С тетей Аней попрощался скомкано, хотя и благодарил женщину от всей души. Да и по улице шел насколько мог быстро. Но нога моя видно от всех испытаний, выпавших на ее долю за последние сутки, вдруг вспомнила, что ей положено еще болеть. Да так сильно разнылась, что трость, которую в последние дни я брал с собой больше по привычке и носил в руке, теперь опять пришлось пустить в дело.
Но, в какой-то мере моя хромота помогла мне держаться так, как положено взрослому серьезному человеку, а не нестись сломя голову, подобно невоздержанному мальчишке. Все ж стоит учитывать, что нравы в слободе скорее деревенские, чем городские, где людям, в большинстве своем занятым своими делами, часто до других дела нет. Но здесь, приметит народ, что по улице бегом спешит милиционер, так заинтересуется точно. А уже через час будут рассказывать друг другу захватывающую историю, сопровождающую мой забег… да и не одну возможно.
Но вот привлекать к себе внимание мне сейчас никак нельзя — возможно бандиты имеют в городе соглядатаев, а настораживать их пока не стоит и наводить на мысль, что нам известно нечто помимо того, что в городе есть банда. Ну, провели менты облаву, сорвали им планы, да, двоих убили в перестрелке, но ведь не арестовали, а значит — концы в воду. Вот и получается, что дело, в общем-то, вышло житейское — то мы их, то они нас и все остались при своем.
Да и о тете Ане подумать надо — в доме-то теперь она осталась одна, и изменить это, по крайней мере, в ближайшие дни, не получится. Я слышал, как перед уходом Алина с Марфой звали ее перебираться к нам, но она категорически отказалась, решив дождаться хотя бы девятого дня там, где жили они с сестрой вместе.
И значит, еще поэтому, мне сейчас стоит показывать всем своим видом, что я спокоен и никуда не спешу — пропустил вот человек стопочку на поминках родственницы, бредет себе потихонечку, хромает, выбирает дорогу поровней и ничего его более не тревожит.
Но это так — со стороны, а внутри меня разбирал настоящий раж от недавно узнанного. И испытывал я сейчас скорее возбуждение и желание действовать, чем размеренную задумчивость, которую пытался изобразить. А те вялость и сонливость, что одолевали меня еще час назад, и вовсе куда-то испарились.
Но все же, переживал я, что пока бреду так медленно, упущу Михаила Лукьяновича, который сменится со смены и уйдет из отделения, все-таки время приближалось к трем часам.
Но я успел. Зайдя в отделение степенно, дальше я не сдерживался и, не обращая внимания на ноющую ногу, как мог быстрей, устремился по коридору, забыв и в этот раз про заколоченную в паркете дыру. Но споткнувшись, лишь чертыхнулся и побежал дальше, да так скоро это получилось у меня, что Лиза, встревоженная шумом, только успела подняться из-за стола.
А зайдя в приемную и глянув в распахнутые двери кабинета, понял, что Михаил Лукьянович еще здесь. Он, сидя на своем месте, перебирал бумаги и разговаривал с кем-то, находящимся в комнате, но невидимым мне.
Выдохнув и кивнув Лизе, я прошел вперед. Там, в кабинете, понял, что это с Пролом Арефьевичем, занявшим мой стул, ведет капитан беседу. Ну, такая компания меня устраивала еще больше. И, прикрыв за собой дверь, прямо с порога я начал излагать свои новости.
Услышав про то, что младший Свешников оказывается жил несколько лет в слободе открыто и даже руководил строительством Дома культуры, капитан, зевавший в этот момент под прикрытием ладони, поперхнулся и закашлялся. А Прол Арефьевич ругнулся громко, извинился, но продолжил тихо бурчать что-то про контрреволюционную сволочь.
Прочистив горло, Михаил Лукьянович откинулся на стуле и посмотрел на меня тяжелым взглядом, и стало понятно, что если он еще минуту назад боролся со сном, то теперь того сна нет ни в одном глазу, а его обуревают совсем другие чувства… и довольно нехорошие:
— А вот про этого гражданина мы знаем достаточно. Да и помним прекрасно, что звался он тогда, даже не Александром, а Алексеем Леонтьевичем Мурзиным. Мы даже то дело с рухнувшими подвалами… гхм, начинали и какое-то время вели.
