СЕЙЧАС (ИЮНЬ)
Его рука соскальзывает со щеки к горлу и крепко сжимает его.
Как предупреждение.
— Не шевелись, — тихо произносит. — Адам, — повысив голос, зовет он, и Адам появляется за его спиной. Все лицо парня в крови, а правую руку он придерживает, как сломанную.
Я порываюсь вперед от вспыхнувшего внутри желания смерти Адаму. Оно никуда не денется. Может статься, это будет последнее, что я почувствую.
Тренер ловит меня за шею и сжимает пальцы, отталкивая меня к валуну. Нависает, зарождая внутри какой-то новый вид страха.
— Я же сказал, не шевелись, — грозит он тренерским тоном. Словно разочарован, что я пропустила мяч в ворота.
Я всхлипываю. Непроизвольный звук, жаждущий перерасти в крик, на который у меня не осталось сил.
— Почему ты и ее не убил той ночью? — спрашивает тренер Адама, даже не глядя на него. Он смотрит на меня в упор, словно пытается запомнить каждую черточку моего лица. От пристального взгляда и того, как он ко мне прижимается, я безмолвно замираю. — Все стало бы намного проще.
Адам шумно глотает, опустив глаза вниз.
— Но она же ничего не сделала. Я не хотел… Это от Мины были одни проблемы.
— Оставив свидетеля, ты породил множество новых проблем. Не очень умно, Адам.
— Прости, — бормочет Адам. — Я просто… хотел помочь. Я думал, что все скрыл.
Тренер вздыхает и говорит:
— Ничего страшного. Мы все исправим. Не волнуйся. — Его ладонь сжимается на моей шее, я едва могу дышать. Я начинаю кашлять, из-за движения в ребрах появляется болезненное ощущение, от которого кружится голова. — Я об этом позабочусь. Где твой пистолет?
Приходится прикусить язык, чтобы сдержать нарастающую панику. Воздуха не хватает, все вокруг начинает вращаться.
— Кажется, в машине.
— Принеси его скорее.
— Но…
— Адам. — Тренер нетерпеливо оборачивается к нему. — Моя обязанность — присматривать за тобой. Твоя обязанность — слушаться меня. Что мы говорим?
— Семья на первом месте.
— Именно. Так докажи это. Принеси пистолет.
Раздается хруст веток, когда уходит Адам. Тренер некоторое время выжидает, после чего возвращает внимание ко мне. Рука отпускает мою шею, двигаясь ниже.
— Нет. — Слово слетает с губ, я боюсь того, что может последовать дальше. Но он, опустив руку на плечо, прижимает меня к камню.
— Они все поймут, — я судорожно вздыхаю. — Вас поймают. Можете убить меня, но вас поймают. Все кончено.
— Ничего не кончено, пока я того не скажу. — Сжимает плечо, посылая по телу нестерпимую боль. — Я не позволю тебе разрушить жизнь моего племянника.
Но это я и собираюсь сделать.
И, несмотря на панику, осознание этого наполняет меня спокойствием. Возможно, это скорее шок или травма, нежели прозрение, но все же. Слишком приятно чувствовать такое после всего пережитого страха.
Кровь Адама разлита по моей машине. Пусть даже тренер убьет меня, им всем конец. Трев и полиция, они всё выяснят. Он добьется, чтобы виновные были наказаны.
С некоторым усилием поднимаю голову. Перед глазами все плывет; меня колбасит от адреналина, и я едва держусь на ногах, но хочу смотреть ему в глаза, пока буду говорить.
— Я разрушу жизни вам обоим. Для этого мне даже не обязательно быть живой. Слишком многим людям известно, что я делаю. К этому моменту полиция уже ищет меня — и Адама. Они найдут мою машину. Найдут мой труп, где бы вы ни решили его бросить. Вы знаете мою маму — знаете, что она ни перед чем не остановится. Папа считал вас своим другом, но это откроет ему глаза. Моя тетя — охотник за головами; искать людей — ее работа. У Трева есть все доказательства — он не успокоится, пока все не закончится. Пока вы не окажетесь за решеткой. Вы были правы, тренер: семья на первом месте. И моя семья уничтожит вашу.
