Вот и свершилось наконец то самое. «Наглая, циничная, беспредельная» организация объегорила чекистов, свистнула меня у них из-под носа и увезла в неизвестном направлении. Меня протащили головой вперед по темному коридору и выгрузили на крыльцо черного хода. Я помню тихий хозяйственный дворик, складированные друг на друга столики, дырявые шезлонги, горы пластиковой тары от прохладительных и хмельных напитков. Распахнутое чрево пыльного микроавтобуса.
— Ни звука, — предупредил один из похитителей, утверждая меня на ноги. — До первого крика с вами будут обращаться по-человечески.
А после второго Женевская конвенция не работает. Я не успела рассмотреть его внешность. Делать мне было нечего — таращиться и все подряд запоминать. Я пронзительно завизжала. Мой визг подхватили птицы, вспорхнувшие с деревьев, подхватило эхо, отразившись от безликих стен. Оглушительная затрещина сделала свое черное дело: я подавилась воплем, и меня забросили в микроавтобус. Сильные руки ловко поймали обмякшее тело и швырнули на сиденье.
— Тварь, — резюмировал кто-то, гремя подножкой. Забрался еще один, хлопнула дверца, поехали…
Круги перед глазами постепенно выравнивались, через минуту их стало меньше…
— Сам ты тварь, — сказала я.
Напротив сидел гуманоид с ледяными глазами. Слева еще один, предусмотрительно сжимавший мне локоток. Третий поместился справа, через проход, и добродушно улыбался. Он-то и врезал мне по кумполу — видно, от избытка расположения.
Автобус неторопливо выписывал повороты. На окнах качались шторки. Даже на теоретическую возможность бегства я не могла рассчитывать. На информацию о текущем моменте — тем более. А может, это и к лучшему? Рано или поздно это должно было случиться, от судьбы не убежишь. Чем раньше раскроется недоразумение, тем лучше для меня. Надо перестать прятаться и дрожать. А уж насколько далее повезет — это чистая лотерея. Стоит ли переживать досрочно? Вся наша жизнь барабан с ручкой — крути да надейся…
Кричать сейчас бессмысленно — второй удар неминуемо приведет к сотрясению мозга. Я сидела и смотрела на шторку. Трое парней помалкивали, а четвертый где-то там, в огороженной кабине, увлеченно крутил баранку. Автомобиль резво взлетал на колдобинах, из чего я делала вывод, что мы съехали с Народной и трясемся по каким-то параллельным переулочкам.
Я откашлялась:
— Куда меня везут?
Сидящий напротив чуть склонил голову — словно барбос, увидевший косточку. Глаза его при этом не сделались менее холодны. Отрешенные, равнодушные и напрочь безразличные ко мне как к индивидууму.
Сидящий через проход простодушно улыбнулся, приложив палец к губам: тсс… Я озадаченно покосилась по сторонам. Нас подслушивают? Очевидно, позволила себе недопустимую степень свободы — цербер слева сжал мой локоть, глубоко вонзив пальцы между косточками. Я замерла, охваченная болью. Сжала зубы, закрыла глаза и не шевелилась до конца поездки.
Ехали минут двадцать пять. Если допустить, что это было восточное направление (а легче допустить восточное, чем западное), то получалось, что мы отдалились от Жемчужного километров на восемь. Десять минут по городу (машины гудели), остальное — по ровной дороге с короткими зигзагами и болтанкой на финише.
Отдирали меня от сиденья так, будто я приклеилась самолетным клеем. Видно, страхом сжало мышцы, руки впились в сиденье так, что я представляла с ним неразрывное целое.
— Это ничего, крошка, это нормально, — снисходительно похлопал меня по плечу добродушный похититель. Цепко взялся за мою руку и рванул так, что я вылетела из автобуса прямо в объятия хладноглазого. Под усиленным эскортом меня препроводили через заброшенный грушевый садик и ввели в деревянный дом с мансардой. На первом этаже было опрятно. Правда, полностью отсутствовала мебель — когда-то, видно, производили ремонт, а потом забросили. Меня протолкнули через кухоньку с компактной электроплитой, через гулкий зал с камином и зарешеченным окном. По винтовой лестнице подняли наверх.