— Почему какое-то? — сразу уловил я суть сказанного.
— Там такое дело… — мужчины переглянулись меж собой, но капитан все же продолжил: — Когда рыли фундамент под кухню и мастерскую, то все прошло тихо — разрыли, опалубку залили, уж сняли и начали стены возводить. А потом, как-то рано поутру, только рабочие пришли, как все там провалилось. От нас на место происшествия пошел Женя, старший лейтенант Рябцев — дежурил он тогда. А отец-то у него плотник и его самого по юности пытался пристроить к этому делу. Так вот он сразу определил, что деревянные подпорки для поддержания сводов в тех складских подвалах, почему-то новые. Стоило их отрыть, чтоб достать людей, как он и разглядел это. А потом, обследовав дополнительно, пришел к выводу, что брусья еще в нескольких местах подпилены были.
— Да-а, Женя-то, парень умный, опытный уже оперативник, — продолжил Прол Арефьевич, когда капитан замолчал и принялся хлебать остывший чай — в горле у него от переживаний видно пересохло, — так он начальнику строительства ничего об этом не сказал. Чисто констатировал — да, старые подвалы имеются, провалились под новыми постройками, и, что прискорбно, люди действительно погибли. А потом, здесь уже, в отделении, за закрытыми дверями выложил нам все. И первый же вопрос, который возникал, приводил нас опять к начальнику стройки — Мурзину. Мог ли, он, как старший, не знать, что было на месте вновь строящегося флигеля? Сомнительно, — и мужчина развел руками, типа, глупость это, что на такое дело поставили бы дурака.
Михаил Лукьянович покивал согласно и продолжил рассказ:
— В общем, решили мы этого Мурзина задержать и побеседовать. Пришли на стройку и, найдя его там, предложили пройти в отделение. Он как-то сразу согласился и всего лишь отошел в сторону, что б снять рабочую грязную фуфайку — буквально в угол той комнаты, в которой мы находились. А потом как дернет от нас в дверной проем! А были мы в тот момент в большом здании, на втором этаже. Домину ж эту здоровенную, после почти годичной задержки, спешили закончить побыстрей и гнали отделку в ускоренном темпе, хватаясь, похоже, за все сразу. Так что мы, когда кинулись за Мурзиным, просто заблудились там. Где-то коридоры были перекрыты лесами, где-то дверные проемы заставлены листами фанеры, а местами и пола-то еще не было, лишь брусья перекрытий на их месте имелись. В общем, этого гада мы тогда упустили, он-то в отличие от нас, в этом лабиринте ориентировался прекрасно.
Михаил Лукьянович замолчал и хлебнул еще чаю, но видно там была уже одна муть, и он, поморщившись, зычно крикнул:
— Лизавета, будь добра, воды принеси!
Та буквально сразу зашла и поставила перед ним стакан и памятный мне пузатый графин.
— Благодарю, спасительница моя, не дала помереть старику от жажды!
Лиза, улыбнувшись в ответ, вышла и прикрыла за собой дверь, а капитан, напившись, продолжил рассказ:
— Потом мы еще искали того, кто мог сказать нам точно, где Мурзин квартирует. Мы, конечно, не надеялись его там найти, но вот обыск провести были теперь обязаны. Так что, мы отправились к Торговой площади… — тут капитан задумался и, по вечной своей привычке, запустил пятерню в волосы и принялся их не столько приглаживать, сколько драть.
Я, естественно, причины его замешательства не понял, но вот Прол Арефьевич догадался сразу и, хмыкнув, попенял начальнику:
— Что Миша, только сейчас понял, у кого живал тогда этот Свешников-Мурзин?
— А то ты догадался раньше?! — досадливо отмахнулся капитан.
— Да нет, с чего бы… если б раньше… э-эх, — удрученно согласился завхоз, махнув в сердцах рукою.
Потом Михаил Лукьянович вспомнил, что я-то совсем не в курсе происходящего, и принялся объяснять:
— У Степана Воронкова в съемных комнатах жил Мурзин, над открытым тогда еще трактиром. У того Воронкова, которого мы сейчас подозреваем в связях с бандитами.
— Понятно, еще один фрагмент общей картины найден… — кивнул я на это, а капитан, вздохнув тяжело, заговорил опять:
— Да-а, картина маслом получается, это точно — не сотрешь, не выкинешь… страшна только больно… ладно, слушай дальше.
