Это была не самая страшная ночь в моей жизни. Случались и похлеще. Но одна из страшных — совершенно точно. Я не мучилась кошмарами — просто просыпалась через каждые полчаса, смотрела в потолок и обливалась слезами. Духота была неимоверная, но открыть окно я не решалась. Утром встала совершенно разбитая и с больной головой, ноги меня не держали. На часах половина восьмого, но сна нив одном глазу. Бросив в стирку полотенце, испачканное в земле, с налипшими травинками, я приняла душ, оделась так, чтобы выглядеть невзрачно…
Округа еще спала, когда я вышла на крыльцо. Никого. Почти. Лишь один тип околачивался под кустом жасмина, ковыряя в земле ботинком. Заприметив меня, небрежно кивнул, сунул руки в брюки и скрылся за увитой вьюном оградой. Дабы не смущать. Такие они ненавязчивые.
Бежать с вещами я вряд ли смогу. Люди Рокота водворят обратно. Бежать без вещей? Эта мысль показалась мне забавной. Бросить сумочку через плечо (не забыть про баксы под обоями!), уйти в город, а там схватить такси побыстроходнее — и мчаться в Симферополь… Могут догнать. Могут без резких телодвижений позвонить в Симферополь, а там местные «смежники» без усилий перехватят беглянку. Тогда испортятся отношения с Рокотом, и мне станет совсем тоскливо. Нельзя забывать про людей в «фанто-масках».
Но мысль все равно забавная.
Я бродила вокруг бунгало, размышляя о роли нелепых совпадений в нашей жизни. Обошла террасу на западной окраине дома (Костюковичи с варениками еще не дозрели), осмотрела место ночного побоища — кусты не слишком пострадали, но трава изрядно примята, и на травинках чернеют капли сохлой крови…
Я прошла мимо окна Риты — занавеска задернута, но само окно распахнуто: чего ей бояться? Опять вышла к крыльцу, постояла у разбитых столбов, подпирающих балкон, побрела далее. Снова северная сторона, раскрытое окно Сони Зыряновой (а ей чего бояться?), мусорка в дальнем краю крохотного садика: небольшой жестяной контейнер, перевернутый бродячей собакой. Эта шавка активно рылась в помойке. Хвост вилял, как пропеллер, ошметки мусора летели в разные стороны. Какие-то цветастые пакеты из-под молока, вакуумные обертки, разовая посуда. Вата из старинного матраса, тряпки: серые, желтые… Я неспешно побрела дальше, к террасе. Так и буду ходить кругами, пока голова не закружится…
Внезапно в голове что-то звякнуло. Я остановилась. Минуту постояла, погадала над природой звоночка и вернулась-таки обратно — на северную сторону бунгало. Терпеливо дождалась, пока собака найдет что-нибудь для себя. Она не задержала меня. Вытянула с самого дна нераспечатанную упаковку протухших котлет, перехватила поудобнее и убежала. Поколебавшись, я подошла к развороченной помойке. Подняла с земли обломок штапика с торчащими гвоздями, присела на корточки и стала увлеченно рыться в контейнере. Желтая скомканная тряпка, на которую я обратила внимание, наружу не вылетела — зацепилась за что-то. Такое ощущение, что ее старательно запихивали на самое дно. Я проткнула ее гвоздем, потащила на себя. С небольшим усилием извлекла, расправила на земле. Это был кусок простроченной желтой материи с единственной желтой пуговицей и петелькой для нее же. Такой тканевый отрез, не зная сущности предмета, можно запросто принять за легкомысленную юбку. Но это не юбка. Это женская пляжная принадлежность под испанским названием парео. И именно желтая…
Я остолбенело смотрела на находку. Голова помаленьку начала работать, но, чем быстрее крутились мысли, тем страшнее мне становилось. Мое парео было нежно-лимонного цвета (я сама его выбирала, из пяти оттенков), на мертвой Ларисе оно казалось еще светлее, еще нежнее… а то, что я нашла, было ярким, насыщенным, какого-то ядовитого цвета. Как отрава. Однако, как ни крути, краска входила в желтую палитру…
Я сунула его обратно, замаскировав какой-то серой фланелью. После чего встала, оглянулась на бунгало — никого. В кустах уже просыпались цикады, на деревьях чирикали птицы. В окне Сони Зыряновой все оставалось по-старому: никакого шевеления. Правее никто не жил — единственная пустующая комната в бунгало. Впрочем, и на втором этаже на северной стороне уже не было Ларисы Куценко. Окна закрыты, шторы задернуты.
Чета Костюковичей сидела на нижней террасе и чинно пила утренний чай без цвета и теина. Пыль грузинских дорог. Я поднялась на цыпочки, развела плющ и уперла подбородок в перила.
— Доброе утро, — проклацала я.
Они испугались, дружно пролили чай и стали вертеть головами. А когда меня увидели, очень обрадовались.
— Здравствуй, Лидочка, — сказали те дружно.
— Можно у вас спросить?.. — проклацала я.