На мансарде было очень пыльно. Пыль царила везде: на неструганых стропилах-укосинах, на отслаивающихся панелях, из-под которых торчали клочья утеплителя, на разболтанных деревянных стульях. Про пол и говорить нечего — серая плотная масса покрывала неподогнанные доски, будто вулканический пепел после мелкого извержения. Меня посадили на скрипучий деревянный стул. Просто посадили, и все. Привязывать не стали. Ни словом не прокомментировав событие, развернулись и затопали по лестнице. Я осталась одна. Захлебнулась тишиной. Очевидно, мои похитители сочли, что у меня хватит благоразумия не шевелиться.
Я подняла голову. Перед глазами располагалось крохотное оконце. Через пыль и изоленту проступал фрагмент скалы, на котором сиротливо обреталось одинокое криворукое деревце. Дальний фон делили пополам небо и море.
Я выносливая женщина. Выносливее большинства мужчин и половины знакомых мне женщин. Если злоба давит отчаяние, я выдерживаю многое. Заплыву за буек своих возможностей и не сдамся. Я стерплю одиночество, вынесу гонения, унижения и даже не закричу, увидев мышку из-под рассохшейся половицы. Но если злоба не в силах задавить отчаяние…
Я не сдвинулась с места. Сидела тихо и равнодушно смотрела на море. А потом уснула. Или просто выключила на время сознание, дабы не расходовать то теплое, что еще сохранила.
А когда очнулась, вокруг меня были люди.
Первый и второй. Первый сидел напротив, оседлав задом наперед стул, и грыз дичку из заброшенного сада. При этом он рассматривал меня сверху донизу. Подобный типаж в моих последних криминальных похождениях пока не проходил. У него было умное молодое лицо, очки, в которых он, видно, родился, и аккуратный проборчик на правую сторону. Что касается второго, то с этим обстояло проще. Абсолютно лысый, он имел несколько мужских «украшений» поперек лица и довольно сварливый характер. В данную минуту второй пытался вытереть газеткой пыль со стула, проклиная некоего Феликса, халатно отнесшегося к поставленной квартирьерской задаче.
— Надо уважать пыль… — прошептала я.
— Совершенно верно, Ольга Юрьевна, — хрустнул дичкой очкарик. — Пыль является прародительницей всего сущего. Очень рад, что в условиях затрудненного понимания мы находим какие-то точки соприкосновения.
Он прекрасно говорил по-русски. До того прекрасно, что возникало подозрение, будто это его родной язык.
— Я не Ольга Юрьевна, — прошептала я.
— Начинается сказка про белого бычка, — забрюзжал лысый. — Идет бычок, качается. Ни хрена себе понимание.
— А кто вы, Ольга Юрьевна? — с интересом вопросил очкарик.
— Я посторонняя женщина…
— Обоснуйте.
— Обосновать? — Мой рот приоткрылся от изумления. — Выходит, я должна обосновать, почему не являюсь Ольгой Юрьевной Царицыной, которая достала уже всех, кого только можно?
— Я не называл фамилию Царицына, — сверкнул очками любитель груш. — Вы сами назвали. Проявляете неосторожность, Ольга Юрьевна.
— Да бросьте! — вспылила я. — Вы не называли — другие называли. Все уши прожужжали. Отстаньте от меня с вашей Царицыной, а?
— Невежливо, — хмыкнул лысый. — Рисковая вы женщина.
— Ольга Юрьевна, — поморщился очкарик, — если хотите поссориться, то мы всегда к вашим услугам. Но нельзя ли обойтись без конфронтаций? Мы все заинтересованы в скорейшем восстановлении истины. Если вы не Царицына, полагаю, у вас найдутся убедительные доводы, к которым мы могли бы прислушаться?
— Да куда уж проще, боже ты мой… Во-первых, мой домашний телефон, на котором дежурит мама и которая уверенно представляет, кто я такая и откуда произошла. А также какого числа я выехала из Сибири. Да это просто смешно! У меня авиабилеты, у меня день вселения в санаторий, меня помнит американец, лично доставивший меня в Жемчужное (хотите, найду?), меня помнят Костюковичи, уже проживавшие в бунгало в день моего приезда. Меня лично вселяло руководство санатория. Маргарита Львовна Запрудная, «ключница» Габри… Да можно найти десяток свидетелей, которые присягнут, что я приехала пятого, а не одиннадцатого, когда шхуна контрабандистов выбросила на берег Ольгу Юрьевну с каким-то залежалым товаром… (При словах «залежалый товар» на лица моих собеседников легла тень.)