Да я, вроде готов всегда.
— Когда мы прибежали туда и поднялись в комнату Мурзина, то застали в ней лишь распахнутое окно, а сам он уже спустился к тому моменту по приставной лестнице… хм, очень удачно стоявшей рядом… и успел пересечь сад. Со мной тогда были Женя, он же вел это дело, и Саша… который муж Лизы… его мы тогда взяли для усиления. Так вот, парни мои полезли в окно догонять начальника стройки, а я, запыхавшись… да, что уж есть, то уж есть… остался в комнате. Стал оглядываться, примериваясь с чего начинать обыск, и тогда-то понял вдруг, что в комнате топится печка. Комнаты, которые Воронков сдает, имеют каждая свою топку, похоже, что квартиранты платят у него за дрова отдельно и топят у себя сами. А время-то было по весне — не то чтоб еще жарко, но уже многие предпочитали дрова не жечь. В общим, я что-то неладное заподозрил и сунулся в печку. А там, толком и не успевшие загореться в толстых папках, всунуты были одним рулоном какие-то бумаги, я их выхватил, затоптал… — тут капитан как-то стушевался и замолчал.
За него продолжил говорить Прол Арефьевич:
— Ты это, Коль, пойми, что в тех бумагах было, мы рассказать не можем — подписку всем отделом давали. Правда, это было позже, через полгода где-то. Тогда-то, посмотрев их, мы ничего особо не поняли и передали с оказией в облотдел — там-то люди поумней нас, так что пусть и разбираются. Разобрались… — и тоже замолчал расстроено.
— Да-а, — подхватил неоконченную речь капитан, — Мурзина мы тогда упустили, ушел к складам, а потом и к реке, там видно в каком сарайчике была у него припрятана лодка. Да, собственно, это мы так думаем, парни-то его потеряли из виду еще на складах. А так, по делу — дальше разобрались, что действительно обрушено было специально, а значит и люди не случайно погибли там. И раз сбежал Мурзин, то было понятно, что зачем-то сделал он это… — он хлопнул с досады по столу, — теперь-то ясно, он тогда уже искал по папашиным подвалам, припрятанный тем клад! Каким уж образом он получил сию должность? Не знаю, это надо не у нас искать, а как минимум в Ниженном, так как связи он, похоже, имел достаточно высоко. А люди, те, что погибли, по всему выходило, что они его подручными были — с ним пришли, его только слушали. И это он их убил, когда понял, что в подвалах под складами нет никаких богатств.
— Согласен, — в один голос ответили мы с Пролом Арефьевичем на это.
Понятно, что раз ищет до сих пор, то под домом и прилегающими к нему постройками ничего тогда не нашлось. А то, что с теми подземельями он закончил, говорит сам факт, что исполнителей убрал, видно боясь, что те языком трепать станут.
На что надеялся? Думается, на то, что доставая людей, никто не заметит, что дерево у подпорок в подвале свежее. Все ж обвал, это дело непростое — земля, каменная крошка пополам с валунами, грязь, если после дождя. И вряд ли кому пришло бы в голову, копаясь во всем этом и доставая погибших, прикидывать возраст деревянных фрагментов. И, тем более, при таких обстоятельствах искать подпилы на них. Да и сбежал он не сразу, а продолжил спокойно руководить стройкой, и только тогда, когда за ним пришли, решил делать ноги. Что, опять же, подтверждает его вполне обоснованную надежду, что все легко сойдет ему с рук.
Пока я прикидывал, как все тогда происходило, капитан продолжал говорить:
— А через полгода к нам явились товарищи из НКВД. Но не наши из области, а те, что посерьезней будут — из госбезопасности… второй отдел. В общем, что уж было в тех бумагах, говорить я не могу, но приехавшие товарищи тогда подняли вновь это дело. Где они были полгода, тоже не знаю, возможно, сначала переданным документам не придали значения и не сразу рассмотрели их. Нам тогда, за упущенного Мурзина, задним число вынесли выговор, даже вон Арефьичу, хотя он по должности вроде был и ни при чем. Меня несколько раз вызывали на ковер в область… — тут капитан как-то споткнулся и довольно странно посмотрел на меня — настороженно и одновременно растерянно.