— Можно, можно, Лидочка, — еще больше обрадовался Костюкович, ставя блюдечко с чашечкой на стол. — Но там тебе, наверное, неудобно. Ты обойди домик, зайди к нам, не бойся.
Я так и сделала. Обошла в десятый раз бунгало и изнутри проникла на террасу. Какие милые эти люди. Они так трогательно совершали церемонию чаепития с печенюшками в розочку, что мне стало неудобно их отвлекать. Только извращенец примет эту степенную пару за флагеллантов. И не нужно обладать прибором ночного слышания, чтобы понять, как тихо и покойно по ночам в их спальне.
— Спроси, Лидочка, спроси… — поощрила меня мадам Костюкович.
— Вы ничего не слышали ночью?
— Слышали, — быстро откликнулся Костюкович. — Море очень неспокойное было.
— А к утру утихло, — подхватила супруга. — Посмотри, Лидочка, какое оно нынче тихое.
Я посмотрела. Действительно тихое. Словно утюгом разгладили.
— А вы не знаете, откуда у Ларисы было желтое парео? — спросила я. — Юбка такая пляжная. С собой привезла? Или здесь купила? Оказалось, у нас юбки почти одного цвета.
Они помолчали, удивленные вопросом. Пока они безмолвствовали, я успела заметить, что супругов от наготы скрывают совершенно одинаковые халаты с розовой оторочкой и вышитыми теннисными ракетками. И даже размер одинаков. Интересно, как различают?
— Ах да, — вспомнила супруга, — Лариса с завтрака пришла вся такая взвинченная, и прыгала, и кружилась… Купаться не пошла, сказала, что ей в магазин надо, унеслась, а потом принесла что-то желтое, развернула и сказала, что купила…
— А я сказал, что очень миленько, — вспомнил, погладив бородавку на носу, Костюкович. — Правда, я даже не понял, что это такое.
— Она прям просияла, сказала, что мы душки, и умчалась в комнату примерять, — добавила супруга Костюковича.
— Спасибо… — ошеломленно пробормотала я.
Ее и вправду подставили. Кто эго сделал, вряд ли мы узнаем.
Я бродила по двору растрепанная, голодная, с распухшей головой и пыталась из разрозненных стекляшек восстановить мозаику. Контактировать Лариса могла с кем угодно и где угодно, никто за ней не следил. Но находка в мусорном баке недвусмысленно очерчивала эпицентр злодейства — бунгало! Если двух совпадений с желтым парео быть не может, то с тремя и подавно. Идея привлечь Ларису осенила Царицыну не сразу. Она хотела явиться на встречу, даже располагала этим желтым парео, будь оно неладно, но затем передумала. Осторожная. После гибели Ларисы она решила избавиться от компрометирующей улики (кругом враги, не следует забывать), но сделала это довольно неуклюже. Женщина есть женщина, в том ее и загадка, что даже изощренный ум временами отказывает. Нет сомнений, что желтую юбку зарыл в помойку кто-то из обитателей бунгало. Вряд ли посторонний мог сделать это. Не зайдет посторонний за ограду серенького домика, чтобы искать в глубине садика контейнер. Кто же? Костюковичи из Полтавы? Снова вздор. Рита Лесницкая из Москвы? Соня Зырянова с Урала? Обе прибыли одиннадцатого числа, обе умны, сообразительны и склонны к авантюрным поступкам.
Итак, к девяти часам утра я определилась — есть две главные подозреваемые. Кто из них главнее, покажет время.
Определив персоналии, я вспомнила, что скоро мои фигурантки потянутся из своих нор. Встречаться с ними мне пока не хотелось.
Я вышла за ограду и расположилась на лавочке под пирамидальным тополем. Вряд ли дамы из бунгало обратят внимание, что где-то далеко, в тени «зеленки», сидит человек. А я их всех увижу.
Первой удалилась Соня. Позевала на крыльце, заправила майку в шорты и, громко хлопая сабо, поволоклась в столовую. Спустя несколько минут вышла Рита. Эту особу еда никогда особенно не занимала. Помахивая пляжными причиндалами, она свернула за угол и направилась к лестнице. Очень правильный поступок. Женщина без еды всегда проживет. Может солнцем питаться. А уж если совсем засосет под ложечкой, можно подкрепиться и на пляже: там давно налажен прокорм отдыхающих.
Почему я медлила? Что мешало мне собраться с духом, подойти к людям Рокота (они мелькали периодически, я просто не обращала на них внимания) и договориться о встрече с «главнокомандующим», не дожидаясь вечера? Предъявить ему обеих соседок и предложить: силь ву пле, месье, выбирайте любую. Одна из них — непременно ваша. А от меня отстаньте, ради бога, раз и навсегда…
Наверное, чувство самосохранения меня останавливало. Ну выберет Рокот свою, унесет в «Соколиное гнездо», отстанет от меня, но ведь где-то бродят люди, пытавшиеся меня похитить? Они войдут в бунгало, бросят меня через плечо и благополучно выйдут. Я, конечно, смогу им объяснить, что да как, но станет ли от этого принципиально легче? Лариса, наверное, доходчиво объясняла. Легче ей не стало.
