Глухой тяжёлый удар. Что это за звук? Ах, это же он сам захлопнул за собой дверь отцовского кабинета. И как захлопнул! Пыль полетела от косяков. Отец никогда себе такого не позволял: при посторонних это выглядит грубо, когда ты один — глупо… Орсо вдруг рассердился на себя: не прошло их двух дней, как отца нет, а сын уже дичает и забывает преподанные отцом уроки.
Орсо опустился на деревянный стул у конторки, свесил руки между колен и печально задумался. До этого дня он и не представлял, насколько же он один в этом мире. Пока рядом был отец, его никогда не посещала эта глухая пустота. Отец был точкой отсчёта — его несуетная мудрость, спокойствие и мягкий юмор освещали весь мир вокруг словно уютным светом жарко горящего камина. Всё, дорогой, чудеса кончились, камин погас, а в холодной золе толку немного — что с того, что когда-то она была живым огнём. Теперь нужно всё решать самому, и при этом от твоих решений зависит поразительно мало. Распоряжаться наследством можно будет лишь через два с небольшим года, кредиторы уже вот-вот постучатся в дверь дома, который тебе не принадлежит, а единственные близкие люди — родня матери…
Э, нет, оборвал себя Орсо. Врать себе не надо: о материных родственниках ты если когда и вспоминал, то разве когда приходило очередное письмо от тётушки Фуччии с просьбой помочь деньгами. По-родственному. И как же радостно было думать, что тебе не надо с ними жить! В хорошие времена они были омерзительны — с чего бы в горе стали милее? Стоит ступить на их порог — и будешь ты готовый герой сказки про бедного сироту, на котором воду возят. Только вот тебе добрый волшебник вряд ли принесёт рыцарскогоконя, блестящий доспех и верное копьё — соверши, мол, три подвига и станешь королевским зятем. Сказки не для этой жизни, а в этой жизни вы, Орсо Травенари, для своих любезных тётушек — досадная помеха, если только им не удастся запустить лапы в наследство до того, как вам стукнет двадцать. Но хотя бы от этого закон защищает даже сирот.
Орсо попытался примерить к себе это слово — «сирота». Стало муторно и мерзко, будто заглянул в богадельню, где тебе предстоит провести остаток жизни. Но выхода нет — придётся тащиться в дом проклятых Каленти, а оттуда его наверняка отошлют в жуткую захолустную дыру, которую тётушки громко титулуют «имением». Отец, будучи в скверном расположении духа, называл это место «немением» и однажды рассказал сыну, как приехал туда знакомиться с родителями будущей жены. Дом отец не описывал — он его нарисовал несколькими скупыми штрихами, потом смял бумагу и бросил в камин. Но Орсо слишком хорошо запомнились обветшавшая крыша, проломленные резные перила террасы, запущенный сад, лужи на подъездной дорожке и унылые хозяева, полные сознания собственной важности вопреки очевидному… Нет уж, оттуда он сбежит, не пройдёт и дня! Лучше украсть у дядюшки старинное ружьё и податься в разбойники, чем жить в этаком родовом гнезде. Он не ворона, в конце концов.
Вот она, свобода выбора: ты свободен своими руками надеть на шею ярмо…
Орсо поднял голову, словно проснувшись от тяжких мыслей, и оглядел кабинет. Всё здесь — не случайно: случайных вещей отец не держал. Каждая книга, каждый остро отточенный карандаш в подставке на столе, каждый листочек бумаги — это память. Всех этих вещей только позавчера касалась рука хозяина. Позавчера он сидел за этим столом до глубокой ночи, составляя письма друзьям, запечатывая своей крошечной печаткой и чётким книжным почерком надписывая адреса. Писать близким людям дважды в месяц для отца было святым делом, этого он никогда не забывал и не откладывал. Вот они, письма, лежат аккуратной стопкой слева на краю стола, и в них — живой голос человека, говорящий с живыми. Они будут читать эти послания, а написавший их уже мёртв. Орсо передёрнул плечами и вдруг подумал, что письма надо обязательно отправить адресатам и к каждому приложить короткую записку о том, что отца не стало. Только надо указать свой адрес — а вот адреса Каленти он не знал. Да и будут ли хозяева так уж рады, если к ним в дом принесут письмо от друга того, кого они даже отказывались считать роднёй!