Надо отдать должное очкарику, он умел слушать. Надеюсь, он умел и думать. У него имелось как минимум одно законченное высшее образование, что подразумевает некоторое умение шевелить мозгами.
— Грушу хотите? — спросил он.
— Не хочу. Сыта по горло.
— Как хотите. — Он достал из оттопыренного кармана очередную зеленую дичку, вытер о рубашку и впился в нее молодыми зубами. — Все, что вы сказали, безусловно, интересно, кроме факта вашего непосредственного появления в Жемчужном. На этом пунктике, уважаемая дама, мы начинаем дружно зевать. До дыр истертый вопрос. Впрочем, согласен, — не вами. Некоторые лица уверены, будто Ольга Юрьевна Царицына прибыла в бухту одновременно с катером и, собственно, грузом. А у других некоторых лиц по этому поводу возникают резонные сомнения.
Я выдала всю иронию на лицо, и очкарик рассмеялся.
— А между тем достаточно логично. Царицыной ни к чему сопровождать груз. Уж как-нибудь доплывет. Быть ответственной за доставку вовсе не подразумевает сидеть на баулах. Она знает, какого числа, какой участок бухты и примерное время прибытия. Все, больше знать не нужно. Главное — появиться в момент разгрузки, чтобы сдать с рук на руки. Ради этого можно прилететь и из Сибири. В чем проблема? Сколько летит самолет из Стамбула до Энска? Пять, шесть часов? А из Энска до Симферополя? На час меньше? Неужели не стоит потерять полдня, чтобы обрести нормальное, убедительное алиби?
— Да идите вы к шайтану… — простонала я. — У меня мама в Сибири… У меня дочь в Сибири… Как вы не понимаете? Не бродила я ночью одиннадцатого августа по Тихой бухте, чтобы встретить ваш груз. Я никогда не брожу ночью одна по диким местам, мне просто страшно…
Очкарик продолжал считывать с моего лица информацию. Хочется верить, что он читал именно ТУ информацию.
— Алиби вас, конечно, нет, — вздохнул он. — Ну, конечно, кто бы мог подумать, что оно вам понадобится. Дочь и мама в Сибири — это, конечно, серьезный аргумент. Но давайте рассуждать вместе, дорогая инкогнито. Что мешает Ольге Юрьевне Царицыной иметь маму в Сибири? У всех есть мамы. По крайней мере, были. Особа с российским гражданством, вероятно, русская; надо думать, и дочь под боком у мамы смотрится естественно. А теперь рассмотрим пункты, откровенно уходящие в пассив. Вы — женщина в желтом парео, отдыхающая под скалой Обмана. Вас увозит к Рокоту Шлепень. Вас радушно принимает Рокот. Он ошибся, ладно. Но спасает вас той же ночью от наших людей. Он катает вас на яхте. Он оказывает вам всяческие знаки внимания. Окажись вы посторонним предметом, разве такое возможно?
— Тогда почему я не отдала ему груз?
— Не знаю, прекрасная незнакомка, — раздумчиво произнес очкарик. — В вашей «истории болезни» это самое туманное место. Вы его не отдали, совершенно верно. За вами и Рокотом следили. Надеюсь, вы развеете туман? Что за игру вы затеяли с Рокотом?
Я заплакала от отчаяния. Размазала по лицу жирную слезу, отсморкалась и рассказала им все. Почему я должна хранить чужие тайны? Почему я должна подыгрывать СБУ, которая готова меня продать при первой же оказии? Там единственный приличный человек — Вадим Казарновский, и тот не брился четыре дня! Не волнует меня контрабандная возня, отчетная раскрываемость преступлений и переделка сфер влияния между мафиозными кланами. Меня волнуют собственный покой и безопасность! Итак, я рассказала все. Даже про группу «прикрытия» СБУ, не дающую мне выехать из города. Даже про изъятый паспорт. Даже про Броньку, кувыркающуюся с Павлом и являющуюся гарантом моей идентификации. Я умолчала только об одном — о находке желтого парео, что означало некоторую конкретизацию личности загадочной дамы. А значит, дальнейшие страсти, поскольку признание практически гарантирует мою ликвидацию как личности компетентной и никому не нужной. Удивляюсь, как мне удалось объехать эту тему. Но как-то удалось: притормозила, объехала, порулила дальше…
Завершающую часть моего чистосердечного признания очкарик почти не слушал. Он сделал для себя выводы. Облазив карманы и не найдя больше груш, вытер рот платочком. Переглянулся с лысым — тот сидел на скомканной газетке и скептически посматривал на меня.