— Не собираюсь обсуждать это с тобой, — говорит тренер, словно моя речь была назойливой мошкой, от которой можно отмахнуться.
— Вы убийца. Вы убили Джеки и ее ребенка. Может, изнасиловали…
В нем что-то молниеносно меняется, пропадает весь контроль. Он пришпиливает меня к валуну, у меня вырывается крик, когда он приближается. Позвоночник ощущает весь вес, который на него навалился.
— Не смей так говорить, — шипит он. — Разве мог я допустить, чтобы Мэтт тащил ее за собой? Я видел, куда он катится. Я любил эту девчонку. И она любила меня.
Я в шоке от подтекста распахиваю глаза.
— В-вы… вы… вы с Джеки были… вместе? — Меня передергивает от отвращения. Он ровесник моего отца. Еще хуже то, что она любила его. Доверяла ему.
Он ничего не отвечает.
— Ее даже не нужно было уговаривать пойти с вами, да? — Голос срывается, больно говорить. Его мощные руки мнут мне шею. — Уверена, это было легко. Просто сказали ей, что хотите поговорить насчет ребенка, а она на радостях и села в машину.
Он в упор глядит на меня, после этих слов его хватка на моих плечах ослабевает. Тайна, которую он хранил столько лет, вырвалась на свободу. Я узнаю этот взгляд, слишком уж он мне знаком. Тебя словно гипнотизирует, когда слышишь, что твой секрет облачают в слова.
Из-за плеча тренера в чаще леса я замечаю прыгающий свет фонарика. Двигается туда-сюда, словно кто-то кого-то ищет.
Ищет меня.
Трев.
Затерявшись в воспоминаниях, тренер ничего не видит.
— Я сказал ей избавиться от него, но она не хотела. Она просто не понимала, как это могло на мне отразиться. Она только… — Он резко выдыхает, разозлившись на девчонку, которая просто хотела наслаждаться жизнью.
Перехватив мои руки, он тянет меня вверх. Я отчаянно пытаюсь за что-нибудь ухватиться. Пальцы задевают мелкий щебень и натыкаются на более крупный кусок сланца, но удержать его не могу.
Слизываю кровь с губ. Свет приближается, и его источников становится больше — насчитываю четыре, двигающихся в нашу сторону. Если тренер их заметит, то пристукнет меня раньше, чем его успеют остановить. Нужно заболтать его, отвлечь разговором.
Его глаза — две темных пропасти. Внутри все переворачивается, потому что вид у него становится какой-то расслабленный.
Что он придумал?
— Она хотела отдать его, — выдавливаю. — Вы знали? Она связывалась с консультантом по усыновлениям. Собиралась выполнить вашу просьбу. — Рискованно, но это последняя карта, которую мне остается разыграть.
На мгновение тренер замирает. И этого хватает, чтобы дотянуться до куска сланца. Я резким движением вскидываю руку и со всей силы бью ему по голове.
Он вскрикивает и выпускает меня, я ныряю под его рукой, и он бросается вперед, пытаясь меня перехватить.
Меня хватает всего на несколько шагов, а после нога сдается, и я валюсь наземь. Кричу как можно громче, хоть от этого и разрывает болью настолько, что глаза грозят выскочить из глазниц. Ползу вперед, молясь, чтобы те люди добрались до меня первыми. Теперь слышу крик, он близко, слишком близко. Пожалуйста, найдите меня…
Тренер нападает сзади и грубо переворачивает к себе лицом. Я всхлипываю, плечи забирают на себя весь удар. Голова хлопается о землю, когда он снова наваливается на меня всем телом, одной рукой хватая мои запястья и занося их над головой. Пытаюсь отпрянуть от него, от вспыхнувшей боли, когда другая рука зажимает мне рот, преграждая доступ воздуху.
Мне удается открыть рот, кусаю ладонь и по-собачьи дергаю головой. Он орет, одергивает руку, и кровь заливает мне лицо.
