Руки у цирюльника Пради были как у скрипача — ловкие, узкие, с длинными пальцами. И этими руками он всплескивал, как чувствительная дама:
— Ну зачем, зачем же себя уродовать? Ведь лицо-то у вас загорелое, а если сбрить бороду начисто — будет белое пятно… И к тому же, вы ведь полководец! Вам приличествует борода — это так… внушительно!
Полководец! Орсо едва не захихикал вслух, но с Пради согласился:
— Хорошо, но… если можно, сделайте её как-нибудь… поаккуратнее, что ли…
— Непременно, господин командующий, непременно! Военная мода — моя специальность, поверьте!
Пришлось довериться искусству Пради. За лето Орсо загорел и выгорел настолько, что волосы были светлее лица. Саттинцы с их морским загаром смотрелись светлее… Расставшись с давней, ещё с лагеря, мечтой избавиться от надоевшей бородищи, господин командующий отдался на волю цирюльника, обдумывая, какие ещё неотложные дела этого длинного-длинного дня нужно сделать обязательно самому.
Выходило немного: провести трибунал по делу Анкелоти, составить письмо генералу Рохасу и проследить, что город хоть как-то готов к встрече с кобальскими войсками. А, ещё наградить Микелино и этого сопляка Альберико! Взяли замок без потерь в людях, а пушки… ну что ж, пушки — дело наживное, три орудия из двадцати четырёх нечего и жалеть.
Колонна пленных уже ушла на юг, и теперь задачей серьёзно разросшегося штаба было опередить их и взять под контроль Каррело. Возможно, по итогам переговоров с Рохасом дастся обойтись без штурма… Очень бы хотелось! Каррело — это вам не Поллена, это была крепость ещё до того, как образовалось Андзольское королевство.
Приведя себя в порядок (ванна и чистая одежда — такое счастье, поверить невозможно!), Орсо отправился разыскивать Родольфо, а столкнулся неожиданно с Фориной. Платье и руки её были ещё перепачканы копотью, но круглое загорелое лицо светилось от радости:
— Господин командующий, мы нашли казну бригады! Там немало — сейчас подсчитываем точно…
— Прекрасная новость, — улыбнулся Орсо. Вот о деньгах-то он и не подумал! А ведь армию надо снабжать, нужны фураж, провиант, боезапас, новые лошади, нужно обновить снаряжение…
— Господин командующий, — сияла интендант, — из части денег можно было бы выплатить бойцам жалование. Это очень поднимет боевой дух…
— Чудесная мысль, поручаю это вам, — быстро согласился Орсо. Вот ведь у кого голова работает как надо! А ещё говорят, женщины не смыслят в военном деле… Благодарение Творцу, что привёл встретиться в этой Фориной, это же чудо что такое.
Окрылённая Форина убежала, Орсо заглянул в штаб, нашёл там полтора десятка писарей (видимо, считают казну), но не обнаружил Родольфо. Быть может, после своих подвигов он просто спит? Его можно понять — денёк тоже выдался горячий.
Но начальник штаба не спал — его голос, приглушённый полуприкрытой дверью, донёсся из помещения, занятого интендантством.
— На каждое такое орудие нужно по восемь лошадей — видите, четыре пары, — объяснял Родольфо кому-то премудрости военной логистики. — А вот на эти — они полегче — достаточно шести, то есть трёх пар.
— А, так это количество пар указано! — обрадовался голос Минноны. — Я понимаю… спасибо…
— Э… не за что… — чему это там смутился бравый Треппи? Почти непроизвольно, раньше, чем успел подумать, Орсо шагнул к двери и осторожно заглянул.
Тёмный локон Минноны, касающийся руки Родольфо, которой он что-то писал, и в самом деле был серьёзной причиной для смущения. А тихое дыхание девушки почти у самого уха мужчины и быстрые взгляды, которая она бросала на него, сидящего рядом, то и дело отвлекаясь от бумаг, вообще могут с ума свести…
Орсо бесшумно отступил назад. Артиллерия в надёжных руках. И госпожа Костицци, видимо, тоже. Дева битв из девменских сказаний очень подходит отчаянно храброму сыну офицера, благослови их Творец.