— А я-то думаю, почему возле нее СБУ крутится? — хмыкнул очкарик. — Сначала Рокот, потом чекисты — причем до того бездарно, что возникает вопрос: а не намеренно ли это?
— Ты учти главное, коллега, — напомнил лысый, — если эта выдерга не в теме, мы теряем груз. Лично я ума не приложу, где его искать.
— Вот именно, — кивнул очкарик. — И сколько раз подлинная Царицына могла его перепрятать. Не остается ничего другого, — он подмигнул мне невеселым глазом, — как делать Царицыну из того, что есть. Из уважаемой Лидии Сергеевны. Выражаясь языком анекдота, мы будем искать не в кустах, где потеряли, а под фонарем, где светлее.
Лысый раздраженно сплюнул.
— Да поймите вы, — простонала я, — СБУ, что так навязчиво обо мне печется, — это удочка. А я — червяк. А вы — рыба. Они ждут оглушительного клева, и если вы не начнете работать головой, то дождутся…
Я не договорила, услышав звук подъезжающего автомобиля. Кто-то с лязгом отомкнул калитку. Машина въехала в сад. Водитель заглушил двигатель. Очкарик посмотрел на часы. Лысый посмотрел на очкарика. Раздались приглушенные голоса, под нами хлопнула входная дверь. Заскрипела лестница — либо гость, либо кто-то из охраны поднимался на второй этаж. Одолел винтовой подъем, распахнул рассохшуюся дверь.
— Ну и пылища… Как вы тут сидите?.. — Заскрипели половицы, новоприбывший обошел нашу теплую компанию и остановился напротив меня, упорно глядевшей в окно.
Я повернула голову, хотя могла и не поворачивать. Сразу, по голосу, с чувством глубокого сожаления я поняла, что пришел Павел, умудрившийся свести с ума Броньку.
Эти люди не были дураками. И им, судя по всему, было по силам подмять под себя империю Рокота. Правда, и они делали ошибки. Но ошибки не всегда являются признаком глупости. Признак глупости — неумение эти ошибки исправлять. Они умели думать. Они опутали этот город паутиной своего незримого присутствия, и даже вокруг меня крутилась целая прорва этих деятелей: двое в масках, совершающие полуночный «киднеппинг»; пиратская дружина, захватившая яхту Рокота; «папик» с «сынулей», азартно преследующие меня по пересеченной местности; очкарик с лысым, тошнотворный тип с облезлыми ушами; трое в микроавтобусе; Павел… «Наглая, циничная, беспредельная» организация и впрямь имела способных работников. Даже Рокот, давший своим людям команду просветить Павла, не нашел в его личине ничего подозрительного. Даже Бронька, имеющая нюх охотничьей собаки, разглядела в этом хищнике лишь гениального любовника. И тем не менее они завязли. Даже этих способных ребят умудрилась достать хитроумная бабенка по фамилии Царицына. Неужели этот груз настолько ценен? Неужели без него проблематичен переход империи под крыло «циничной, наглой, беспредельной» организации?..
— Нас пустили по ложному следу, — сообщил очкарик приятное для меня известие.
— Похоже на то, — кивнул Павел. — У нее подруга абсолютно «левая». Рассказала про Лидию Сергеевну даже такое, о чем я и не просил. Зверь, а не баба… — Очевидно, последняя фраза не имела непосредственного отношения к болтовне Хатынской между приступами самозабвенной «любви». Непроизвольно вырвалось. Что и подтвердило его дальнейшее поведение. Павел опустился на корточки, положил руки мне на колени и уставился в мои глаза своими голубыми гляделками идеального самца. — У вас замечательная подруга, Лидия Сергеевна. Мне было очень жаль с ней расставаться. Видит Бог, я не представлял, что в Сибири живут столь горячие почитательницы секса без границ…
Но я не видела в его глазах воспоминаний о той Броньке, что он оставил в своей постели. Его глаза несли вселенский холод, а слова не содержали эмоционального заряда. Он произносил их с усмешкой, а не с сожалением. Господи, ужаснулась я, какими же глазами он смотрел на Броньку, когда уходил от нее?..
