СЕЙЧАС (ИЮНЬ)
Когда я слышу звук открывшейся входной двери, то думаю, что это мама проверяет меня. Вчера она пришла на обед, и мы в тишине сидели друг напротив друга за кухонным столом, пока я ела, а она пила кофе и просматривала записи по делу.
Я останавливаюсь наверху лестницы. Я замечаю его прежде, чем он видит меня, и у меня есть секунда, только секунда, надежды.
Но затем его взгляд цепляет меня, и в воздухе вспыхивает неловкость, как каждый раз с тех пор, как он нашел мой тайник с бланками, которые я украла у него.
Папа не разочарован во мне, как мама. В нем нет того гнева и страха, что подпитывает ее. Нет, вместо них он просто не знает, как вести себя со мной и что чувствовать, и порой я думаю, что даже хуже, что он не может решить, винить меня или простить.
— Привет, пап.
— Привет, Софи.
Я стою наверху лестницы, надеясь, что расстояние защитит меня.
— Как поездка?
— Продуктивно. Ты как? Обживаешься?
Мне хочется все ему рассказать. Что Трев смотрит на меня, словно он мазохист, а я — воплощение боли. Что мы с мамой застряли в этой больной игре, кто первая сломается. Что мне нужно сходить на могилу Мины, но я не могу, потому что боюсь, если схожу — то все станет столь реальным, что я ускользну. Что упаду и никогда не больше не поднимусь.
Давным-давно я была папиной малышкой. Я безумно любила его. Но той девочки больше нет. То, что от нее осталось, сгнило в таблетках и потерях.
Я не та дочь, что он воспитывал. Я не та дочь, что хотела моя мать.
Я стала нечто другим, кошмаром каждого родителя: спрятанные в комнате наркотики, ложь, звонки посреди ночи, стук полиции в дверь.
Теперь он помнит именно это. Не тот раз, когда он сводил меня на «Щелкунчика», а я так испугалась Мышиного Короля, что забралась к нему на коленки и он обещал меня защищать. Или когда он пытался помочь Треву собрать ящики для цветов и отбил пальцы молотком. Он стоматолог, и молоток не его инструмент, но он все равно этим занимался.
— Софи? — папин голос прерывает поток мыслей.
— Прости, — на автомате говорю я. — Да, все хорошо.
Он смотрит на меня дольше необходимого, его лоб прорезает морщина, которую я не замечала прежде. Гляжу на седину на его висках. Стало ли ее больше с нашей последней встречи? Я знаю, о чем он думает. «Она просто осматривает или под чем-то?»
Это невыносимо.
Девять месяцев. Три недели. Три дня.
— Я хотела пойти в свой сад. — Показываю на задний двор, чувствуя себя глупо.
— А мне надо поработать. — Он колеблется. — Не против, если я составлю тебе компанию и посижу на веранде?
Я почти говорю «нет», но тут думаю о морщинах и проседи в его волосах, которым стала причиной. Пожимаю плечами.
— Конечно.
Тот час, что мы проводим в саду, мы не разговариваем. Он просто сидит за столом из тика и разбирается в бумагах, а я рою ямки и удобряю почву.
Такой раньше была моя надежная жизнь.
Теперь мне это понятно.