Я ужасно хотела домой. Не раздумывая, отдала бы все свои сбережения за обоями, чтобы увидеть маму, Варюшу с синей коленкой, Вереста-подлеца. Даже Броньку Хатынскую, поносящую все на свете… Чертова Бронька! Это все из-за нее! Отправила на смерть и радуется там в Сибири! Обещала приехать — и не едет!..
Тут у калитки засигналила машина. Опять, наверное, лох из Трускавца заблудился. Я даже голову не подняла, чтобы сказать «не знаю». Машина просигналила второй раз.
— Вы не подскажете, где здесь море? — осведомился знакомый голос.
Меня аж в пот бросило. Но виду не подала — медленно подняла голову и увидела, что на дороге стоит «ниссан-кефиро» цвета серебра. За рулем в розовой шляпке и розовых очках восседала Бронислава Хатынская и ослепительно мне улыбалась.
— Ты гнала «кефир» из Сибири? — ахнула я.
— Это другой «кефир», — объяснила Бронька. — Он просто немного похож на старый. Я гнала его из Курска — восемьсот семьдесят четыре километра. До Симферополя. И сто сюда.
— Совсем рядом. Тебе нужны два «кефира»?
— Ну не знаю, — сказала Бронька, эффектно выплывая из машины. — Этот поновее, и у него есть ряд преимуществ перед старым. Я говорила тебе, что у меня новый спонсор? Ах да, говорила. Он позвонил «чисто корешам» в Курск, откуда сам, или сидел там, не помню, обязал приготовить машину к четырнадцатому числу, ну и все документы соответственно. Мировые парни, Лидок. Эскортировали меня аж до самой таможни в Белгороде. Дальше, правда, не смогли — они в розыске на территории незалежной…
Помимо розовых очков на лбу и шляпки, на ней был розовый костюм из бутика «Алехандро» и того же цвета босоножки с копытцами. Излишне говорить, что от Броньки обильно исходил какой-то пугающий розовый аромат.
— Ты сменила вкус и цвет? — насторожилась я.
— Нет, это цветомаскировка. Чтобы мужики раньше времени не западали.
Мы обнялись со всей пылкостью, на которую способны две сибирячки. «Пасущий» меня молодой человек, напрочь слившийся с оградой, озадаченно почесал складчатый затылок. «Так еще охранять откажутся», — мелькнула мысль.
— А я только что о тебе подумала, — краснея, призналась я.
— О том, какая я умница, что организовала тебе турне в Крым? Да полно, подруга, не надо благодарности… Слушай, а почему ты такая лохматая? Не проспалась, поди? А ну давай мигом расчешись, приоденься, и поедем куда-нибудь, по мороженому вдарим…
Так уж водится, что любое явление Броньки напоминает цирковой прикол. Хоть стой, хоть падай. И нет уж сил и охоты дуться на нее за испорченное лето…
Мы сидели в уютном кафе «Арена» на Береговой, где скалы каскадами уходили в море, а площадка заведения почти висела над обрывом. Ажурные решетки оплетал виноград. Благоухающие альпинарии вздымались амфитеатром, играл инструментальный рок, салфетки были чистые, а официанты опрятные. Бронька трещала без передышки. Я ушла с головой в ее болтовню и на какие-то минуты забыла о своих неурядицах. Словно истинная Маша с «Уралмаша», Хатынская отправилась в долгое путешествие, не имея при себе нового российского паспорта. А в старом, серпастом, даже штампа о гражданстве не было. Ну не в курсе наша девушка, что эти вещи необходимы. По старинке живет.
— И тебя пропустили? — недоверчиво поинтересовалась я.
— Ну, конечно, — удивилась Бронька, — а с кем ты разговариваешь? Я же не чужая, в конце концов. На российской таможне было очень весело, брателлы, что меня эскортировали, пошутили с погранцами, чего-то им дали, меня вообще без очереди выгнали. На хохлацкой, правда, какой-то солдатик не пускал, дурачок, грудью встал. Деньги из меня, глупый, тряс, но это же полный сюр, согласись? Пришлось идти жаловаться на солдатика — дескать, что за самодурство вы тут позволяете подчиненным?.. Ну ничего, разобрались, счастливого пути пожелали. У них там фараон с такими красивыми усами — я обещала, что на обратном пути непременно… А на въезде в Крым, представляешь, пост стоит. Будка. Экологический контроль. А это что за хреновина? — спрашиваю. По-русски, заметь, спрашиваю. А он мне давай по-хохлацки загибать. Издевается, подлец! Я ни звука не поняла. А он лыбится внаглую, мол, выкручивайся, тетка, как знаешь. Гостеприимно, да? Я ему говорю: да ты хоть по-английски намекни, что за градусник ты мне там в выхлопную трубу суешь? «Та як же», — говорит. Потом подумал, рукой машет: «А, это самое, — говорит, — предельная концентрация двуокиси углерода». Чисто по-нашему. Ахты, гад, говорю. Что ж ты, подлец, по-хохлацки четыре слова вызубрить не смог? «Не-а, — говорит, — трудно…»
— Пришлось дать? — хохотала я.