А завхоз, не дав затянуться паузе на долго, подхватил рассказ и стал сворачивать его:
— В общем, Коля, ты теперь понял, что это дело у нас забрали и в нашем архиве по нему мало, что есть.
Я кивнул, тут действительно все ясно…
— Кстати, время — почти четыре, — посмотрел на часы Прол Арефьевич, — вы домой сегодня собираетесь?
— Да-а, надо продвигаться, а то голова квадратная уже, — согласился с ним Михаил Лукьянович, — ты, Коль, только с Любовь Михалной не забудь поговорить… — обратился он ко мне, — Правда, ума не приложу, как ты это делать будешь… все ж, первый секретарь. Может женщина и не знала, что братья ее в бандитах ходят?
— Угу, — скептически хмыкнул Прол Арефьевич, — и именно по этому бегала на свиданку к ним ночью.
— Тоже верно… но все равно, ты поаккуратней с ней Коль. По крайней мере, пока мы банду не словим. А то у нас и предъявить-то ей нечего — только слова двух сильно пожилых женщин, одной из которых теперь уж нет.
Я кивнул, а про себя подумал, что аккуратно или уж как получится, но с Любой я поговорю сегодня обязательно.
А дома было тихо и пусто. Это я понял сразу, как торкнулся в дверь, и она оказалась на запоре.
По причине того, что строился наш дом по образцу «самых приличных», а значит, палисадника не имел и парадное крыльцо выходило сразу на улицу, то и ключ оставляли мои не на притолоке двери. А вот где, я что-то запамятовал…
Так что, просто прошел через подъездной двор, обошел дом и уже там, возле ворот двора крытого, нашел, чем открыть его дверь. Есть не хотелось, да и усталость моя накопившаяся, которой я, пока шел, видно дал волю, повлекла меня сразу наверх, в мою спальню.
В общем, как раздевался — помню, как в наболевшую ногу втер мазь, вроде тоже, а вот как коснулся подушки головой, уже похоже, что и нет.
Проснулся от того, что кто-то скребется в мою дверь.
«— Наверное, Люба…», — подумалось сразу — это ж в ее манере приходить, когда именно ей хочется. Но потом сразу понял, что вот ей-то как раз и не свойственно так терпеливо ждать под дверью.
Открыл глаза — в окно во всю уж наплывал сумеречный свет. Вечер на дворе или, наоборот, заря на подходе?
В дверь поскреблись снова:
— Кто там? — откликнулся все же я.
— Это я, дядь, — ага, Мишкин голос, — Там тетя Марфуша собирается в госпиталь в ночь, и велит будить тебя, чтоб ты спускался.
— Зачем? — насторожился я, уже боясь, что произошло что-то опять.
— Дык чтоб поел.
Фух, новых происшествий похоже не случилось…
— А ты что не заходишь? — спросил я племянника — вроде ж и не в его манере тоже, большая-то церемонность.
— А заперто у тебя, дядь, — обескуражено прозвучал голос племянника.
Ха, глядишь ты, засыпал на ходу, а от Любы все ж спрятался!
Я встал, повернул ключ в замке, который действительно оказался запертым, и впустил племянника.
— Кто дома? — спросил его, пока сам одевался.
— Ну, кроме меня, еще тетя Марфуша, да тетя Люба только что пришла.
— И что она делает?
— Ужинает на кухне, собирается куда-то уходить.
— Куда, не знаешь?
— Дык откуда? Она это и не мне сказала, а тете Марфе, и пояснила, что по делам.
Очень интересно.
Тем временем я влез в холщовые дядины штаны и его же рубашку, в общем в то, что мне Марфуша выдала для дома. Широковаты мне были эти вещи конечно, но зато легки, а одевать что-то более серьезное, напарившись за день, совершенно не хотелось. Ноги всунул в шлепки на войлочной подошве — видно из того же набора, и мы с племянником отправились вниз.
Увидевшая меня на пороге кухни Марфа, только буркнула:
— Все спит и спит, думала уж не дождуся.
А Люба, коротко кивнув, в своей кошачьей манере… а после сравнения ее повадок тети Ани с Муркой, я по-другому их воспринимать не мог… прищурилась слегка и повела плавно плечами. Поприветствовав ее кивком, ответил я все же Марфуше:
— Лег-то только в пятом часу! Чего ты хотела? Вон, Мишка, еле дозвался меня.