— Тупая сука! — Он обхватывает мою шею и сжимает руки.
Коленом давит на живот, выталкивая из меня остатки воздуха. Задыхаюсь и не оставляю попыток вырваться, но он слишком тяжелый, а я слишком слаба. Перед глазами все становится серым.
Легкие горят, меня уносит, мои руки опадают, мир меркнет.
Полиция уже здесь. Все кончено. Дело сделано. И возможно… просто возможно, что она была права насчет всей этой фигни с небесами.
Бам!
Тренер дергается и заваливается набок, сползая с меня. Я жадно глотаю воздух, захлебываясь им. Внезапно лес уже не такой темный — словно кто-то включил прожектор. Ослепленная этой яркостью, я пытаюсь проморгаться. В голове гудит. Лицо обдувает бриз, а вершины сосен качаются и гнутся от ветра.
— Софи! — Кто-то хватает меня и оттаскивает в сторону. Я уже готова снова отбиваться. — Софи! Все хорошо! Ты в безопасности!
— Где Адам? У него пистолет.
— Не волнуйся, — снова говорит этот человек. Меня сильно трясет, не могу даже сфокусировать взгляд на расплывающемся лице перед собой. — Мы схватили его. Все хорошо, — повторяет он и, обернувшись, кричит: — Вызовите скорую!
— Где тренер? — бормочу я. Горло горит, словно в него залили уксуса. Все тело болит. Пытаюсь сесть и отталкиваю копа, который меня держит. В спину впивается ветка. — Он мертв?
— Софи, тебе нельзя двигаться. Уилсон! — заметив кого-то в отдалении, зовет он. Когда рядом появляется фигура, он рявкает: — Где там скорая?
Глаза закрываются. Как это приятно.
— Нет-нет, Софи, оставайся с нами. — Пальцы больно хватают подбородок и дергают голову. С трудом открываю глаза, моргаю и наконец фокусируюсь на лице.
Это детектив Джеймс. Выглядит испуганным. Так странно — копы не должны бояться.
— Это вы. Говорила… говорила же, что не принимала.
— Да, говорила. Только не засыпай, ладно? Продолжай говорить со мной.
Снова закрывая глаза, прошу его:
— Пусть не дают мне лекарств.
— Софи! Не засыпай!
Не могу, слишком тяжело.
— Никаких лекарств, — повторяю. Это важно. Они мне не нужны. В отличие от прошлого раза. — Передайте им…
Проваливаюсь во тьму между вдохами. Там нет боли, и все прекрасно, и я чувствую ее, как-то, где-то… и это не ранит. Это так хорошо.
Уже привыкаю просыпаться в больнице. Пикают аппараты, шуршат простыни, в воздухе пахнет антисептиками и смертью.
— Мина, — бормочу я, не до конца вернувшись в реальность. Меня держат за руку, нежно, с трепетом. Знаю же, что не она, но на мгновение, не открывая глаз, позволяю себе притвориться.
— Эй, ты с нами?
Я поворачиваю головой. Рядом сидит Трев.
— Привет. — Сглатываю и тут же об этом жалею. Глотку словно огнем охватывает, отчего я закашливаюсь. Трев помогает мне сесть, растирая спину.
— Видимо, сообщения ты все же получил, — выровняв дыхание, проговариваю я. Голос сейчас едва ли громче шороха.
— Ага, — подтверждает он. — Господи, Соф, ты меня до смерти напугала.
— Прости. — Кладу голову ему на плечо. По сравнению с моей исцарапанной кожей его футболка до смешного мягкая. — Хотя на самом деле я этому реально рада.
Сжав мою руку, он тихонько посмеивается.
— Как и я.
— Ты в порядке? — спрашиваю я.
Он глядит на меня, потом опускает взгляд на наши руки.
— Нет, — наконец произносит. — Не в порядке.