— Пришлось дать… — согласилась Бронька. — С двуокисью там все нормально было, я по глазам его голодным поняла. А время, знаешь, уже позднее, машин не густо, чего, думаю, человека мучить. Можно было, конечно, поорать вволю и этот «талон чистоты» ему на лоб прибить, да ладно, думаю, живи — Крым-то вот он, под солнышком заходящим, переживу…
— Ты в машине провела ночь? — изумилась я.
— Да ты бздынькнулась, — постучала Бронька кулаком по макушке, — я как вдарила по степи — через Джанкой, Симферополь, к ночи уже в Жемчужном была, у Лешки Кольцова…
— Ты не говорила, что Лешка живет в Жемчужном! — Я почувствовала в груди укол ревности. Лешка Кольцов был нашим одноклассником. Он исчез из поля зрения лет тринадцать тому назад, с тех пор о нем ни слуху ни духу, а ведь когда-то дарил мне цветы, объяснялся в любви и даже планы строил на совместное проживание.
— Н-да? — Бронька слизнула с ложки имбирный колобок и задумалась. — Ну, значит, забыла. Ты посуди сама, Лидочек, как бы, находясь в Сибири, я сняла тебе бунгало в Крыму? Я что, олигарх? Это Лешка расстарался. У него денег нет, но есть телефонные знакомства, он ведь всему городу машины отрихтовал, его тут любая сволочь знает.
Нет, положительно, наша Броня классическая сукина дочь. Меня, значит, в бунгало (какое бранное слово!), а сама со всеми удобствами — к Лешке под бочок.
— Он в самом конце Жемчужного живет, — продолжала бухтеть подруга. — В районе старых развалюх на Топтунова. У него свой дом, большущий, но запущенный страшно, от родителей остался, руки до хозяйства не доходят, а жене в тягость, у нее якобы принципы. Ты помнишь, как Леха от армии косил? Классика жанра. Три года за ним, язвенником, лопухи в погонах носились, а когда обложили окончательно, он и рванул с тоски в Крым — от ужасов подальше… Слушай, Лидуня, а что я все о себе да о себе? У тебя-то как дела, расскажи. Ты какая-то нервная стала, а вроде должна наоборот…
Настал мой черед делиться сокровенным. Я рассказала ей практически все, исключив лишь некоторые моменты, выставляющие меня в дурном свете. Я знаю, что на Броньку можно положиться: она болтает лишь там, где это позволительно, а что касаемо тайны близкого человека, Бронька — могила.
То, что я ей рассказала, произвело на Броньку впечатление. Она отодвинула третью по счету вазочку с мороженым и принялась меня разглядывать, словно жирафа в Норильском зоопарке.
— Вот это да! — восхитилась она. — А ты большого риска человек, Лидуня. Не устаю удивляться. Объясни, почему такое происходит? В любом месте, где появляешься ты, мир начинает взрываться и лететь ко всем чертям! Самое интересное, что ты всегда остаешься живой, а вокруг тебя громоздятся горы трупов. Это нечестно, Лидок.
Такого удара от близкого человека я не ожидала. Так вот кто, оказывается, виноват во всех моих несчастьях! Я сама! А кто посоветовал мне купить это долбаное парео!
Но вместо слов упрека я лишь беспомощно всплеснула руками:
— Опомнись, Бронька, погибла лишь одна женщина! Какие горы?
— А ты уже уезжаешь? — парировала Бронька.
Я молчала, разобидевшись не на шутку. Заметив это, Бронька попыталась поменять тональность и смысл диалога:
— Ты просто приукрасила. С фантазерами это бывает. Это последствия стресса, Лидочек. Ты склонна все преувеличивать. Скажи лучше, ты хоть с кем-нибудь познакомилась в мое отсутствие?.. А почему? Нет, я не могу выносить такое безответственное отношение к благородному делу блуда. Тебя пичкают лучшими южными лекарствами, а ты продолжаешь шизовать и переживать наяву литературные сюжеты. Я должна срочно взяться за твое здоровье, иначе твоя мама будет иметь ко мне претензии.
— Оглянись тихонечко назад, — вздохнула я, — у кафе стоит «рено-меган» серо-стального цвета. Внутри двое характерных ребят. Еще один характерный сидит с банкой колы у стойки бара и пристально смотрит на твою шляпку. Прикидывает, как она будет выглядеть в прорези прицела. Не хотела тебе этого говорить, но ты сама напросилась, извини.
Бронька начала фыркать, а потом съежилась. Потом опять фыркнула и повертела, как сова, головой (ничего себе — «потихонечку»). Подумав на заданную тему, сделала вынужденное допущение:
— Ты права, Лидочек, это очень бескомпромиссные парни. Ты у нас превращаешься в охраняемое лицо, поздравляю. А я и не говорила, будто ты сочинила эту историю от начала до конца. Но в основной части ты малость перегнула, не бывает такой «удачи».