— Уж не знаю, где шлёндал…
Я перебил ее, боясь, что всплывет обсуждение того, что я задержался у Старостиных в доме, после их с Алиной отъезда. А это мне было совершенно ни к чему, потому как Любе я теперь не очень доверял как-то:
— В отделе я был, где ж еще?! Работа у меня, знаешь ли, такая — не нормированные часы.
Марфа послушно подхватила тему:
— Да она у всех нонче такая… вот, ешь давай, да я со спокойной душой пойду.
И не успел я усесться, как она поставила передо мной тарелку с мелко накрошенной и подогретой на постном масле картошкой, а потом подсунула ближе миску с мочеными груздями. Сама же, подхватив уже опустевшую Любину посуду со стола, принялась мыть ее в тазике, видно из крана вода уже не шла.
Любовь Михайловна, между тем, задумчиво смотрела в окно, где все плотней сгущались сумерки. А я ел, не особо обращая на нее внимание, оно ж спросонья всегда идет хорошо и аппетит отменный. Марфа домывала посуду, что-то потихоньку напевая, а Мишка куда-то из кухни исчез.
Вдруг Люба встрепенулась, поднялась, подошла к тому окну, в которое смотрела, и дернула плотную штору, закрывая его. И вроде никому конкретно, но было точно понятно, что мне, сказала:
— Ладно, пойду, пройдусь. Встретиться мне кое с кем нужно, через часик буду, — и выразительно посмотрела на меня, дрогнув при этом изгибом брови.
Я же, чуть не поперхнулся, потому, как мой организм опять помимо воли повело на звук виолончелью поющего голоса. Мне пришлось проигнорировать намек и молча уткнуться взглядом в тарелку, потому как за собственный, я поручиться бы уже не смог.
А она, как-то неявно потянулась, и не говоря больше ни слова, отправилась на выход из дома.
Черт, кошка — как есть кошка!
Но это так, больше телом осознал, а вот разум мой зорко следил за ее шагами по коридору, и как только хлопнула дверь, я сорвался со своего места.
— Вот, чисто Барсик по февралю… — догнало меня Марфино ворчанье уже на выходе из кухни.
Я обернулся и строго глянул на нее:
— Молчи. Все слишком серьезно, — та от такого моего тона выпучила глаза и молча кивнула.
Неужто что-то поняла?
А я, насколько быстро позволяла мне нога, взлетел по лестнице к себе в спальню. Прикинул, что дядина одежда на мне достаточно темная, так что переодеваться и тратить на это время не стоит, но вот в разношенных шлепках по улицам сильно не побегаешь. Достал чемодан из шкафа, в котором после разбора Марфы осталось не так уж много вещей, и вынул оттуда свои старые спортивки.
Эти парусиновые тапки, когда-то, в далекие годы моей юности, я, подражая манере взрослых мужчин, имеющих такую же тканевою, но более солидную, на кожаной подошве, обувь, начищал их тоже зубным порошком. Ох, давно это было… но потом, они так и оставались у родителей дома, а я их одевал лишь по приезду изредка. Почему они, наверное, и живы оказались до этого времени. А сюда, в Бережково, прихватил их чисто для того, чтоб можно было по холодному времени заниматься тибетскими «танцами» не босиком.
Но вот сегодня мне они сгодятся и для другого дела. В них, мягких, на гибкой тертой подошве, следить за Любой и красться в ночи будет самое то.
Всунув в тапки ноги и подхватив машинально трость, я побежал вниз по ступеням. Но лишь спустившись с лестницы сообразил, что свой ТТ оставил в комнате. Вот же незадача! Потому как возвратиться и взять его, я уже не успевал!
Если выйти из нашего дома, то вверх по улице, в пяти дворах, оказывался поворот на Советскую, а если вниз, то чуть дальше, уже домах в семи, был перекресток с Ситцевой. Да, тот самый, на котором не так давно… а кажется, уж год назад… убили моего предшественника — капитана Сергеева.
Так что, в какую бы сторону не пошла Люба, она вот-вот может скрыться за поворотом, и я тогда даже не смогу узнать, куда мне направляться. И нужно ж учитывать, что на дворе стоит ночь, так что, если женщина даже не свернет, то так далеко по улице я могу ее тоже уже не рассмотреть.
