«Поедем закоулками», — пообещала Ада и обещание выполнила точь-в-точь. Всю ночь они скакали засыпанными снегом тропинками, накатанными колеями от саней, перебирались через бесчисленные ручьи по шатким мостикам, а то и просто вброд, перескакивали низенькие, наполовину заваленные сугробами плетни и срезали напрямик по полям… Порох отлично показал себя в этом утомительном и опасном путешествии: сколько раз Орсо рисковал полететь вверх тормашками из седла, когда под снегом коня караулило очередное малозаметное препятствие — ямы, бугорки, поваленные деревца словно нарочно сбежались, чтобы помешать скачке. Но Порох лихо справлялся с дорожными неприятностями, и Орсо ощущал коленями, как под бархатистой шкурой, под крепкими рёбрами ровно и размеренно бьётся могучее сердце. Верный друг, кажется, готов был нестись так же неутомимо круглые сутки.
Сова не отставала — она была легче Пороха, все дорожные помехи перелетала, расстилаясь над ними низко-низко (в манеже это называется «облизывать препятствия»), а потом снова переходила на свою мягкую иноходь. Она шла первой — Ада выбирала, куда ехать, — но Пороху даже на широкой дороге с трудом удавалось время от времени поравняться с кобылой. Лукавый вишнёвый глаз Совы словно поддразнивал жеребца, и временами они откровенно неслись наперегонки.
Конь Зандара был тяжелее, мощнее и чем-то напоминал Грозного, памятного Орсо по сумасшедшей скачке ко дворцу в день смерти короля. Но Грозный был потомком рыцарских коней, носивших в битвы закованных в железо седоков, а от них ожидалась известная резвость. Коню, который вёз зинала, видно, ближе и по духу, и по роду были ещё более могучие, но неспешливые тяжеловозы, таскавшие на поля сражений многопудовые пушки и гигантские обозные возы — целые дома на колёсах. Он старался не прыгать через заборы и канавы, а уж если деваться было некуда, взлетал в воздух тяжело и с неохотой, а обратно рушился с таким тяжким топотом, что вздрагивала земля. Зандар был не особенно умелым наездником, а скаковые способности коня могли умотать и самого лихого вольтижёра; однако зинал держался молодцом и почти не отставал от Ады и её воспитанника — прекрасных ездоков.
На счастье путешественников, ночь была безветренной, но темень их окружала совершенная — только отблески снега позволяли хоть что-то видеть вокруг. Впрочем, дорогу находила Ада, а как ей удавалось что-то разглядеть в зимней ночи, Орсо и не пытался уразуметь. Когда, по его понятиям, было уже около пяти утра, женщина в очередной раз велела остановиться на краткий отдых. Зандар тут же спрыгнул с седла — видно было, как он устал, но решительный вид его говорил, что в случае надобности он готов скакать хоть до следующего утра. Ада попрыгала на снегу, чтобы размять ноги, помахала руками, обтёрла лицо горстью снега:
— Вот там, за рощей будет деревенька, там мы остановимся на отдых. Но не позже полудня надо двигаться дальше. Дорогой наследник, ты захватил с собой денег… я надеюсь?
Орсо выразительно хлопнул по груди — во внутренних потайных карманах там и сям были рассованы монеты разного достоинства, в кошельках и россыпью, а какая-то мелочь болталась и по другим карманам.
— Чудесно! — одобрила Ада. — Теперь надо подумать, как быть с конями.
Орсо похолодел. То есть как это — как быть? Порох… неужели его придётся где-то оставить?! Ада понимающе похлопала его по рукаву:
— Кони у нас с тобой приметные, так просто их не спрятать, а выследят нас по ним легче лёгкого. У меня есть одна задумка… скажи, Порох хоть раз ездил в фургоне?
Орсо покачал головой.
— Жаль, — вздохнула женщина, — но он умный зверь, привыкнет. — И, видя на лице юноши искренне изумление, развила мысль: — Порох и Сова поедут в крытом фургоне, в каком перевозят коней для скачек или породистых производителей на конные заводы. Видел такие большущие повозки? Мы возьмём такую, Зандар будет кучером, ты — конюхом… справишься, я надеюсь?.. Ну а я поеду отдельно.
— Как… куда? — испугался Орсо.
— Недалеко, — успокоила Ада с улыбкой, — только до точки встречи. Там можно будет снова ехать верхом, и там мы расстанемся с Зандаром. Ненадолго, не волнуйтесь! Но к месту назначения нам придётся добираться разными дорогами — так безопаснее.