— Что вы с ней сделали?.. — прохрипела я. Жуткий страх ударил под дых, как боксер, пошатнув сознание. Никогда не думала, что бояться за других куда опаснее, чем за себя.
— Ничего, — не отрывая от меня глаз исследователя, покачал головой Павел. — Мы не доставляем человеку страданий, если нет суровой надобности. С вашей подругой все в порядке, Лидия Сергеевна. Немного поскучает, немного понервничает. Ерунда. Я не вижу, к сожалению, оснований поддерживать с ней дальнейшее знакомство.
— Нужно работать, — резко заметил очкарик. — Мы убили целый день на болтовню, скоро вечер. Будем наверстывать упущенное?
— Работа заждалась, — согласился Павел. — Это плохо. — Он прищурил глаза и прожег меня голубым светом, достав до самого сердца. — Остается перед уходом решить последний вопрос: что нам делать с дражайшей Лидией Сергеевной?
Наступила тишина. Все трое уставились на меня с интересом. Я открыла было рот, чтобы заявить: Лидия Сергеевна — не последняя дура и будет молчать, как старая, замшелая могила… И проглядела, как Павел поднял руку. Он надавил на какие-то точки на моем горле. Словно вставил заслонку на пути протока воздуха в легкие. Я даже не успела подумать, а есть ли жизнь после смерти и где будет храниться моя душа, просто провалилась в какой-то молочный кисель, без прощания уйдя из мира ощущений в мир предсмертных видений, где и сложила лапки.
А из мира видений я возвращалась своим ходом. Всплывала в молочном киселе, раздвигая ладони. Лениво шевелила пятками. Переворачивалась, тонула. Снова шевелилась… Мне постоянно что-то мешало.
Что-то сползало с моих плеч и путалось в руках. Вероятно, это был особой важности предмет, потому что я не желала с ним расставаться. Я забрасывала его за спину и плыла дальше. Постепенно кисель расползался, становился прозрачнее, тоньше. Обозначились цвета. В разрывах зеленого проплывали островки голубого. Голубое чередовалось с серым, серое дырявилось желтым, лучистым… Я всплыла, перевернулась на спину и лежала, плавно покачиваясь, на поверхности молочного киселя, который вдруг стал холодным и колючим…
Я очнулась в глубине сосновой чащи на грубоватом ложе из сухой травы. Кто-то специально приготовил для меня эту постель — сгреб траву и уложил в сырую промоину, отороченную губчатым лишайником. Мои руки лежали крестом, но не на груди, что было бы по-христиански, а на собственной сумочке из кожи годовалого ягненка. Очевидно, эта сумка и мешала мне всплывать — за нее я и цеплялась, даже в краю видений несогласная расставаться с собственностью…
Как ни странно, ничего не болело. Было трудно глотать, и в глазах витали остатки фиолетовой дымки. В остальном я казалась живой и здоровой. Скосила глаза — по руке карабкался муравей. Машинально его стряхнула и села. Фиолетовая дымка замерла. Я подождала, пока она придет в движение, рассосется, после чего начала озираться.
Меня окружала дикая чаща. Из гущи темно-зеленого леса торчала острая, как парус, скала. Остальное пространство занимали деревья — хвойные, шершавые, но не такие, как в Сибири. На одних деревьях ветви торчали параллельно земле, усыпанные непричесанными шипами. Другие, казалось, только вышли из цирюльни — красовались густо-сочной зеленью, аккуратно сведенной в пышные чаши. Чаши устремлялись ввысь, а деревья — вширь. Буйная трава закрывала землю. Кое-где виднелись цветы с серебристо-белыми листьями, заросшими частыми волосинками; низкостелющиеся кустики с игольчатой хвоей и раскидистыми стеблями. От скалы отпадали россыпи белесых камней — словно мелкие кряжики от большой материнской горы…
Я поднялась на ноги… и сразу же присела. Где-то совсем не за горами проехала машина! Посидела, прислушавшись, опять поднялась. Наверное, не самые приятные создания в этом мире — люди. Но без них мне будет невыносимо одиноко. Люди везде. Да и вряд ли оставившие меня в лесу разбойники согласились бы тащить дамочку в самую чащу. У них времени не было заниматься глупостями.
Я забросила сумочку через плечо и побрела навстречу новым неприятностям, убежденная, что уже никогда из них не выпутаюсь.