Дверь открыл аккуратно, стараясь не скрипеть, а то по такому тихому времени, и малый шум разносится далеко. Но вот с проблемой видимости вроде все складывается неплохо — на небе всходила почти полная луна. Да и облаков совсем не видно, так что она, чуть желтоватая, как хорошее маслице, поднималась по направлению к реке и уже затапливала прохладным резким светом всю округу — дома, дорогу передо мной и бликующую ее серебром воду, едва видимую вдалеке.
Это было с одной стороны хорошо, но вот с другой, и мне теперь осторожничать придется. И, ступив за порог, я сразу вжался в закрывшуюся за спиной створку.
Потом чуть выглянул из проема, осмотрелся, выдохнул облегченно — вроде успел. Женская фигурка в этот момент как раз сворачивала… все же на Ситцевую. Неужели к дому Лачковских пойдет?
Пошла. Притом, не особо скрываясь. Хотя… возможно просто навыка нет или спешит так сильно.
Я подобрался к ней дома на три. И вот так мы проследовали по Ситцевой, дошли до поворота на Овражную и, уже ожидаемо, свернули по ней опять вверх. Миновали дом Старостиных, на который я посмотрел, отметив, что в нем все тихо, а вот Люба вроде даже не покосилась на него.
А тем временем мы оставили тети Анин дом позади, а по левую руку проплыло последнее жилое подворье. И вот, третий в ряду бесхозных, сруб Лачковских. Люба, не сомневаясь, как обычно минуют привычный путь, нырнула под разросшийся куст сирени, в резкой тени которого скрывалась калитка, и тут же раздался скрип той. Я же, таясь чуть дальше под таким же одичавшим жасмином, стал прикидывать, как мне ее, такую шумную, миновать.
А Люба, мелькнув на мгновение на открытом пятачке перед крыльцом, завернула за угол дома.
Я подобрался к калитке, готовый уже лезть где-то в стороне через забор, но увидел, что женщина бросила ее открытой. Так что, не думая долго, я устремился вперед.
Когда, пройдя вдоль стены, я добрался до двора, с удивление увидел, что Люба внутрь не пошла, а уже начала спускаться по тропе к оврагу. Знать, побоялись все-таки бандиты после гибели Владимира заходить в дом. Но, для всякого, я решил заглянуть в окна, благо старая яблоня, стоящая возле самого строения, раскололась и развалилась надвое, и теперь прикрывала низкой листвой вдоль них проход.
Но, ничего внутри дома не заметив, я поспешил за женщиной спуститься по тропе.
Дорожка, достаточно утоптанная, как мы и поняли еще по утру, петляла меж густыми кустами. Потерев один лист и принюхавшись, я понял, что это тоже «сбежавшая» черная смородина, как и в саду у тети Паши, который должен быть где-то тут по соседству, недалеко. Нащупал ягоды и целую пригоршню съел.
Спешить-то мне было некуда — уж не знаю, в какой обуви шла Люба, но спускалась она очень медленно, и я, продвигающийся привычно и легко, ее чуть не нагнал на первом же повороте. Хорошо, что хоть женщину было еще и отлично слышно. А то темнота, по мере спуска в низину, становилась все черней — меж разросшихся кустов стали попадаться деревья, в таких местах тонкостволые, вытянувшиеся, с жидкими кронами по самому верху, конечно, но даже их хватало, чтоб блеклый призрачный свет перекрывать довольно плотно.
Но что я хочу от Любы, по всей видимости, женщины совершенно не приспособленной и довольно хрупкой? Мне-то, действительно, это было привычно — красться в ночи по пересеченной местности, да и учителя у меня были отличные, из моих же ребят, что набраны были в отряд из охотников.
— Сивый?! А где Володя, где Саша?! — раздался возглас не так уж далеко впереди.
Все, пришли, Люба с кем-то встретилась. И я, пригнувшись пониже, выглянул из-за пышного куста, попутно отмечая, и где ложатся прорвавшиеся сквозь кроны блики света.
Там, впереди, на открытом месте у бегущего по самому дну оврага ручья, в неявном лунном свете, сочащемся сквозь негустые кроны, четко виднелись два силуэта. Один знакомый — женский, а вот второй, в общем-то, тоже не высокий, но кряжистый — широкий, выглядел явно мужским. И чувствовалось в нем нечто звериное, как в том бандите, которого я пристрелил — какая-то напряженная собранность и готовность к броску.