Мучительно жаль расставаться и с домом, и вещами отца, а Каленти наверняка не разрешат взять с собой ни книги, ни письменный стол… Продадут старьёвщику и не поморщатся. А в отцовском собрании есть книги позапрошлого века! Раритеты, которые оценит только знаток: рукописные церковные поучения, собрания старых карт, первые выпуски «Журнала для чтения», ещё тоненькие и без картинок… А «Описание плавания кругом земли» — этих, самых первых, изданий уцелело не больше десятка! У Орсо мелькнула мысль: а нельзя ли передать коллекцию книг какому-нибудь музею? Как наследник он, наверно, имеет такое право?.. В музей — не жаль, там они послужат людям, и на полку наверняка повесят бронзовую табличку «Личное собрание Гаэтано Травенари, передано в дар» и прочее, что там положено писать.
Эта мысль, как ни странно, немного успокоила тоску. Орсо поднялся, подошёл к резному креслу у письменного стола и встал за спинкой, как часто делал, когда был маленьким, если отец рано заканчивал с делами и брался за угольный карандаш. Он делал вид, что не замечает затихшего сзади мальчишки, но на листе бумаги один за другим возникали забавные персонажи. Вот рыцарь на коне пытается поднять неимоверно длинное копьё. Вот щенок чешет лапой за ухом и лукаво глядит на замершего в восторге Орсо. Вот раздувшаяся от важности лягушка сидит на листе огромной кувшинки — точно такие плавают в пруду в парке Риполи, где Орсо часто гулял с отцом… Когда мальчик не выдерживал и начинал хохотать, отец сажал его к себе на колени и давал в руки карандаш. И Орсо дорисовывал рыцарю тяжёлый щит, щенку — сахарную косточку, лягушке — пролетающего мимо жирного комара… Отец не жалел для него дорогих карандашей и не сердился, если сын случайно разбивал грифель. Он был уверен: нельзя ничему научиться на негодных материалах. Ведь на хромой лошади не научишься брать барьеры, а с кривым вертелом — драться на саблях. Рисовать — так уж рисовать, хорошими карандашами на подходящей бумаге!
Вон они, эти карандаши, замерли аккуратным строем в коробке. И от пачки бумаги для набросков осталось ещё несколько листов в бюваре с золотым тиснёным дубовым листком. Дуб Травенари. Орсо — его последний отросток.
Что это за голос внизу? Неужели прискакала тётушка? Нет, этого резкого хрипловатого голоса Орсо раньше не слышал. Это точно не тётушка Фуччия — на похоронах она так надрывно и визгливо ныла о «незабвенном Гаэтано», что у Орсо до конца дня звенело в ушах и болели зубы. Если он ещё раз услышит тётушку, с ней может случиться что-нибудь нехорошее! Но что чужой женщине делать в его доме? Ах да, это ведь больше не его дом…
Орсо рванул дверь, выскочил в коридор и застыл самым неприличным образом. Все манеры вылетели из головы. На верхней ступеньке стояла незнакомая очень высокая женщина в тёмном платье, в серой вуалетке и с двумя белыми розами в руках, как положено являться в дом, где умер член семьи. Орсо торчал молча не меньше минуты, прежде чем смог промямлить какое-то вежливое приветствие.
— Здравствуйте, — кивнула незнакомка. Да, это был её голос! Вполне способна заменить корабельную рынду… — Желать доброго дня сегодня неуместно. Прошу простить, что я вот так врываюсь к вам, но дело весьма срочное. Я Ада Анлих. Мы с вами, насколько мне помнится, не встречались.
Самая неожиданная персона, какую только можно было представить сегодня здесь. Если отбросить слухи, твёрдо о ней можно сказать лишь одно: как ни странно, она в самом деле приёмная дочь короля Джакомо и королевы Марии. Иностранка, простолюдинка, всем известная, но далеко не светская особа и, говорят, весьма небедная. Пришла выразить соболезнования? Лично? И разве они с отцом настолько хорошо знакомы? В мыслях стремительно сгущался туман.
— П-прошу вас, — Орсо отступил с дороги. — Проходите, прошу… Я… извините, я несколько неучтив, но…
— Понимаю, сейчас не до куртуазии. — Ада выглянула назад и вниз, в холл. — Вы не возражаете, если моя охрана подождёт меня внутри… я надеюсь? Они не позволят никому вломиться в дом без вашего согласия. А заодно и отгонят репортёров… впрочем, быть может, вы желаете побеседовать с газетчиками?