Дорога в лесной чаще была вся в колдобинах и кочках. Определив по ряду признаков, где запад, где восток, я встала лицом туда, где восходит солнце, и принялась терпеливо ждать.
Часы показывали половину пятого (у меня приличные часы, по заверению продавца, они способны идти даже в горловине мартеновской печи). Когда проехал первый автомобиль — пятидверная «Нива», они уже показывали без четверти. Машина не остановилась — за рулем горбился дедок в соломенной шляпке, а рядом — бабка из сказки про разбитое корыто. На золотую рыбку я сегодня не тянула, поэтому, наверное, они проигнорировали протянутую руку. Я отошла в сторонку, села на пенек, представила пирожок и тихо загрустила. Через семь минут вновь раздалось автомобильное рычание. На этот раз машина шла с запада, однако я на всякий случай подняла голову.
И не пожалела. Там было на что посмотреть. Серебристый Бронькин «кефир» тащился по колдобинам, как кораблик по бушующему штормовому морю.
Когда она съезжала с бугра, то царапала по земле передним бампером, когда выезжала из рытвины, то уродовала задний. Из закрытого салона доносилась крепкая моряцкая ругань, хотя с кем таким образом общалась моя подруга, непонятно: кроме нее, в салоне никого не было.
Не доехав до меня метров пять, «кефир» остановился и резко сдох. Распахнулась дверца, явив Броньку, презлющую, как доберманиха из зондеркоманды СС. Она сменила бесстрашный розовый прикид. Сегодня на ней была прозрачная черная косынка, черный пояс и узорчатая юбка цвета маренго.
— Ну наконец-то, — сказала я, — сбылась мечта идиотки.
— Это ты? — на всякий случай уточнила Бронька, швыркая носом и вытирая испарину ладонью.
— Это я, — на всякий случай подтвердила я.
— А ты должна здесь находиться? — сдувая с глаз слезы, спросила Бронька.
— Нет, не должна. А где я, кстати, нахожусь?
— Там же, где и я.
— А ты где находишься?
— А хрен его знает. Лес тут какой-то, дорога… Задолбалась я по этой дороге, Лидок. Назад уже поздно, остается вперед, вот и еду, еду… Только не говори, что тебя в третий раз чуть не убили.
— Хорошо, не буду, — покладисто согласилась я. — Меня просто похитили из кафе, вынесли головой вперед, привезли в деревянный домик, разговорили, а когда исчерпали все доступные темы, слегка придушили и выбросили за ненадобностью. Убивать не стали. А у тебя сегодня траур?
— Господи ты мой! — Бронька задрала голову в небо и на полном серьезе перекрестилась. — Я дурею на глазах, Лидок… Да, у меня сегодня траур, я исполнена скорбных переживаний, но тебе не понять моих чувств, поэтому давай не будем развивать эту тему. Других плохих новостей нет?
— Есть, — вспомнила я. — Враги украли твой мобильник, извини. Впрочем, нет, постой. — Я открыла сумочку и поворошила внутри. — Все в порядке, Бронька. Правда, толку от него… Можешь отдать Лешкиному киндеру, пусть орехи долбит.
— Все, хватит с меня, — озлилась Бронька. — Садись в машину. Едем дальше.
— Жемчужное за спиной, — резонно заметила я.
— Да что ты говоришь? — взвизгнула подруга. — А как я, по-твоему, развернусь? Подпрыгну?
Мы стремительно сходили с ума, одновременно и дружно. Еще немного — и мы начнем таскать друг друга за волосы. Нужно было срочно спасать психику.