Отчего-то стало грустно. Конечно, если бы он сам поменьше думал о войне и побольше — о девушке, возможно, всё было бы по-другому… Ну а кто будет о войне думать? Только он держит в голове весь план — и то, что пересказывал товарищу, и то, о чём пока не говорил — очень уж это неотчётливо и неопределённо. Тактиков уйма — стратегов не хватает, как говорил полковник Тоцци. Вот и думай о стратегии, а девушки пусть считают пушки… в надёжной компании…
Неджанная сцена сбила с мысли. Что же он собирался делать… ах да, письмо Рохасу. Орсо присел на подоконник прямо тут же, в штабном домике, взял со стола первую попавшуюся книгу в твёрдом переплёте, положил на неё первый попавшийся чистый листок бумаги и за три минуты набросал письмо, над которым перед тем думал не меньше двух часов. Отдал переписать и вышел на воздух.
В кругу бойцов, сидящих на лафетах привезённых орудий, выступал Альберико — один из героев дня. Его заворожённо слушали, а Микелино, бросая редкие реплики, неизменно снижал уровень патетической восторженности рассказчика.
— Пройдя подземным ходом, мы оказались в святая святых замка… — повествовал баронский наследник.
— В винном подвале.
— В святая святых, друзья! Ибо это было самое сердце старого здания…
— Ну, ясное дело — бочки там были с вином…
— Командир, при чём тут бочки? — возмущался Альберико. — Снаружи нас могли поджидать все наличные силы врага…
— Три спящих караульных, — невозмутимо добавил Микелино.
— Потому что был день! А днём караульные беспечны.
— Да пьяные они были. Из святая святых вылезли и заснули.
Альберико сокрушённо махнул рукой, но продолжал:
— Отважно, как львы, мы ворвались на первый этаж…
— И напугали горничную до визга.
— И поднялась тревога! Отовсюду на нас бежали враги…
— Человек десять, а то и двенадцать.
— …И мы вступили в бой, чтобы проложить себе дорогу во двор и овладеть замком!
— Чтобы ворота запереть изнутри, пока полк снаружи на плацу марширует.
Орсо подозревал, что операция в замке в исполнении Микелино выглядит слишком просто и легко и так же не соответствует реальности, как и рассказ Альберико; но слушать байки сейчас настроения не было — он махнул рукой на героические подвиги и ушёл думать.
Прошло уже часа три с того времени, как последний айсизский солдат покинул Поллену. Бойцы Освободительной армии отдыхали, обедали, наскоро чинили снаряжение, полленцы подсчитывали потери от бесчинств противника и последовавшего боя. Дать им ещё пару часов — и нужно собрать армию для серьёзного разговора. Это даже поважнее Рохаса. Люди должны понимать, почему они не расходятся по домам прямо сейчас. Они должны знать, какие планы у командования. А с другой стороны, если у кого-то не хватит запала идти дальше и бороться до конца, для них сейчас единственная возможность уйти. Чтобы не было больше дезертиров вроде Анкелоти.
Чтобы всё это объяснить, надо будет говорить о паровике, на который не посмотрел ещё только ленивый; о заговоре, о внешней силе. О необходимости поднять Айсизи на восстание. О том, что… так, здесь нужен Марко!
Филиппи нашёлся на фабрике — даже когда всё закончилось, он так и не ушёл, его бойцы помогали разбирать завалы и устранять последствия пожара. Здесь же наравне в мужчинами работали перемазанные в пыли и копоти женщины и дети, даже совсем малыши, лет пяти-шести. Орсо в удивлении глядел на это зрелище; подошедший Марко объяснил:
— Это семьи рабочих. В последние недели ведь работники фабрики жили прямо здесь, домой их не пускали…
Орсо пожал ему руку:
— Вы нас спасли.
Марко покачал головой:
— Мы и вы — одно. Я-то хорошо понимаю, что к чему… Будете говорить с горожанами?
— О чём? — растерялся Орсо.
— О восстании. Здесь вас, думаю, хорошо поймут.
— А… может быть, лучше вам?
Но Марко твёрдо глядел в глаза командиру:
— Вы должны сами как командующий сказать всё то, что я уже говорил им как боец. Поллена живёт не сама по себе, все промышленные города Кобальи, да и других провинций связаны друг с другом. Понимаете мысль?
Орсо кивнул. В целом-то Марко был прав: промышленность страны — единый организм, одно не может без другого. И если этот организм разом ощутит себя одним целым… этого боятся заговорщики, этого боялись приятели Пирелли в том, неведомом мире, откуда они бежали, сверкая пятками. И «братья» боятся этого. Что ж, правильно боятся!
Внезапно им овладел какой-то боевой порыв:
— Да, надо поговорить с людьми! Где народ с суконной фабрики?