Она погрузилась в дальнейшие размышления. Я гоняла по вазочке кокосовые колобки и исподтишка наблюдала за наружкой. Шатен в «бойцовской» майке швырнул пустую банку в корзину. Она пролетела приличное расстояние и приземлилась там, где надо. Он даже не следил за ее полетом — был уверен в попадании. Мазнул по мне равнодушным глазом, взял у бармена вторую банку и вновь уставился на Бронькин головной убор.
— Смотрит? — тихо спросила Бронька.
— Еще как! — подтвердила я. — Ты начинаешь пользоваться успехом.
— Я всегда пользуюсь успехом. Подчас бешеным. Слушай меня внимательно, девочка. — Натянув шляпку на глаза, Бронька обрела заговорщицкий вид и как-то вся сгруппировалась. — Твоя природная шизоидность передается и мне. Я против! Не за тем волоклась через полглобуса. Сейчас мы сбрасываем с хвоста этих топтунов и едем отдыхать. Ни слова о худом, усвоила? Кафе, рестораны, фигли-мигли. Ну и, конечно, магазины. Затем мы вместе едем к Лешке и кормим его ужином — он голодный. Если останется время и силы — прогуляемся до казино и мужского стриптиза. Тяжело, согласна… А кто сказал, что будет легко?..
Уверенность подруги передалась и мне. Просто захлестнула. Правда, на очень короткое время. С каменной решимостью на лице мы прошествовали паровозиком мимо шатена. Тот немедленно отвалил от стойки и пристроился нам в затылок — прицепным вагоном. Такой вереницей мы и вывалили из кафе. Двое в «рено» напряглись. Хлопнула дверца — шатен присоединился к коллегам.
— Ничему не удивляйся, — заявила Бронька, загружая в «кефир» свой тяжеловатый фюзеляж. — И следи за дорогой, будешь штурманом.
Так называемая площадка для парковки располагалась на вершине бугра. Для подъезда к «Арене» нам пришлось подняться по узкой, мощенной булыжником улочке, застроенной старинными домами. И приклеиться к самой стенке — иначе другие машины просто не протиснулись бы. То же самое проделал и «рено», встав метрах в пяти перед нами.
Развернуться на этом крохотном пятачке было невозможно. Только съезжать дальше, мимо строений с живописными разводами плесени на стенах. Но что для Броньки невозможное?
— Не вздумай разворачиваться, — испуганно предупредила я. — На этой улочке одностороннее движение.
— Ну я же не обезьяна, севшая за руль, — обиделась Бронька. — Как я развернусь в этой щели? Никаких разворотов, подруга.
Но что-то она задумала. Не зря надвинула на глаза очки и сжала губы.
Бронька завела мотор и пропустила надсадно переваливший бугор «Москвич». Медленно стала выруливать на середину улочки. Сидящие в «рено» терпеливо ждали, пока мы проедем, чтобы пристроиться в хвост.
— Никого сзади? — поинтересовалась Бронька.
Я оглянулась:
— Никого.
Круто падающая улочка была пуста. Далеко внизу виднелась узкая арка в стене дома. В просвете мелькали машины на оживленной Береговой.
— Ну тогда с Богом! — решительно произнесла Хатынская.
Мы уже поравнялись с «рено». Все трое дружно повернули головы в нашу сторону. Водила похотливо подмигнул. Остальные, видимо, были импотентами. Тут Бронька и врубила заднюю! Да еще педаль выжала до упора! Я не успела толком завизжать, а мы уже неслись вниз — задним ходом. Каких-то туристов с рюкзачками едва не сплющило по стеночке. Меня затрясло как в ознобе — ну не приспособлен булыжник для скоростных гонок! Замелькали дома, окна, двери, подвальные зарешеченные оконца… Все быстрее, быстрее… Ужас!..
— Остановись! — верещала я. — Разобьемся!..
— А ты глаза закрой! — прокричала Бронька. — Как я!..
Мы неслись опрометью, как в пропасть… Каким-то чудом ей удавалось держать направление. Никого не сбили и даже не сместились за границы бордюра. Но арка была такая крохотная, как игольное ушко.
— Тормози-и! — крикнула я.
— А смысл? — нашла время удивиться Бронька. — Что нам это даст?
Я еще видела, как далеко на бугре изумленные качки распахнули дверцы «рено». Повторить смертельный номер у водилы мужества не хватило. И больше ничего не видела! Мы влетели в арочный тоннель в сантиметре от стены. Навалилась темнота. Я зажмурила глаза и даже закрыла их ладонями.
— А вот теперь как повезет… — философски заметила Бронька. — Все, как говорится, в руках Господа…
Мы вылетели на яркий солнечный свет: он ударил даже сквозь веки и ладони. Бронька резко дала по тормозам, вывернула руль. Машина сделала сложный гоночный пируэт и остановилась. Я открыла глаза. На нас летела разболтанная иномарка без тормозов. Водитель вопил от страха. В последний миг ему удалось уйти с линии — потерявшая управление машина полетела на лоток, где пацан-коммерсант торговал лакированными ракушками. Пацан оказался расторопным: нырнул ласточкой вбок за секунду до того, как иномарка разметала дары моря. По счастью, она проволокла лоток метра два и остановилась, не причинив серьезных разрушений.