— Стоп, — сказала я, — никто никуда не едет. Спешка неуместна. Сейчас мы стоим, мирно курим твои сигареты с ментолом и ведем содержательную беседу о твоем разрушенном счастье. Начинай…
О том, что счастье разрушено, Бронислава Хатынская догадалась поутру, не обнаружив в глазах любимого огня всепожирающей страсти. Его терзали более мирские проблемы, о которых он предпочел не распространяться. С трудом исполнив положенный «долг», он облегченно вздохнул и принялся выяснять у Броньки подноготную некой Косичкиной. При наличии обнаженной до зубов Хатынской, требующей продолжения, и немедленно, это выглядело по меньшей мере нелепо. Но ладно. Завершив душевную беседу, Павел куда-то смылся на «дефендере». Через час вернулся, разделся, осушил Бронькины слезы, но в роли, отведенной ему Хатынской, он сегодня явно не блистал. Кончилось тем, что Павел путано извинился, испросив у Броньки прощения за все (она аж похолодела), собрался и попросил, уходя, захлопнуть дверь. Доведенная до бешенства Бронька тут же хлопнула дверью снимаемой Павлом халупы в барачном доме на Рублева. Бросилась вон. За любимым. Она догнала его на своем «кефире», когда «лендровер» топтался на красном светофоре у пересечения Народной с Красноармейским тупиком. Далее Павел порулил на восточную окраину, к санаториям. Дважды сделал полукруг у моего бунгало и выехал на прибрежную дорогу. Далеко он, впрочем, по ней не проехал. То ли засек наблюдение, то ли по каким иным соображениям, но свернул на объездную через лес, потом вильнул на проселочную и растворился в зеленых просторах прибрежной полосы. От этой точки Бронька и колесит по заколдованному лесу, пытаясь отыскать след зеленого «дефендера».
— Объясни, Лидок, какое отношение имеет Павел к твоему бунгало? — разобиженно вопрошала Хатынская. — И почему его так интересует твоя биография? Он бы еще книжки твои попросил почитать.
— Да дерьмо твой Павел! — взорвалась я.
Она застыла с перекошенным ртом, глаза ей залило бешенством, но она не успела его выплеснуть, как замузицировал мобильник у нее в сумочке. В глазах Броньки вспыхнул огонек надежды, она схватила трубку:
— Алло…
По мере того как она слушала, надежда в глазах сменялась полнейшим безразличием.
— Да тут она, — буркнула Бронька и сунула мне трубку.
— Вас слушают, — удивленно произнесла я. Опять похищать будут?
— Фу… — облегченно произнес мужской голос. — Слава богу. А мы уж не знаем, где вас искать, Лидия Сергеевна. Это Вадим Казарновский. Возможно, вы меня уже не помните…
— Ну отчего же, помню, — промямлила я. — Веселая экскурсия по морю, пляж любви… Я должна вам десять гривен, Вадим Андреевич. Вы потому и звоните?
Бронька резко вскинула глаза — попалась, голубушка.
— Перестаньте! — отрывисто бросил Казарновский. — С вами все в порядке?
— Да пока не преставилась. Хотя и могла — благодаря вашему усердию… — Я минутку подумала, что бы еще такого добавить, вредного, и добавила: — Только вам, Вадим Андреевич, от моей персоны навара больше не будет. Я рассказала вашим оппонентам, кто я такая, и они охотно мне поверили, даже не тронули. Между прочим, очень милые люди…
— Это неважно, — нетерпеливо перебил чекист. — Главное — с вами все в порядке. Где вы находитесь?
Неплохой вопросец.
— Где мы находимся? — спросила я у Броньки. Подруга мрачно пожала плечами.
— А это тест на сообразительность, Вадим Андреевич. Здесь разбитая дорога, лес, то ли буковый, то ли… грабовый; какие-то сосны… или ели. Перед нами пенек, на котором я недавно сидела. По этой дороге ходят машины, но как-то, знаете, не сплошным потоком…
— Перестань мои баксы мотать, — оборвала Бронька. — А то по шее получишь. Ишь разговорилась.
— Хорошо, — принял мои условия Вадим. — Находитесь на месте, никуда не уезжайте. Постараемся прибыть через двадцать минут.
Я отдала Броньке мобильник. Она убрала его в сумочку. Коротко спросила:
— Ну?..
— Тело движется к развязке, — не очень уверенно сообщила я. — Через двадцать минут мобильные группы украинских чекистов наводнят этот лес и выведут нас. Если сами не заблудятся.
— Объясни, почему мой Павел дерьмо? — Злопамятная Бронька неприязненно сжала губы.
Я объяснила. Не одной же мне, в конце концов, страдать на этом свете. И не надеждой единой жив человек — существуют иные стимулы к существованию. Например, суровая женская дружба, образец которой я смогла ей продемонстрировать.
— Дерьмо, — подтвердила Бронька, выслушав пронзительную правду. А я что говорила?
Но дальнейшей эскалации эпитетов, вопреки ожиданиям, не случилось. Бронька горестно замолчала, я тоже, и такое безмолвие, от которого хотелось кусать локти, мы сохраняли до прибытия «спасательной» группы.