— Нет-нет, не стоит! — испугался Орсо. Репортёры, как же он забыл. Трагическая фигура юного сироты, наследника рода и кучи долгов. Газеты выходного дня такая история украсит наилучшим образом…
Юноша открыл перед гостьей дверь кабинета и запоздало подумал, что лучше было бы пригласить её в гостиную — так не хотелось пускать чужих в свои воспоминания… Но не гнать же даму вниз по лестнице! А в свою спальню он точно никого не пригласил бы.
Ада, припадая на левую ногу, прошла в кабинет, Орсо подвинул ей кресло — не то, в котором работал отец, другое, узкое, обтянутое зелёной кожей. Для мужчины оно было тесновато, а дама расположилась в нём вполне удобно. Положила розы на софу, достала из песцовой муфты какой-то очень официальный конверт с жёлтыми печатями и протянула его хозяину:
— Орсо Травенари, согласно распоряжению вашего отца, со дня его смерти я являюсь вашим опекуном до достижения вами возраста двадцати лет. Соответствующая куча бумажек — здесь, в пакете, вскройте сами и убедитесь.
Орсо молча взял конверт, тщетно пытаясь отыскать слово, которое в полной мере описало бы его изумление. Машинально он протянул руку к столу, ощупью отыскал нож для бумаги — как всегда, на месте, справа от письменного прибора, — и разрезал плотную хрустящую бумагу. Наружу посыпались листки с печатями и затейливыми вензелями. Орсо с ходу узнал две подписи: отца и его поверенного Липпи. Он сам не далее как вчера ставил свой кривой росчерк на каких-то бесконечных бланках, а поверенный визировал их своей изящной закорючкой. А вот и незнакомый вензель — двойная А в полупетле и с хвостиком снизу. Принимая во внимание… до наступления совершеннолетия… доверить… каковое имущество… охраняется законом… на основании параграфов… «Утверждаю» — суровый вердикт поверенного и ниже — три подписи: отца, Ады и…
— А это что? — глупо спросил Орсо, ткнув пальцем в сложную сигнатуру свидетеля.
— Это подпись Её Величества Марии, — пожала плечами Ада, как будто подпись королевы была делом совершенно рядовым и должна быть знакома каждому.
— А… как… — от удивления Орсо не мог изложить словами простой вопрос, который просился на язык: каким образом и чего ради документ о назначении опекуна ничем не выдающегося дворянского отпрыска подписала королева?
— Да никакой загадки: Её Величество случайно оказалась рядом, когда ваш отец и я подписывали бумаги. Дело было в Верхнем парке, там очень удобные перила террасы — пиши не хочу…
— М-м… прошу меня извинить, я… что-то никак не могу собраться с мыслями… это всё несколько… э… неожиданно… — пробормотал Орсо.
— Ваш отец решил, что о его поручении лучше никому, кроме поверенного, не сообщать: если бы ваши родственники со стороны матери заранее узнали об этом, они успели бы основательно испортить вам жизнь.
Орсо вскочил, сел, снова поднялся, прошёлся по кабинету, мучительно пытаясь куда-нибудь деть руки и вообще прийти немного в себя. Вспомнился совет отца: когда не знаешь, как вести беседу, предложи гостю выпить. И время выгадаешь, и обстановка станет более непринуждённой. Только вот послать за вином было некого! Слуг в доме не осталось, да и вино вовсе не обязательно найдётся. Камердинер отца помог с похоронами (что бы Орсо без него делал!), но остаться отказался и даже не взял плату за прошедшую часть месяца, хотя Орсо предлагал заплатить или хотя бы возместить расходы на дорогу. Видно, старику было тяжело задержаться в доме хоть на лишний час… Кухарка была приходящая, в последний раз Орсо видел её на похоронах, но в дом она больше не зашла — насквозь пропиталась своими суевериями! А конюха отец вообще не держал, Пороха юноша чистил, кормил и проминал сам. Жеребец был верным другом — отдать, а тем более продать его у Орсо не поднялась бы рука. Что с ним станет? Ещё один камень на сердце…
— Прошу прощения, из меня никудышный хозяин — надо было предложить вам вина…
— Не стоит вашего беспокойства, — отмахнулась Ада. — Я, собственно, хотела предложить поехать ко мне, пообедать как положено, а потому уже не торопясь решать, как вы распорядитесь имуществом. Догадываюсь, что в последние сутки вам было не до обедов, да и спали вы, как посмотрю, неважно…
— Вообще не спал, — признался Орсо и прикусил язык: выглядит как жалоба и нытьё!