— Но куда мы едем? — спросил наконец Орсо. Не то чтобы ему было не всё равно — с Адой он готов был ехать куда угодно, хоть на другую звезду, но хотелось увидеть хоть проблеск логики в их нежданной скачке задворками. За всю ночь он понял только, что от столицы они направлялись примерно на северо-восток, иногда забирая к востоку, поперёк течения рек.
— На границу с Айсизи, разве не очевидно? Впрочем, о целях и задачах нашего с вами похода я расскажу в тепле и за чашкой горячего вина, а они ждут нас во-он там — видите, огоньки? Держим прямо на них, только осторожнее — справа овраг, не скатитесь.
Ещё несколько минут езды — и кони ступили на узкие, полузаметённые улочки деревни. Время было настолько раннее, что на свежем снегу их следы оказались первыми за это утро. Провожаемые разноголосым лаем из-за заборов, всадники подъехали к трактиру. Ещё через десять минут они уже сидели у старинного, как в крестьянских домах, открытого очага, дым неторопливо, завиваясь прихотливыми кольцами, утягивался в дымогон, а руки каждого из путешественников согревала старинная же глиняная чашка с горячим вином, щедро заправленным мёдом и специями.
— Итак, молодые люди, — сказала Ада, отпив пару глотков, — с такого питья вы скоро уснёте, как младенцы, поэтому говорить я буду коротко. Мы едем на айсизскую границу по целым трём причинам. Во-первых, там начались провокации, причём начались, видно, давно, а убийство бедняги Писци — это уже последняя капля. Во-вторых, оттуда — вернее, из Айсизи — я получила сообщение точно того же свойства, что и привезённое Зандаром в начале зимы. А в-третьих, там уже некоторое время подвизается некий брат Родджио — возможно, в буквальном смысле духовный брат нашего здешнего Мауро. Говорят, там он пользуется известностью в кругах молодёжи, особенно юных незамужних дворянок… Стало понятнее?
— Но что мы там будем делать? — уточнил Орсо.
— Ловить провокаторов, искать боевые машины и вешать брата Родджио на фонаре, что же ещё? — пожала плечами Ада, и юноша не смог понять, насколько она серьёзна.
*
Фургон с породистыми лошадьми ехал, не останавливаясь, с утра дотемна, только на ночь угрюмый возница и молодой конюх — по виду сущая деревенщина — находили какой-нибудь замусоленный трактир, где, отчаянно торгуясь за каждый грош, обеспечивались едой для себя, фуражом поплоше — для упряжных коней и лучшим овсом — для перевозимых в фургоне дорогих лошадок. Видать, лошадки были и вправду драгоценными — промять их конюх выводил только в плотных попонах, спускавшихся до самой земли, и по очереди с возницей стерёг их ночами. Не один трактир, увидев эту компанию, от души потешался над причудами богачей, которые через полстраны посылают друг другу этакие подарочки, да ещё в нынешние неспокойные времена, когда того и гляди война начнётся. На постоялых дворах конюх разыскивал брошенные другими гостями газеты (на покупку новых не тратились, жмоты!) и вслух читал неграмотному вознице новости. Тот мрачно кивал и дымил своей вонючей трубкой, не говоря ни слова.
А новости были одна другой гнуснее. После провокаций на границе с Айсизи андзольские местные власти получили приказ утроить бдительность и по возможности не пропускать через границу никого и ничего, ни туда, ни обратно. От этих мер уже пострадали крупные торговые компании, частные путешественники засыпали присутствия в пограничных городках ворохами возмущённых жалоб, были случаи драк между проезжими и солдатами пограничной стражи.
Девмен, противу ожидания, не спешил стать на сторону Андзолы в разгорающемся конфликте. Король Матей Балатара отменил визит своих внуков на андзольские лечебные воды, и газеты скупо упоминали, что девменский посол с часу на час ждёт от родной страны приказа потребовать паспорта. На базарах северо-восточных приморских городов внезапно исчезли все до единого айские торгаши — ни одного киоска, ни одной палатки, украшенной конским хвостом на столбе, больше не стояло на рыночных площадях, где айцев привыкли видеть уже многие годы. Специи, солёная баранина, вязаные ковры, говорящие скворцы, бронзовые блюда с эмалевыми узорами, заводные детские игрушки, яркие платки и шали, народные лекарства от болей в спине и от бессонницы — всё исчезло, как ветром унесло. Множество иностранных кораблей было задержано в портах — матросы, у которых кончалось жалование, шумели, грозя бунтом, интенданты растягивали последние запасы продовольствия на неопределённое время, а у капитанов нечем было заплатить, отчего и сами они готовы были бунтовать.