— Да здесь же. Утром, как увидели, что вы идёте, перебили охрану и пришли к нам — тут отбиваться проще. Тут и укрепились.
— Тогда… я собираюсь кое-что сказать бойцам… может, собрать всех вместе?
Марко подумал, медленно кивнул:
— На похороны придут все. Не будет никаких «мы» и «вы».
Духота и пыль висели над городом, солнце заливало жгучим яростным светом развалины, дым, красные флаги, наскоро выкопанные могилы, останки паровика… Священники с процессией служек обходили погибших из обеих армий — сейчас они мирно лежали рядом на площади перед собором. Городские дети тащили туда охапки цветов, сорванных по предместьям, цветы тоже были покрыты пылью и гарью. Чувствительная Форина промокала глаза кончиком головного платка, горожанки рыдали, мэр Поллены, опираясь на костыль, печально следил за подготовкой к церемонии. Поняв, что город пытаются освободить свои, андзольцы, мэр ушёл из-под надзора военного коменданта захватчиков, пробрался на фабрику и, не умея стрелять, заряжал оружие для бойцов Марко. Сломанная нога его выглядела как боевое ранение, но мэр раздражённо объяснял каждому, кто спрашивал, что попросту неудачно упал с баррикады. Ему, впрочем, не особенно верили — считали, что скромничает.
Настоятель собора прочёл краткую молитву, тела погрузили на телеги и повезли хоронить. Орсо ехал следом за погребальной процессией на своей измученной кобыле, за ним следовали старшие офицеры. Горожане, несмотря на печальную обстановку, бурно обсуждали наличный командный состав Освободительной армии.
— Гляди, совсем молоденький у них главный…
— А тощий — страх!
— Мальчишек каких-то прислали, помоги им Творец!
— Да никто их не прислал, это морской десант из Саттины…
— Болтай больше! Вон же наши, вичинские, из деревни, какой там десант.
— А тот вон, здоровенный, говорят, из знатных.
— Врут, поди. Обычный парень из городских…
— А девки у них зачем?
— Это не девки, а офицеры, чего говорите-то. Девки — скажут тоже…
— Какие же офицеры, когда девки!
— А тот вон, справа, ни дать ни взять контрабандист! Ишь зыркает!
— Помилуй Творец, да это зинал…
— Матушка, да вы что, разве можно на человека этакое наговоривать!
Освободительная армия выстроилась шеренгами вдоль дороги, офицеры салютовали процессии разномастными клинками, у кого какие были. Смотрелось это странно, но почему-то величественно. Никогда ещё мир не видел ни такой армии, ни такой войны. Орсо подумал мельком, что уже лет через двадцать свидетели будут рассказывать совсем не о том, что видят сейчас, в эту минуту. Недаром же говорят «врёт, как очевидец»…
Священники провожали мёртвых в могилу, солнце катилось с небес за Кобальский хребет, в выжженных травах кричали перепела, Миннона совсем не по-офицерски держалась за руку Родольфо, Орсо хотелось двух вещей — напиться холодной, чтобы зубы ломило, свежей воды и спать… Но это потом, а сейчас — то самое подходящее время, чтобы сказать положенное. Чтобы потом не говорили «я не знал», «не ожидал», «не рассчитывал» и «вообще ни при чём». Пусть знают. А если врагам донесут — пусть враги тоже знают.
Красивой речи у него не вышло — устал очень. Где-то наверняка запутался, повторился, сказал не очень понятно — да и бес с ними, не до риторических красот. В наш мир — наш! не чей-то! — пришла чужая сила, она полна ненависти, она хочет погубить нас нашими же руками. Мир, такой, каким он был до сих пор, не устоит; нам придётся создавать новый. Вот прямо здесь, сейчас, на этих пыльных полях, на развалинах, без сапог и со старыми ружьями, по десять выстрелов на ствол. Мы уже со многим справились, пора идти дальше, а кто не хочет… Творец им судья, пусть уходят сейчас. Вольно, разойтись.
Не дожидаясь, пока толпа горожан и ряды бойцов действительно разойдутся, Орсо тронул кобылу и поехал в город. В голове тонко звенело, слипались глаза — то ли две бессонных ночи опять виноваты, то ли перегрелся на кобальском солнышке… Ему казалось, что стоит только добраться до постели — и можно будет уснуть, но сон не шёл. Под веки будто насыпали песка, а стоило задремать — выплывал из кромешной мути передок «железной малышки», заляпанный кровью.
