СЕЙЧАС (ИЮНЬ)
Все повторяется.
Изо дня в день я спрашивала себя, была ли возможность избежать печального исхода: будь я быстрее, смелее, не ударь он сначала по моей больной ноге, остановила бы я его?
И теперь мне в лицо нацелено другое оружие, и на этот раз мне хочется быть смелее. Больше всего на свете мне хочется быть смелее.
Но больная нога снова подводит меня.
Я падаю на землю. Колени вспыхивают болью в знак протеста. Во рту кровь, я прикусила щеку. Не могу отвести глаз от ствола ружья. Не могу даже сфокусироваться, фигура держащего его человека расплывается и дрожит. Единственная мысль — все повторяется, и я снова бессильна. Я больше не прикрываю собой Трева, а паника тянет меня вперед, к оружию. Я не смогу быть виновной и в его смерти.
Кто-то кричит. Что-то задевает мое плечо, вырывая меня из той ночи обратно к реальности. Мимо меня движется Трев.
— Какого хера?!
Это Трев. Трев кричит. Сердито и громко, и это слегка поражает, потому что из всех людей во вселенной его, кажется, сложнее всего вывести из себя. Вокруг меня все начинает проясняться, пульс замедляется, взгляду возвращается фокус.
Он делает шаг, пока не оказывается передо мной. Хочется схватить его за ноги и оттащить подальше.
— Уберите от нее ружье! — вопит он.
— Вы кто такие?
Стараюсь сосредоточиться на голосе седовласого мужчины с ружьем в руках.
— Я сказал, уберите ружье! — Трев нависает над мужчиной всем своим ростом, и широкими плечами, и той силой, которую он показывает лишь в самые необходимые моменты. В его голосе никакого страха, только явный однозначный приказ.
Какое сумасшествие.
Какая глупость. Но как же я за это его люблю.
Мужчина, худощавый, сгорбленный, с морщинистой кожей и тонкими губами, на несколько сантиметров опускает ружье.
— Какого черта вы сюда заявились?
— Я брат Мины Бишоп. Мы хотели поговорить об интервью, которое она брала у вас несколько месяцев назад.
Подозрение сползает с лица мужчины, и он совсем опускает ружье.
— Простите, — хрипит он, протирая лоб. — Здесь сразу не поймешь. — Он кивает на растения. — Детишки постоянно пытаются украсть мое лекарство.
— Мы не за вашей травкой пришли, — говорит Трев, вставая на колени рядом со мной. — Соф, — мягко просит он, и по его лицу я понимаю, в каком хреновом сейчас состоянии нахожусь. Он протягивает руку и ждет, пока я ее приму.
Мои ноги дрожат, когда я поднимаюсь и вытираю щеки рукавом.
— Я не хотел тебя пугать, девочка, — говорит мне Джек Деннингс.
— Ага, плохо вышло.
Он улыбается, словно я пошутила.
— Сожалею о твоей сестре, — кивает он Треву. Трев кивает в ответ, отводя назад все еще напряженные плечи. — Что вы хотели узнать?
— Все, о чем вы говорили с Миной, — отвечает Трев.
— О детстве Джеки. Я показывал Мине ее награды. — Джек печально улыбается. — Она была настоящим самородком. Получила спортивную стипендию. Первая из семьи поступила в колледж. — Его взгляд смягчается, он упирает ружье в землю. Она была моей первой внучкой… замечательная девочка.
— А вы кому-нибудь говорили, что Мина опрашивает близких людей Джеки?
— Нет. Я сейчас редко бываю в городе. Хотя, думаю, Мэтт Кларк был в курсе, потому что как раз у него Мина и узнала мой номер телефона.
— Вы в дружеских отношениях с Мэттом?
Джек сплевывает на землю.
— Не очень. Этот парень был недостоин моей девочки. И совсем испортился, когда отец ушел от них. Бросил заниматься спортом, начал драться, принимать наркотики. Не такого я хотел для нее, так и говорил, но она была себе на уме, моя Джеки.
— Вы допускали мысль, что это его рук дело — исчезновение Джеки? — интересуется Трев.
Джек сужает глаза и говорит:
— Вы с сестрой похожи.
— Она считала, что это Мэтт?
— Не знаю, и не спрашивайте.
— Вы думаете, что это Мэтт? — в лоб задаю вопрос.
— Давайте так, — начинает Джек. — Вам важно убедиться, а мне нет. Пусть Мэтт живет своей жизнью.
— И что случится, если вы вдруг будете уверены в этом? — не могу не спросить.
Джек Деннингс широко усмехается. В его улыбке виднеются просветы на месте выпавших коренных зубов.