Но самую большую тревогу вызвало напечатанное в столичной газете обращение военного министра графа Пиппо к «гражданам великой и славной страны». В обращении этом, за океанами высокопарной болтовни, граждане великой и славной ясно уловили одно: страна собирается воевать. А это значит — мобилизации, новые налоги, высылка иностранцев, аресты за «непатриотические речи»… Пустые дворы в деревнях, семилетние дети, бредущие по утрам на фабрики, толпы инвалидов-попрошаек на рынках и в портах, заоблачные цены на обыкновеннейшие продукты, очереди за хлебом. В Андзоле выросло два поколения людей, не знавших войны.
Многие в открытую ругательски ругали нового короля — что ему ударило в голову, что он решил одним махом порушить мир, который так долго удерживал его отец! Женщины, случалось, плакали по прежнем короле — упокой Творец его сердце в радости, чтобы он не видел, что делается на земле…
На пятый день пути Орсо и Зандар повстречали на постоялом дворе арестантскую карету. Охраняли её пятеро солдат, закоченевших и промокших; пока охрана грелась, заключённых — мужчину и женщину — тоже вытащили из кареты и втолкнули в самый тёмный угол обеденного зала. Там они и жались друг к другу, пытаясь согреться. Одеты они были совсем не по-дорожному: женщина — в короткой шубке, в нарядном когда-то платье, теперь сильно затасканном, в тонкой шёлковой шали, кое-как намотанной вокруг головы, а мужчина — не то в мундире, не то в ливрее и в сапогах для верховой езды. Прикрыв женщину от сквозняка из дверей, он обернул её скованные кандалами руки полами форменной куртки, пытаясь отогреть; женщина сидела безучастно, прикрыв глаза, может быть, дремала. Мрачный солдат, не выпускающий из рук ружья, торчал рядом, ожидая своей очереди сдать пост и пообедать. Кормить арестантов, судя по всему, никто не собирался.
Пока солдаты размещались, Орсо следил за ними сперва с тревогой, потому с некоторой задумчивостью, а потом кивнул на них Зандару и вопросительно поднял брови. Зинал пожал плечами, надвинул поглубже шляпу и прикинулся дремлющим.
Орсо махнул рукой официантке и подсел на длинную скамейку, где разместились четыре солдата:
— Парни, по стакану для сугреву?
— Да ты что, — возмутился усатый сержант, — мы ж на службе! Никаких тебе стаканов… — он добавил пару пояснительных слов и печально уставился в кружку с компотом.
— Ну а пива-то горячего можно? С перцем? Закоченели же совсем! — Официантка подбежала к столу, Орсо отправил её за шестью кружками горячего пива, и сержант одобрительно кивнул вслед:
— Пива можно… А чего это ты добрый такой?
— Маманя наказала: как, говорит, служивых встретишь, поднеси по кружечке да спроси, может, кто чего слышал про нашего старшего.
— А где он?
— В Кобалье служил, — вдохновенно сочинял Орсо, — да может, с той поры уже куда-то перевели. Писать-то домой по нынешним временам не позволено. (Это он, для разнообразия, знал точно: о запрете солдатам и прочим нижним чинам писать письма болтали два полицейских в предыдущем городке, где ночевали Орсо и Зандар.)
— Как фамилия? — спросил маленький солдат с быстрыми глазами.
— Канни. Джованни Канни — на меня малость похож, только повыше и потемнее.
— Солдат или унтер? — допытывался тот же мелкий солдат.
— Если и сделался унтером, так мы про это ничего не знаем. Да он всего год как служит…
— Ну, тогда не слыхал, — развёл руками солдат. — Был в кобальском портовом гарнизоне сержант Канни, да он старый уже…
— Ну, значит, не свезло, — вздохнул Орсо. — Давайте тогда за здоровье, чтобы нам не болеть!
Сдвинули кружки, выпили, сержант стряхнул с усов лёгкую пену, утёрлся широкой ладонью:
— А сам-то кто такой, малец? Чего дома не сидится?