Хочется отодвинуть одеяло, чтобы он свернулся рядышком со мной, но я усмиряю это желание. Он соберется, возьмет себя в руки, потому что такой уж он. Всегда таким был. Но мы сидим минуту, и еще одну, в молчании, я держу его за руку и надеюсь, что все налаживается, что это как-то поможет, потому что ради нее нам нужно оставаться сильными.
— Где родители? — наконец интересуюсь у него, когда его хватка ослабевает. Отстраняюсь и снова откидываюсь на подушки, но наши пальцы по-прежнему переплетены.
— Общаются с докторами. Я прокрался мимо них.
— Сколько времени прошло?
— Полтора дня. Тебе нужно еще поспать. Все остальное может подождать до завтра.
Не могу отдыхать или ждать, даже вопреки каждой ноющей мышце своего тела и убийственной боли в голове.
Большим пальцем Трев выводит неторопливые круги.
— Их же не выпустят под залог? — выпаливаю я. Глупо, конечно, но когда я в последний раз просыпалась в больнице, вокруг были лишь люди, которые не верили ни единому моему слову. Пугает, что это снова происходит. — Детектив Джеймс подстрелил тренера… Он еще жив?
— Пуля попала в плечо. Ему предъявят обвинение, когда он придет в себя. Адам уже признался, — говорит Трев, сжав челюсть. — Сломался в ту же секунду, как его начали допрашивать. Ты была права: он убил Мину и подкинул таблетки, чтобы все решили, что это твоя вина. Тренер Роб утверждает, что и знать не знал о делах Адама. Он потребовал адвоката. Ни слова не сказал про Джеки. Да это и не важно. У них достаточно улик, чтобы упечь его надолго. Их обоих. — Удовлетворение в его голосе буквально осязаемо.
— Адам видел ее. Когда ему было четырнадцать. Он видел, как в тот день Джеки садилась в машину тренера. И никому не сказал ни слова. Боже… Кайл. — Поднимаю взгляд на Трева. — Адам его лучший друг… был. Как он?
Трев качает головой.
— Шокирован. Весь город в таком состоянии. Наверное, каждую девчонку, игравшую в футбольной команде, сейчас расспрашивают родители на тему тренера и того, приставал ли он к ним. Ему повезло, что он сейчас под стражей; в городе он не продержался бы и дня.
Меня пробирает дрожь от мысли, кого еще из девочек он «любил». Кому повезло не забеременеть.
— Мама постоянно спрашивает, как так может быть, — говорит Трев. — Как никто не замечал, что между ним и Джеки что-то было, а я даже не знаю, что ей ответить. — Он смотрит на меня с такой болью во взгляде, что приходится отвести глаза. — После смерти Мины он прислал нам корзинку гребаных фруктов, Софи. Помню, как от маминого имени писал записку с благодарностью.
Сглатываю в надежде, что пройдет тошнота. Но от этого только становится больнее глотке.
— Ублюдок, — ругаюсь я. По глазам вижу, что в Треве кипит та же ярость. Но никакими словами не выразить наши с ним чувства. Не уверена, что хочу вспоминать, как очистился разум в тот момент, когда сдавливала горло Адама, препятствуя доступу кислорода.
Тюрьмы достаточно. Пусть оба сгниют там.
Повторяю свои слова, будто убеждая саму себя, что это справедливое наказание за их преступления.
Но это не так.
И этого никогда не будет достаточно.
Но нам придется жить со своей потерей. Строить вокруг нее наши жизни.
Трев крепче сжимает мою ладонь, и я даже не пытаюсь ее вырывать. Что этот мир может нам дать? Больше никаких пряток. Мины нет, зато есть он и я — мы; наше прошлое и будущее.
И это пугает больше всего.
— Что там Мэтт? — интересуюсь я. Чувствую себя ужасно после того, как нагрубила ему у церкви. На его месте, узнав, что моя семья — убийцы, я бы уже подумывала о передозе.
— Пытался до него дозвониться, но абонент не абонент. Отключил телефон из-за репортеров, скорее всего. Как мы после… — Он замолкает, когда раздается стук в дверь палаты и входит мама.