Ада, впрочем, нытья не заметила:
— Тем более. Мои люди посторожат дом и в случае надобности выставят Каленти, приди они хоть ротой. Вообще я бы вам посоветовала, буде попадутся на дороге ваши тётушки, с ними не разговаривать — оставьте их мне. У меня большой опыт… — В словах Ады прозвучало что-то кровожадное, и Орсо на мгновение даже пожалел родственников.
Но прежде чем уйти из этого дома, надо понять главное. Откуда всё это, зачем, почему?
— Простите мою несообразительность… я всё же никак не пойму… почему отец так решил? Я не хочу сказать, что недоволен его решением, но…
— Вы вполне можете быть недовольны, что тут такого? — пожала плечами Ада. С усилием толкнувшись от подлокотников, она поднялась на ноги, дохромала до окна, приотодвинула штору и с любопытством выглянула на улицу. На карнизе снаружи намело уже, оказывается, порядочно снега… — Я вовсе не подарок, да и в воспитании давно уже не разбираюсь. Я горжусь доверием вашего отца, но… знаете, у меня есть только одно объяснение его решению. Предупреждаю: я не настаиваю на нём, но оно самоочевидно.
Женщина отвернулась от окна и посмотрела прямо на обитателя комнаты:
— Всем остальным, кому вообще могло быть дело до его семьи, он доверял намного меньше.
— Но… почему? — Нет, положительно сегодня у него туго со словами — простейшие вопросы не удаётся задать ясным языком. Однако Ада, кажется, поняла:
— Мы с вашим отцом были знакомы давно, хотя я не назвала бы это знакомство очень близким. Если захотите, я расскажу вам, как было дело, но не сейчас — история долгая и может показаться малопонятной. Давайте решим все срочные насущные дела, сейчас вам всё равно не до разговоров. Согласны… я надеюсь?
— Согласен… Госпожа Анлих…
Ада умоляюще подняла руки:
— У меня к вам просьба: называйте меня Адой, хорошо? Я совсем не госпожа, тем более для вас. На людях обращайтесь как вам будет удобнее, но когда мы одни, прошу, не надо титулов и фамилий!
— Как пожелаете. — Здесь порядочному молодому человеку, видимо, следовало бы покраснеть или смутиться, но Орсо сейчас и в самом деле было не до того. Он вдруг остро почувствовал, что не спал две ночи и чем скорее ему попадётся пригодная для сна поверхность, тем лучше. Но и заставлять опекуншу ждать неправильно…
Юноша провёл ладонью по лицу:
— Прошу меня простить, я боюсь заснуть на ходу. Если я скажу что-нибудь неуважительное, умоляю отнести это на счёт…
— Отнесу, отнесу, не беспокойтесь, — рассмеялась Ада. А вот смеётся она приятно, и даже голос кажется не таким резким. — Едемте ко мне, пока вы в самом деле не уснули. У меня на улице возок. Коня можно сразу взять с собой, за остальным вернёмся.
Орсо ещё раз потёр ладонями лицо. Помогло — кровь прилила к щекам, глаза слипались чуть меньше:
— Я задержу вас на одну минуту.
Через минуту он и в самом деле появился одетый и при шпаге, предложил Аде руку, и та с готовностью оперлась на неё. Лестница, видимо, была для её ноги нелёгким испытанием.
Морозный воздух и снежинки, касающиеся лица, ещё немного отрезвили Орсо. Вот бы сейчас вскочить на Пороха и — карьером отсюда, в метель, куда глаза глядят, чтобы из всех звуков остались только свист ветра и грохот копыт по подмерзающей земле… Он с трудом оставил заманчивую картину бездумной бешеной скачки и вернулся в реальность: даме нужно помочь сесть в экипаж.
Возок Ады мягко шёл по заснеженным улицам, полозья иногда чуть слышно гудели на льду. Маленькие окна залепило снегом, внутри стало совсем темно. От голода и усталости Орсо начал мёрзнуть и из последних сил боролся со сном. Чёрная шубка Ады касалась его плеча, она даже на вид была такой тёплой, такой уютной… не спать, ещё не хватало!
— Вы уже подумали, что будете делать с обстановкой дома? — спросила опекунша.
Орсо ещё раз героическим усилием отогнал дремоту:
— Я бы хотел… если это вам не помешает… я хотел бы забрать вещи из кабинета отца, всю библиотеку, Пороха, конечно, и… если можно… ещё рояль.