— Какое там дома, — отмахнулся Орсо, — господская воля, сам знаешь… Я в конюхах у графов Масканьи — слыхал про таких?
— Не-а, — покачал головой сержант.
— Ну даёшь! У них же целый конный завод в Паллати!
— Да нам-то что до тех коней, мы пехота. С графьями, сталбыть, путешествуешь?
— Нет, коней везу. Вон возчик сидит, так мы вдвоём с ним…
— Кони-то хорошие? — полюбопытствовал ещё один солдат, самый старший, тощий и, видно, больше всех замёрзший.
— Кони что надо, — кивнул Орсо, — да только по такой погодке животин везти хуже не выдумаешь. То мёрзнут, то потеют, то их укрой, то проветри, а не уберёг — пиши пропало…
— Это уж так, — посочувствовали солдаты. Им принесли ещё по кружке, и потекла обычная болтовня обо всём. Орсо, как младший, больше в неё не встревал, только раз за разом поднимал кружку, выпивая то за удачу, то за погибель какого-то капитана Бачете, который, видно, попортил солдатам немало крови.
Часового сменили на посту, он тоже подсел к столу, выдул своё пиво, закусил немалой миской свинины с капустой и принялся жаловаться на жизнь. Погода бесовская, война никому на дух не сдалась, арестанты того гляди подохнут в дороге, а им отвечать, и вообще из-за этих изменников родины добрые люди страдают. Какие изменники? Да простые — разводили панику среди населения, болтали про близкую войну и даже якобы видели что-то подозрительное. Тоже нашлись знатоки! Пограничная стража не дремлет, а эти помещики перетрусили, за свои земли испугались. Будут теперь на тюремной решётке в крестики-нолики играть.
Когда солдаты засобирались ехать дальше, Орсо тоже вышел во двор, заглянул в конюшню, потоптался туда-сюда по двору. Никакого плана у него не было, но теперь солдаты не обращают на него особенного внимания…
Случай подвернулся. Арестантов впихнули в карету, заперли двери на огромные замки. Возница, уже взгромоздившись на козлы, вдруг снова намотал вожжи на столбик ворот и куда-то побежал, а остальные солдаты ещё толклись у дверей постоялого двора, ругаясь из-за нескольких паулов сдачи. Орсо проскользнул в ворота мимо кареты, подошёл к зарешеченному окну со стороны улицы и легонько постучал в решётку:
— Вы слышите меня? Кто вы и за что вас схватили?
В карете раздался какой-то шорох, потом в окошке мелькнуло лицо мужчины и сердитый голос прошипел:
— Что тебе надо, проходимец? Шагай отсюда!
— Если бы я знал подробнее, кто вы и на чём попались, — тихо заметил Орсо, — я мог бы упомянуть в своём отчёте, что вы первыми заметили опасность в приграничном районе, а военные власти проявили преступное небрежение…
В карете что-то сказал слабый женский голос, и мужчина выглянул снова:
— Ты сам-то кто такой? — спросил он уже на два тона ниже.
— Я из военной разведки, еду оценить обстановку на месте. Из гарнизонов приходят невнятные новости, а генерал Писци убит. Кто вы?
— Моя хозяйка — баронесса Чекка, а я её егерь, Сельвадджо. Мы ездили на охоту в долину Качо и видели… там стоял лагерем отряд человек в сто, и на некоторых были наши мундиры, а на некоторых — айсизские… И там был айсизский капитан, а у пограничников в Айсизи нет такого звания, там после лейтенанта сразу бригадир…
— Я понял, — поторопил Орсо. — Дальше. И быстрее, сейчас вернутся солдаты.
— Я рассказал про это майору Френо из пограничной стражи, а хозяйка подтвердила, а он велел нас арестовать как паникёров и…
— Ясно, тише! — С другой стороны кареты Орсо увидел солдатские ноги в растоптанных сапогах и поспешно убрался вдоль забора прочь от ворот. Солдаты забрались на подножку кареты, возница свистнул, хлопнул вожжами, и они укатили. Орсо вылез из сугроба, в который пришлось шагнуть, чтобы спрятаться, отряхнулся от снега и побежал обратно во двор. Зандар уже рассчитался за обед и запрягал лошадей.
Не задерживаясь лишней минуты, они выехали с постоялого двора и двинулись в противоположную от кареты сторону — на восток. Выпивка солдатам стоила всего два ана, а вот сколько пользы она принесёт…