Промаявшись какое-то время, он поднялся, мельком глянул в окно — ах ты, уже сумерки. Кончается денёк. И воздух, снова не хватает воздуха!
Заглянул Будай:
— Господин, Ты не спишь?
— Нет, — Орсо сел на табурет у стола, подпер голову руками, — не спится. Душно…
Голова разболелась не на шутку. К болезням Орсо не привык, как с этим бороться — не знал…
Будай вышел на минуту, вернулся с кувшином вина и ломтями хлеба на глиняном блюде:
— Горячая еда ещё не готова, господин, поешь пока что есть.
— Спасибо, не хочется… Потом, может быть.
Будай покачал головой, но спорить с сыном Творца не стал, вышел. Орсо снова лёг, закрыл глаза ладонями — кажется, так меньше жгло…
Видно, он всё же задремал, потому что проснулся вдруг от незнакомого запаха. Первое чувство было тревогой: что опять, где?! Темно, тихо, уже давно не жарко — наоборот, из окна тянет ночным холодком. Но запах не оттуда. Тихое дыхание рядом, еле слышный шорох ткани, ещё тише — живое дыхание. Он повернул голову:
— Кто здесь?
— Вадё*, — ответила шёпотом темнота. Еле видна в сумерках — светлый овал лица, тёмные волосы облаком по плечам, белая рука осторожно берёт его за запястье, пальцы тверды и прохладны.
Орсо приподнялся, опираясь на локоть, с удивлением рассматривая нежданную гостью.
— Вы кто?
— Илли, — в голосе слышна улыбка. Белая рука осторожно касается его волос, скользит по щеке на шею…
— Что… что вы, зачем?.. — Он растерялся, ощущая нечто неведомое: воспитание твердило, что незнакомая девушка в его комнате — верный знак будущих неприятностей, но… здесь не дом, не мир, вообще непонятно что — всё куда-то катится, рушится, и кто знает — быть может, здесь, посреди обломков старого, только так и бывает? И так не хочется, чтобы исчезала эта прохладная рука, приносящая исцеление больной голове…
Тёмная извитая прядь упала ему прямо в ладонь, пахнуло розой — это запах любят зинальи, их любимый аромат. Роза — символ Надежды мира, на иконах белокурая жена Творца часто держит в белых пальцах розу.
Девушка потянула завязки на воротнике, повела плечами — белая рубашка, вышитая розами, сползла, открывая грудь. Белые руки притягивали его голову туда, ближе, и вот теперь оттолкнуть эти руки — уже верх невежества, незаслуженная обида для этой тихой, чудной, пахнущей розами…
— Тебя зовут Илли? — Он сел, притянул её к себе, усадил рядом, осторожно коснулся щекой белого плеча.
— Ие**, — кивнула она, прохладная рука легла ему на затылок, другая подхватила белую прохладную грудь, подтолкнула поближе к его обветренным губам.
Нет правил, нет закона, нет морали, нет долга, обязанностей, обычаев, только прохладное тело невесть откуда пришедшей Илли, пахнущее розой, тяжёлые кудри, рассыпанные по спине, горьковатые прохладные губы, и только жаль, что в темноте не видно цвета её глаз…
Кажется, он пытался ещё что-то объяснить насчёт того, что не знает точно, как правильно, и вообще… Она только выдохнула: «Эс йен***», — и улыбнулась, и ждала сколько потребуется, и сама, как оказалось, тоже не знала, как правильно… Но здесь, на краю старого мира, и знать было не нужно — всё приходило само.
Хохот в несколько глоток и разудалая песенка разбудили командующего, солнце поливало уже через окно жарким лучом, по белой занавеске прыгали весёлые тени. Будай поставил на стол, в точности как вчера, запотелый кувшин и деревянный поднос с нарезанным хлебом. Орсо прислушался к себе. Голова не болела, ушла резь в глазах, и не ныли больше колени после целого дня в седле, и еле слышный запах розы задержался на волосах…
— Будай, — спросил он без предисловий, — какие у неё глаза?
— Как сосновая кора, — не удивился зинал.
Орсо провёл ладонями по лицу сверху вниз, от лба к надоевшей бороде:
— Когда мы победим… ты поможешь её разыскать?
Будай глянул сурово, сжал губы, словно в сомнениях, но потом молча кивнул и налил сыну Творца свежей простокваши в глиняную чашку.
------------------
* Я тут (зинал.).
** Ага (зинал.)
*** Я тоже (зинал.).