— Солнышко, — говорит она, увидев, что я не сплю. Трев отпускает мою руку и встает. — Нет, все в порядке, Трев. Можешь оставаться сколько хочешь.
— Да нет, я пойду. Надо еще Рейчел и Кайлу сообщить, что Софи очнулась, — отзывается он. — И с мамой созвониться. До свидания.
Мама присаживается на койку рядышком со мной. Глаза у нее покрасневшие.
— Хорошо, что ты пришла в себя. Папа ненадолго отъехал домой. Сказал, ты захочешь свои штаны для йоги, когда очнешься. Как себя чувствуешь?
— Устала. И все болит.
— Я запретила давать тебе какие-либо опиаты. Мне жаль, малыш, хотела бы я…
— Нет, — перебиваю ее. — Спасибо тебе. Мне они не нужны.
Она обеими руками держит мою ладонь и произносит:
— Хотела бы я облегчить твои страдания.
— Все хорошо. Я в порядке. Все наладится. Этот ужас закончился.
Мне нужно было сказать вслух эти слова. Позволить им улечься в сознании, но пока еще слишком рано.
Вскоре медсестра отпускает маму и выключает свет, наказывая мне отдыхать. У меня три сломанных ребра, синяки на шее и многочисленные швы на животе и лице, от которых я ощущаю себя чудовищем Франкенштейна. К счастью, большая часть ран поверхностны. Но даже от них адская боль, когда не принимаешь обезболивающих сильнее аспирина.
Не могу уснуть. Все раны ноют, а еще боюсь того, что может привидеться во сне. Боюсь, закрыв глаза, снова оказаться в той машине, в смертельной хватке тренера, на Букер Поинте.
Прижимаюсь пальцами к ранам на запястье, оставшимся после пластиковой затяжки.
Могу лишь думать о Мине и непомерно желать, чтобы она была рядом, потому что только так я могла бы поверить, что сейчас она смотрит на меня и радуется тому, как мы обо всем догадались и восстановили справедливость.
Но все же не могу я в такое верить. Меня обуревают чувства: смутное облегчение, приглушенное из-за потрясения, и непривычное отсутствие тумана в голове.
Теперь только я держу чудовищ в страхе: у меня нет задания, нет цели, ничего. Память о Мине еще долго будет меня подпитывать. Пугает, насколько легко взяться за старое, снова упасть в яму, из которой я с таким трудом выбиралась.
Десять месяцев. Одна неделя.
Хочу услышать тетю Мейси. Берусь за телефон, оставленный родителями, и дрожащими руками набираю ее номер.
— Я уже еду, — взяв трубку, произносит она. — Буду через пару часов.
Судорожно выдыхаю и произношу:
— Все закончилось.
— Да, закончилось. Напомни поругать тебя за то, что подвергла себя такой опасности, — грозится она, но облегчение в голосе перекрывает всю напускную злобность. — Не бери в привычку быть на волосок от смерти. Это не круто.
— Наверное, унаследовала это от тебя, — пытаюсь пошутить.
Мейси нервно посмеивается.
— Черт, надеюсь, что нет.
Долгое время я молчу и слушаю приглушенное радио в машине Мейси, временами прерываемое сигналами проезжающих мимо грузовиков. Она едет по шоссе. Ко мне. И даже просто эти звуки успокаивают меня как ничто другое.
— Мне страшно, — прерываю свое молчание.
— Я понимаю, малыш, — говорит она, повышая голос, чтобы перекрыть дорожный шум. — Но ты храбрая и сильная.
— Я хочу… — Замолкаю. — Хочу, чтобы все прекратилось, — признаюсь ей. Слова что-то царапают внутри, вводят в ступор, требуя отбросить все беспокойства о том, что ждет в будущем, требуя избегать всех трудных решений, которые придется принять.
— Тебе ведь ничего не дают?
— Нет, мама им запретила. И я не хочу.
— Разумно.
Мы снова молчим, и в конце концов я засыпаю с прижатым у уху телефоном.