— Ах ты, лох непуганый, — ласково пожурила Бронька неопытного водителя. — Ну кто же так ездит?.. — Она сорвалась с места, точно торпеда, и через пару секунд мы влетели в соседний переулок, затем выскочили в другой, третий и только в четвертом, где нас еще никто не знал, остановились.
— Разве это не круто, Лидок? — повернула она ко мне улыбающуюся мордаху. — Теперь мы совсем одни. Согласись, ради таких моментов стоит жить.
— Ради таких моментов стоит даже умереть, — пробормотала я, толчками приходя в себя.
— Да не устраивай ты сцен, — отмахнулась подруга. — Подумаешь, проветрились. Я в аварию-то попадала всего один раз. Летом. Давно это было, уж не вспомнить. По насыпи ехала, в сельской местности, а навстречу трактор открытого типа, а за рулем тракторист — ну вылитый Дионис, по тазовые косточки обнаженный… Я засмотрелась ну и чего-то там проглядела, полетела с откоса — и кубарем в стог сена… Так этот тракторист, он ко мне подбежал, из машины вынул, помощь оказал, мы с ним еще дважды в этом стогу встречались или трижды, не упомню уж, слаба я к старости стала памятью, Лидочек…
Я не стала говорить, что напрасно она так рисковала. Городок маленький. И «кефиров» в нем — раз-два — и обчелся. А ГАИ (в смысле ДАI — шикарная аббревиатура!) — у Рокота в кармане. Не пройдет и получаса, как крутая иномарка снова приткнется нам в хвост. Лично я ничего против не имею. Пусть лучше люди Рокота нас «пасут», чем их таинственные оппоненты в масках.
Но Бронька ни о чем не догадывалась. Она лучилась счастьем. Мы тащились какими-то колдобистыми переулками, мимо глиняных мазанок, мимо понурых контуров строений — то ли недоломанных, то ли недостроенных.
— Знаешь, подруга, ты будь за штурмана, — заявила Бронька. — Я этом городке еще не вполне ориентируюсь. Мне Лешка обрисовал в трех словах, но я, по правде, не поняла. Где тут главные памятные места?
— Везде. Прямо ползи. Все дороги ведут на Народную. Расскажи мне о Лешке.
— А что тут рассказывать, — Бронька сбросила скорость, переползая через какой-то противотанковый ров, — ты отшила его еще в школе, помнишь?
— Я помню. Он настойчиво предлагал мне руку и сердце, а взамен просил немного удовольствия — всего лишь одну часть моего тела. Чуть в стороне от руки и сердца. А я была девушка порядочная.
— Он очень переживал. И потому в двадцать лет женился — назло одной особе с косичками.
— Ну и дурак…
— Причем конченый. Увлекался техникой, а поступил на исторический. Неделю отучился, запил. Трудился в автосервисе, фарцевал, попутно от военкомата бегал. Три года бегал, представляешь? С двумя язвами в желудке и врожденным пороком сердца. Какая армия? В девяностом его наконец отыскали, обложили, как медведя. Ночью звонят в дверь, он не будь дурак — открывает. В трусах. На пороге прапор, четыре мента и вся мощь закона. Кольцов, говорят, Леонид батькович — это вы будете? Будьте добры следовать за нами. В Морфлот. Повезло, что тупые попались. А у Лехи в припадке ужаса голова заработала. Жена из спальни выглядывает, он уставился на нее замороженным взглядом и произнес гениальную фразу: «Наташа, а как твоего мужа зовут?» Красиво, согласись. Жена, не врубившись, отвечает, причем сермяжную правду: «Лешей зовут, милый»… Ну те пятеро и прибалдели. Репы почесали, извинились, ушли. Той же ночью Лешка и вспомнил про дом отца в Крыму. Купил билет, спихнул корешам технику — и на вокзал бегом, навстречу новой жизни… Жена, правда, отказалась ехать. Ничего, он тут новой обзавелся, ребеночка сделал, язва за год заросла. А потом случился развал Союза, нищета, безработица, все такое. Словом, сейчас, при золотых руках, перебивается случайными заработками и чахнет над рваной гривной.
— А семья?
Бронька покорежилась, как от зубной боли.
— Я одно тебе скажу, Лидок: она не обрадовалась моему приезду. Лешка обрадовался, а эти — ни в какую. Может, из-за того, что я ночью приехала, как думаешь?.. Абсолютно всё против меня — жена, собака, сортир на задворках. Дите какое-то трудное… Ты Вовочку Фокина по моей площадке помнишь? «А как, Вовочка, «Ваня» по-взрослому?» — «Ива-ан». — «Правильно, Вовочка. А Толя?» — «Толя-ян». Причем дети-то ни в чем не виноваты, Лидок. Это их матери-бездельницы виноваты — ни хрена делать не хотят, и дети у них олигофренами растут…
За такие слова я бы Броньку по стене размазала. Моя Варюша тоже в этом году отличилась. Я в качестве теста на эрудицию поинтересовалась у нее, кто такой ефрейтор. «Ну ты, мать, и ту-ундра, — протянула Варюша, — заруби на носу: ефрейтор — это тот, кто играет на ефрейте…» Я не нашлась, что сказать. А мама ехидно заметила: «Тебе хоть стыдно за себя и дылду свою тринадцатилетнюю?»