Они опоздали всего на четыре минуты. Подкатил тертый «крузер», до отказа набитый сотрудниками службы безопасности. Вышел Казарновский, направился ко мне нетвердым шагом. Я думала, он улыбнется хоть разок, но этого не произошло. Подошел, начал мяться. Я перехватила завистливый Бронькин взгляд. «Не трясись, голубушка, влипла так влипла, будешь знать…» — мстительно подумала я. Казарновский был побрит, волевой подбородок обрисовывался в полный фас, и смотрелся он очень привлекательно.
— Судя по лицу, — начала я, — у вас две новости: плохая и хорошая. Начните с плохой.
— Погиб майор Полипчук.
— О господи…
— Полтора часа назад… Заехал в гостиницу переодеться. Он снимал номер в «Приморской» — должны же мы, командировочные, где-то жить… — Он потерянно развел руками, словно извиняясь за такой недальновидный поступок. — В номере его ожидали. Ударили ножом в горло. Майор скончался, не приходя в сознание. Смысл действия предельно ясен — мы никого не боимся…
— А хорошая? — пробормотала я. — Простите…
— Мы начали распутывать клубок. Один из ваших вчерашних преследователей, Лидия Сергеевна, попал нам в руки. Раненные, они далеко не ушли. Их взяли в клещи, когда они пытались добраться до дороги. Молодой оказался вынослив, вырвал у нашего работника пистолет… Его пришлось ликвидировать. Второй дает показания. Уже выявлен ряд лиц, причастных к преступному сообществу. В частности, некий Павел Нестеров… — Вадим покосился на Броньку, но из тактических соображений ушел от подробностей. — Еще трое-четверо. Впрочем, это капля в море, работа продолжается. Ваши услуги, Лидия Сергеевна, руководству службы отныне не нужны. А вас, — Вадим поворотился к Броньке и слегка покраснел, — высылают с Украины. Примите сожаления. Это не мое решение, но я обязан его выполнить. Двое наших людей проводят вас до Перекопа. Не возражаете?
Что тут началось! Половецкая пляска! Бронька взвилась на дыбы и начала орать так, что все местные лешие попрятались в норы, а птицы разлетелись по соседним лесам. Она махала ручонками и топала ногами, заверяя, что не оставит это безнаказанным! Пусть только попробуют! Она будет жаловаться, и ее услышат! Она дойдет до министерства любых дел и президента чего угодно! Она уйдет в леса — партизанить! Еще товарищ Сталин нас учил, что сын за отца не ответчик, а уж любовница за любовника — тем более!..
К сожалению, ее глас остался вопиющим в лесистой местности. Двое крепких ребят при помощи третьего загрузили Броньку в ее же «кефир» и увезли, вихляя по колдобинам. Я не вмешивалась. Это было больно, гадко, тоскливо, но для Броньки, как ни верти, лучший выход. Эти парни — оперативники, не бюрократы, они прекрасно понимают, что Хатынская не в теме, отпускают ее с миром… Но ведь со временем в тему вцепятся бюрократы! И тогда потянут всех, имеющих даже косвенное касательство к делу. И Броньку в первую очередь. Я угрюмо наблюдала, как исчезает ее машина. Мне казалось, что Вадим покривил душой. Он принимал живейшее участие в решении Бронькиной судьбы, не такой он рядовой. Может быть, именно этим сомнительным ходом, за неимением других возможностей, он стремился выразить ко мне свое расположение? Неуклюже, некрасиво, но почему бы нет?
«Кефир» исчез из поля зрения. Я осталась одна в этом бредовом мире. Я растерянно обернулась. Вадим мялся на краю дороги. Ему самому требовались носилки. По крайней мере, анальгин. Но он сумел заглушить головную боль и приятно улыбнуться. Запавшие морщинки в районе губ показались мне в эту минуту самыми уставшими в мире.
— Не волнуйтесь, Лидия Сергеевна, все уляжется. Вы тоже вернетесь домой и будете вспоминать это лето с улыбкой. Вы свободны, я не отказываюсь от своих слов, но не могли бы вы вкратце обрисовать, что с вами произошло. Наши люди потеряли вас у кафе «Душа караима». Вы просто растворились в воздухе.
Я поведала в двух словах. Он задумался.
— И последняя просьба. Не могли бы мы с вами поискать этот дом?.. Ну тот самый, где с вами… беседовали. Это может быть важным.
У меня просто не хватило духу ему отказать.