— Когда настанет тот день, парнишка станет кормом для медведей в лесу даже прежде, чем его мать поймет, что он пропал.
Меня пробивает дрожь, потому что я вижу, что он не врет.
И отчасти я абсолютно его понимаю.
— Ясно, спасибо, — произносит Трев. — Мы пойдем.
— И не возвращайтесь, поняли? — указывает Джек. — Даже не думайте.
— Ваши растения в безопасности, сэр, — кривится Трев.
Не говоря больше ни слова, он скользит за руль, и я возвращаю ему ключи. Пока не выезжаем на шоссе, даже не получается глубоко дышать. Трев отключает радио и поглядывает на меня краем глаза, одной рукой держа руль, вторую высунув в окно.
Один километр. Второй.
Я тону в молчании.
За все сорок минут, что занимает дорога до моего дома, мы не произносим ни слова. И только когда он тормозит у обочины, я выхожу, и он следует за мной. Идет по подъездной дороге через задние ворота, мимо клумб, в домик на дереве, который он чинил бесчисленное множество раз.
Я забиваюсь в уголок, он садится напротив меня. Тишина сбивает с ног не хуже бури. Я вспоминаю прошлый раз, когда мы были здесь вместе, и не сожалею ни о чем, хотя, наверное, должна.
Все те же полосатые занавески свисают с одного из окон. Их легко мотает послеполуденный ветерок, кружево уже пожелтевшее и облезлое.
— Помнишь нашу первую встречу? — спрашиваю я его.
Он ошарашено поднимает взгляд. Постукивает большими пальцами по коленям, медленно вытягивая ногу. Его штанина задевает мою голень.
— Помню, — наконец говорит он. — Мина несколько недель не замолкала и все рассказывала про тебя. Помню, как радовался, что она завела друга и наконец перестала плакать. Ты поначалу такая тихая была, словно противоположность Мине. — Он улыбается. — Но всегда присматривала за ней. Я знал, что могу на тебя положиться, что ты всегда поможешь ей. Оглядываясь назад, чувствую себя таким тупым, раз не понимал, что вы двое… — Он шумно выдыхает, не то смешок, не то стон. — Так странно думать, что у нас был схожий вкус на девушек. Поэтому она мне и не сказала? — Трев переплетает руки. — Из-за тебя?
Ответ нам обоим известен, но я не могу заставить себя произнести его. Вместо этого говорю:
— Я хотела признаться тебе. Но не могла, не выдав и ее тайну. Мы с ней связаны, Трев. Я не представляла, что можно любить кого-то еще, всегда существовала только она, и всегда были мы. Всегда были только «мы», и я не могла от этого отступиться, не сломавшись. Не сломав ее.
— Она не хотела открываться, — произносит он. — И ты с этим смирилась, как всегда.
— Она боялась, — говорю я, словно должна оправдать ее.
Но понимаю, что не должна, не перед ним. Он тоже говорит правду. Мина вела, а я следовала за ней. Она пряталась, а я была ее убежищем. Она хранила тайны, а я их охраняла. Мина лгала, лгала и я. Временами мы были друг к другу совершенно безжалостны. В кои-то веки не это не идеализированное представление Мины, но такой она и была, со всей этой невыносимой, сжимающей сердце правдой.
— А ты? — резко спрашивает Трев. — Ты боялась?
— Меня никогда не пугала любовь к ней. Никогда не казалась неправильной. Я ее приняла. Но меня воспитывали иначе, не как вас, и она считала, что у меня есть выбор. Потому что мне нравятся не только девушки. Потому что у меня был… — оставляю предложение недосказанным.
Но он заканчивает его за меня:
— Потому что у тебя был я.
Я киваю, единственное, что мне сейчас по силам.
Но он прав — был он. Трев ждал меня все это время. Парни, расставания, ссоры, два с лишним года зависимости, которую я умудрялась скрывать, пока она меня не поглотила, он был рядом, ждал. Кому как не мне понимать, чего стоит такая любовь.
Потому что я и сама ждала.
Вот только не его.
Я обнимаю его за плечи, прижимаюсь лбом к виску.
Его ладони ложатся мне на затылок, мы соприкасаемся лбами, носами. Знаю, что он не станет целовать меня, знаю, что больше не станет делать первый шаг. Теперь все зависит от меня и только от меня.
Знаю, что не могу поцеловать его, знаю, что придется возвести границу здесь и сейчас, потому что не смогу полюбить его так, как любила ее. А он заслуживает этого, заслуживает большего, чем я и жалкое подобие любви, которую я могу ему дать.
Так что лишь проглатываю слезы и стоящие в горле комом слова, которые не могу произнести, но так этого желаю.
Если бы не она, это был бы ты.