Мы неплохо провели с Бронькой этот день. Запарковав машину, мы бродили по людной Народной. Эта улица в светлое время суток совсем не такая, как в ночное. На ней меньше порока. Мы шатались по многочисленным сувенирным лавкам. Бронька накупила бус из здешних членистоногих — так визжала от восторга, что прохожие озирались. Никогда не думала, что ей нравятся пауки. Приняли участие в местном «лохотроне» — я еле оттащила ее от барабана с «призами». Позаигрывали с российскими морячками — их из Севастополя доставляют, на солнышке погреться.
Между прочим, достойнейшая публика. Не хочу обижать их украинских коллег, но наши выглядят опрятнее, у них фуражки не мятые, почти все симпатичные и почти не грубят.
Мы прогулялись мимо кошмарного «Шинка», казавшегося в дневное время совсем безобидным. «Как жалко, что меня с вами не было, — расстроилась Бронька, услышав про наш с девчатами «пробег». — Я свою державу не люблю, конечно, подобающей дочерней любовью, я полячка, пся крев, но уважаю сильно и любой крашеной профуре за нее морду раскорябаю».
У заведения «Баламут», обозначенного как ресторан, Бронька встала. Мы зашли внутрь. Через час вышли, голодные и облегченные на сто гривен.
— Потрясающе, — ошарашенно бормотала Бронька, — а где же телятина с грибами? А курица по-провансальски? Слушай, а что это такое за двадцать гривен лежало в тарелке, маленькое и в тесте? Я вот тесто раскутала, а остальное как-то в желудок скользнуло…
— Это мясо рапана. Его на Береговой уличные торговцы продают. Без теста, и порция приличная. Гривны две или три — красная цена.
— Но мы же гуляем, — оправдалась перед собой Бронька, укоризненно посмотрев на меня. — Мы деньги проматываем. Чего нам жопиться-то из-за такой ерунды?
— Конечно, — кивнула я. — Гулять надо ширше.
От пуза мы налопались в демократичном, многолюдном и мерно качающемся на волнах кафетерии неподалеку от парка водных аттракционов. Там были и курица, и телятина с грибами… Вышли мы оттуда в состоянии серьезной качки, но довольные.
— Сыне-еньке… — благодушно протянула Бронька, показывая пальцем на море. Ослепительное солнце, растворенное в знойном мареве, рассыпало по воде мириады блесток.
Небо и вода были одинаковы по цвету, смыкались на горизонте. Даже в трезвом виде трудно разобрать, где вода, где небо. Белыми пушинками мелькали чайки.
— На аттракционы не пойдем, — заявила я. — Утонем, на фиг. За утонувших в состоянии алкогольного опьянения администрация ответственности не несет.
— Логично, — согласилась Бронька. — Тогда в горы поедем. На Ай-Петри. Даешь простор!..
— Заметано, — поддержала я. — Где тут автобус?
— Автобус? — удивилась Бронька. — У меня машина под задницей. Пойдем искать.
— Тебе нельзя за руль. Мы пили чего-то.
— А я осторожно, — икнула Бронька. — Они не догадаются.
— Ну хорошо, — согласилась я, — но только осторожно.
К сожалению, прекрасную возможность свалиться с Ай-Петри мы упустили. Где-то между рестораном «Баламут» и местом предполагаемой парковки «кефира» Бронька узрела вывеску «Переговорный пункт».
— Стоп! — схватила она меня за локоть. — Чертов склероз! У тебя совесть есть, Косичкина? Твоя мама наказала хорошенько тебе наподдавать. Ты ни разу не позвонила с пятого числа! Бесстыжая! А ну живо к аппарату и говори ей столько ласковых слов, сколько сможешь вспомнить…
— Здравствуй, мамочка, — произнесла я не очень твердым голосом. — Вот и я… Как вам там отдыхается?
— Не верю своим ушам… — Мама облегченно вздохнула. — Дочь, я прошу тебя, не надо издеваться. Ты нарочно не взяла сотовый, чтобы мы не смогли тебя найти. В каком качестве ты теперь предстанешь перед нами?
— В качестве семейного урода, — хрюкнула подслушивающая Бронька.
— Кто это рядом с тобой? — спросила мама голосом классной дамы.
— Это Хатынская, мама. Она подслушивает…
— Слава богу. Теперь, надеюсь, ты станешь благоразумнее. Чем ты там занимаешься?
— Ой, мама, я так здорово отдыхаю…
— Расскажи это моей бабушке, — фыркнула Бронька. — Отдыхает она. Хоть бы тест на беременность взяла. Ладно, нищета, я с тобой поделюсь, у меня этого добра…
— Что она там говорит? — напряглась мама.
