— Ты че?! Такое не успокаивается!
— Давайте выпьем.
— Мне Сашка говорит, ты не смотришь… если б я не смотрела. Грит, у тебя ума нет… если бы у меня ума не было, я бы уже давно…
Обсуждают бесконечно, с озабоченной деловитостью, всем своим видом доказывая, что они нормальные. А они и были б нормальные обыватели, просто судьба так повернулась.
— А ты-то сам, чем по жизни занимаешься?
— Теорией падений самолетов.
— Ни хрена ж себе загнул!
— Вернее, опасным сближением. “Теория опасных сближений” — это моя научная работа. А так, в магазине торгую одеждой, жизнь заставила.
— Алигархи все скупили, канешна.
— Дураки мы, русские!
— И выпить любим. Наливай!
— Не гони, че гонишь-то, дай с умным человеком поговорить. Человек специалист, а на рынке впахивает, понял!
— Да не на рынке… да и не это важно. Помните, в “Шереметьево”, два самолета чуть не столкнулись?
— Но, но.
— Между ними было десять кэмэ — это уже опасное сближение, если вы их скорость себе представляете?
— Но, но… ты пей, освобождай тару.
— И мне тем более хреново, что мои исследования именно на эти темы никому не нужны. Даже не читают!
— Канешна, на хрена им чужие проблемы!
— Но дело не в этом. Понимаете, я в натуре — Циолковский, но время сейчас не циолковское, никакое время, время водяных глаз!
— А вот скажите, почему когда самолет аварийно садится, то лицо в колени надо? — мужчина перешел на “вы”.
— Ох, ты, епст, умный, что ли?
— Рот закрой. Я слушаю.
— Ну, это примитивно, извините, — Радика замутило.
— Не, ну почему?
— А чтоб позвоночник кресло не проткнул при ударе.
— Дураки мы, русские! Не было по-нашему и не будет!
— А-а, лишь бы войны не было. Наливай, водка мерзнет!
— А война будет, — Радик сорвал листок и занюхал.
— Не гони!
— Не, погоди, я тоже согласен, но почему будет-то?
— Потому что людям нечего делать, пустоты в них много, потому что все с ног на голову перевернулось, кончился коммунизм и американская мечта, религия и научно-техническая революция, никто ничего не хочет, даже прочитать не могут. Это все к войне, к сожалению.
— И мальчиков, говорят, сейчас больше рождается.
— А, лишь бы наливали!
— Нет, я не пойму, ты че гонишь-то?! Ты, бля, совсем охренел, в одну харю трескать?!
Радика тошнило, мышцы живота скрутило, он согнулся, а площадка встала на дыбы и толкнула его в лоб. Бомжи бережно вели его в другой двор. Сил объяснять и сопротивляться не было. Мужчина поддерживал, а женщина осторожно и хозяйственно, как бы желая блага, обшаривала карманы. Потом ушли, продолжая разговор про сосиски на вокзальных путях. Радик стоял, обняв фонарный столб, рыгал и орал: “Поддонки, у-у-у-х… Поддонки, у-у-у-у-х”. Сверху фонаря, в желтом пузыре свисало лицо Болдырева, масляно ухмылялось.
Его нашли Лорка с Найдой. Лорка втащила его в квартиру, подтягивая за брючный ремень. Найда облизывала губы.
Гулял с Германом в парке у пруда. Где-то далеко тарахтел старый “кукурузник”, поднялся над кромкой леса и завис среди облаков шаткой этажеркой. Радику показалось, что это к нему летит помощь.
Осень. Вода отвердела ясно. В глади пруда размыто отражаются деревья. Мужчина выбросил руку и выстрелил золотистым снарядом, он молниеносно скользнул по леске и брякнулся в воду красным поплавком.
Когда Герман засыпал, Радик успокаивался, а до этого все чего-то боялся, был напряжен. Он садился на скамейку над прудом и играл на телефоне в бесконечного удава.
Бился под ветром на дереве уже основательно потрепанный детский “змей”, сделанный в виде птицы. Радик с грустью смотрел на него. “Может, действительно, как Борис, играть на автоматах, чтобы хоть как-то испытывать сильные чувства? Скорее бы кончился сентябрь, удивительно пустой месяц. Пустой, холодный и муторный, как коридор. А сегодня только двадцатое. Что-то новое всегда начинается в октябре”.
Из коляски пахло осенью, два огромных, желто-красных кленовых листа укрыли Германа.
Менял ему приятно тяжелый, раздувшийся и теплый памперс и вполголоса читал:
Я — Франсуа, чему не рад,
Увы, ждет смерть злодея,
И сколько весит этот зад,
Узнает скоро шея.
Снова орал Юрка снизу. Был слышен заполошный топот его пяток по полу. Он высовывался из окна первого этажа и звал маму. Только отец уйдет на смену, охранять склад пиломатериалов, она сразу смывается к кому-то бухать. Радик хотел встать, но ленился. Потом с улицы к окну подошла какая-то женщина.
— Где моя мама? — спрашивал Юрка.
Женщина его успокаивала, все затихло, Радик посмотрел на Лорку и Германа и заснул.