Около двух часов ночи меня будит щелчок закрывшейся двери. Я сажусь, ожидая увидеть медсестру, но это оказывается Кайл.
— Ты что здесь делаешь? — вопрошаю я.
— Очаровал медсестру, чтобы пустила меня. — Кинув мне на колени несколько упаковок конфет, Кайл садится у изножья кровати. — Совершил набег на торговый автомат.
Выглядит он так же паршиво, как я себя чувствую. Старательно отводя припухшие и покрасневшие глаза, он протягивает мне лакричную палочку.
Сев ровнее, разрываю упаковку и отламываю кусочек.
— Не знаю, что и сказать, — произношу в тишине.
Кайл едва ли не по-детски хнычет сейчас.
— Как себя чувствуешь? Я не должен был отпускать тебя одну. Ты просто исчезла в одну секунду, и мы не могли отыскать тебя.
— Поправлюсь. В этом нет твоей вины. Я даже не думала на Адама. И попала прямиком в ловушку.
— Это какая-то жопа, Соф, — хрипло говорит он. Проводит рукой по спутанным волосам. — Он был моим лучшим другом. Мы играли в одной футбольной команде с шести лет. И он… забрал ее у меня.
Кайл сглатывает, открываю упаковку M&M’s. Начинает разбирать драже по цвету, полностью сосредоточившись на своей задаче.
— Ненавижу его, — говорю я. Как же приятно произносить это вслух. Под кожу просачивается факт, что теперь я все знаю.
— Хочу убить его, — бормочет Кайл, поправляя аккуратную горку зеленых драже и переходя к синим.
— Я пыталась, — тихо признаюсь.
Замерев, Кайл поворачивает ко мне голову, его карие глаза полны решимости.
— Хорошо, — говорит он, слово эхом разносится по комнате. И мне почему-то становится легче дышать.
— Я рад, что ты не померла, — говорит Кайл.
— Я тоже. — И это правда. Хотя странно такое признавать.
Меняю положение и морщусь, когда от движения начинают ныть ребра.
Кайл пялится на капельницу, словно она подскажет ему, как поступить.
— Позвать медсестру?
Качаю головой.
— Они все равно ничего не смогут сделать. Никаких обезболивающих, забыл? Да я и так не хочу спать. Я справлюсь.
Даже для меня самой эти слова кажутся уверенными. Но мне известна правда: впереди месяцы терапии и бесконечные разговоры с Дэвидом. Меня ждут ночные кошмары и срывы. Ждут дни, когда я буду подпрыгивать от малейшего шороха, и дни, когда желание принять будет настолько сильным, почти осязаемым, и дни, когда захочется лишь кричать и плакать. Что Дэвид будет у меня на быстром наборе, и это отстойно и неприятно, но, надеюсь, в конце темного туннеля окажется свет, ведь так обычно и бывает.
— Прости, что дерьмово повел себя с тобой, — произносит Кайл.
Беру из горки красное драже.
— И ты прости меня, — все же признаю я.
Впервые с того момента, как ступил в эту комнату, он поднимает взгляд, выражение его лица серьезное и оценивающее. Во рту пересыхает.
— Что? — Часть меня надеется, что он отведет взгляд.
Но он не отводит.
— Знаю, я обещал, что не буду поднимать эту тему. Что она рассказала мне о себе, о вас. Но в этот раз я нарушу обещание. — Он смотрит на меня, и в его взгляде появляется мягкость, которой я никогда не замечала.
— Она любила тебя, — продолжает он. — И не думаю, что ей нужно было это говорить.
Сердце замирает, грозя вырваться из груди, трепеща от слов, которые я всегда хотела услышать. Качаю головой. По щекам стекают слезы.
— Она любила тебя. Она хотела быть с тобой. Поэтому и рассказала мне о себе. Она сказала, что сделала выбор. Это ты. Она всегда выбирала тебя.
Отворачиваюсь от него, слепо глядя на городские огни, а он утешает своим молчанием, давая мне возможность выплакаться.
Позволяя наконец отпустить ее.