— Она говорит, как здесь все здорово! — проорала я. — Море волшебное, погода — класс! Живу в отличном номере — почти люкс, с кондиционером! Здесь такой сервис, мама, обалдеть можно!
— Сплошные понты, — оживилась Бронька. — Это море древние эллины так и прозвали: Понт Эвксинский — море гостеприимное.
— Да что она там бухтит? — начала раздражаться мама.
— Она очень жалеет, что ты не смогла поехать с нами, уж больно море ласковое! — Я сунула кулак под хихикающую физиономию подруги. — Словом, у меня все в порядке, мама! А у вас как дела? Что с Варюшей?
Мама вызывающе помедлила:
— На троечку. Варюша гуляет на улице. Скоро будем ужинать. Если загоню.
— Берест не звонил? — притушила я громкость.
— Нет! — отрезала мама.
— Да больно ты ему нужна, — зашипела Бронька. — Что ожидать от человека, считающего, что одна жена в семье вырастает эгоисткой? Посмотри на себя в зеркало, женщина… Так, ты исполнила свой долг перед мамой? Бросай трубку — и пошли. Хотя постой, ты ведь не сказала ни одного ласкового слова!
— Кому ты не сказала ласкового слова? — насторожилась мама.
— Да она шутит, — зачастилая. — У Броньки крыша от солнца поехала, от счастья бормочет что попало. Ну все, мама, я тебе обязательно позвоню. У меня все отлично, скучаю, пока! — Я швырнула трубку и пошла в психическую на Броньку: — Послушай, ты, женщина средней моложавости…
Впрочем, через пару кварталов мы помирились и даже вспомнили, куда собирались. Тут некстати запел мобильник у Броньки в сумочке.
— Тэкс… — протянула сквозь зубы Бронька. — И кто это тратит мои деньги? Говорите.
Внимательно выслушав, поцокала языком:
— Бе-едненькая… — и бросила телефон в сумочку. — Представляешь, Лидок, крупнейший сотовый оператор Украины — UMC, а цены — ну просто пиратские. Восемьдесят центов в минуту, да где это видано? За что? За воздух?
— Кто звонил? — живо поинтересовалась я.
— Лешка. Говорит, у него мышь в холодильнике повесилась. Ну, в общем-то, я догадывалась. Проголодался Лешик. — Внезапно протрезвев, Бронька посмотрела на часы: — Ого, Лидуся, уже три часа после портвейна. Отменяем Ай-Петри, в другой раз съездим. Пора к Лешке.
Ищем «кефир», садимся и едем до ближайшего супермаркета — хлебушка купим…
Неплохой супермаркет «Быстроном» имелся на углу Народной и Больничного переулка. Бронька бросила машину у бордюра, игнорируя охраняемую парковку.
— Угонят, — пошутила я.
— Не угонят, — вскинулась Бронька, — мне брателлы в Курске такую начинку установили — отпад… Блок сигнализации, датчик объема, автономная сирена, блокираторы капота, двигателя, КПП и сцепления. Что-то еще, но я не помню. Отдыхай, Косичкина.
Мы бродили по маркету не менее часа. Обалдевшая от собственной щедрости Бронька загружала тележку так, словно отправлялась на месяц в поход. К каждой баночке она принюхивалась, выискивала срок годности и, если он ее почему-либо не устраивал, разражалась гневными эскападами. В итоге загрузила тележку доверху.
— Учти, — предупредила я, — украинские продукты в основном невкусные. Есть можно только сало, жареные баклажаны и вареники с картошкой. Но их готовят бабушки в отдаленных деревнях.
— Да мне плевать, пусть у Лешки желудок болит, — отмахнулась Бронька. — Втроем смолотят. Должна же я оправдаться перед его женой за ночной визит и прочие неудобства? Пойдем в мясной отдел. Купим чего покраше — и на выход.
В мясном мы отстояли долгую очередь из одного человека. Оказавшийся перед нами москвич долго не мог взять в толк, чего он хочет.
— Пересчитайте мне ребра, пожалуйста, — попросил он.
— Я бы охотно, — шепнула мне на ухо Бронька.
Замученная продавщица пересчитала. Итоговая сумма покупателя не устроила.
— Добавьте парочку.
Добавки под прилавком не нашлось. Замученная продавщица удалилась в подсобку, к холодильникам. Через минуту оттуда раздался крик, адресованный грузчику:
— Серега, держи лоток, я тебе грудь дам!
— Лидок, ты записывай, записывай, — пихнула в бок повеселевшая Бронька.
Когда дошла до нас очередь, продавщица выглядела неважно.
— Фаршика, родная, — попросила Бронька, — только не для кур, а для людей. Порозовее.
— Серега, фарша человечьего неси! — рявкнула продавщица.
— И колбаски, — икнула Бронька, — с сальцем, побольше…
— Серега, три палки кинь, пожирнее!..
Словом, только через час мы выбрались из «Быстронома», давясь от хохота и сгибаясь от пяти пакетов с «хлебушком».
«Кефир», естественно, угнали.
На том месте, где он стоял, лежала крохотная алая розочка.