на тысячах подобных фотографий, пленках домашнего видео. Холодная вода фонтанов, будто бы сохранившаяся с советских времен. Гигантские, исполненные имперской мощью павильоны. Казалось, что они кренятся над тобою, с какой стороны к ним ни подходи. Внутри они все были разгорожены фанерными и гипсокартонными перегородками, и везде продавали какую-то обидно легковесную чушь — матрасы, унитазы, электрические фонтанчики, встраиваемые шкафы. Радика особенно поразил павильон, в котором продавались солнцезащитные очки всех марок, подделанные в Китае.
— Всех китайцев ждет поддельный рай, — сказал он Лорке.
Радику всегда было грустно среди этих советских надгробий, словно бы жизнь сделала пустой крюк. Все эти гигантские, тяжело и громоздко основавшиеся на земле здания были картонные и мучительно бессмысленные, напрасные. “Значит, и моя жизнь, казавшаяся мне такой реальной, такой серьезной, может быть полностью лишена смысла, цели… бутафорская жизнь”.
— Смешно, — сказал однажды Слава. — У меня мальчик один работает. Хорошенький такой. Его отец оставил их с матерью и ушел к любовнику.
— Я не смогу уйти, Слава, — сказал Радик.
Слава резко встал и задел полку, с которой упала звонкая деревянная дощечка. Радик поднял ее. Это была иконка, на которой изображена странная, спокойно зажмурившаяся старушка в белом платке.
— Матрона упала! — испугался Слава. — Это плохой знак… А поехали съездим к ней, пока народу мало.