Я насторожился, потому что Люба стояла к нему очень близко и, похоже, совершенно не ощущала это затаившееся озлобление, исходящее от него.
А бандит, хмыкнув, насмешливо ответил ей:
— Потемненный твой Володя нынче! Наверно ж твой новый хахаль и замарал его!
— Как?!
В ночной тишине голоса раздавались четко.
— Да как-как? Плюнул наповал!
— Чего? — растерянно переспросила женщина.
— Из пистоля шмальнул — вот чего! Поняла?
— Застрелили что ли? Но как?! И какой мой новый хахаль?
— А то ты сама, не знаешь какой? — глумливо хихикнул Сивый, — Новый мент, падла хромая!
— Так я в доме у них квартирую… — начала было говорить Люба.
— Да ла-адно! Что ты, Любка, маруха знатная, все мы знаем… вот только мне не даешь пока, — и он гоготнул, — но легавку хромого мимо себя не пропустила точно! Он же чистенький, не то, что я! — и подступился к женщине, пытаясь ее приобнять.
— Прекрати Сивый, я Саше пожалуюсь!
— Нужна ты ему! Он тут за сватейками охотится, ты ж в икряных начальниках ходишь, а ему с тобой красным товаром делиться? Зачем? Вот, твой Сашка тебе и подарочек прислал! — под эти слова он вынул нож медленным, театральным жестом, угодив им четко в блик лунного света, — Так может, ноги сама раздвинешь? Чай последний раз мужика в себе…
— Нет!!! — взвизгнула Люба, и отступила, но как-то неуверенно, мелко, всего на шаг.
— Ну, нет, так нет! — и он замахнулся.
Я в этот момент уже огибал куст и несся к ним, но мне до них было метров десять.
— Люба, беги! — заорал я, понимая, что тропа опять виляет, а впереди валуны.
И она, слава богу, дернулась, а бандит, с криком: «- Ах ты, сука!» все-таки пырнул ее. Достал, не достал, я не понял, но женщина упала, хотя и принялась отползать.
Но, что хорошо, Сивый ее бросил и устремился ко мне, так что не пришлось преодолевать все десять метров. Но кое-что было и плохо — я-то уже успел спустился до ровного места и не имел преимущества в высоте.
Встретил его, держа трость двумя руками и, выкинув ее вперед, вдарил загнутой ручкой… эх, хороша тросточка — крепка, черненного металла набалдашники тяжёлы… мне ее мама выменяла на рынке за целых четыре банки тушенки из отцовского пайка…
— Ссученый легавка… хэх, — ожидаемо, натолкнувши с разбега на трость, он отступил.
Но этот забега между складами не делал, а потому сразу пришел в себя и занес руку с ножом снизу, видно пытаясь достать меня в живот. Но мне хватило мгновения его задержки, и встретил я оружие уже опять на трость, да так, что нарвавшись на бляху, оно скрежетнуло и выбило длинную искру!
— Да падла ж хромая… — и опять словесный понос.
Они вообще, умеют драться молча?
Еще выпад в мою сторону, теперь как с капитаном, бандит пытается угодить мне в правый бок — одним ударом наповал, в печень. Я чуть отстраняюсь разворотом и тростью бью назад, в живот. Тот опять сгибается, теряя воздух, и ныряет ко мне через низ. Я выставляю трость снова, но он, видно уже готовый, изворачивается вправо, перехватывает нож и с левой руки на излете пропарывает мне руку.
Пока не чувствую ничего, как, собственно, всегда и бывает. Но понимаю, что даже если рана невелика, то от кровотечения я точно быстро ослабну, и мне как можно быстрей следует сворачивать драку.
Впрочем, мысли это одно, а дрессированное тело — совсем другое.
Пока разум осознает, что надо поскорей перевязать рану, руки опять уже выкидывают трость, и цепляют Сивого за шею. Рывок на пределе сил и его тяжелая кряжистая туша удержаться не может. Плечи тем временем разворачиваются сами боком, пропуская мимо себя сначала нож, а там и хозяина следом.
Бандит валится, но, как хищник припадает на лапы, так и он пружинит на руках. Но я не даю ему времени оттолкнуться, с размаху бью нижним концом трости по голове… куда уж попаду, все равно приложить должно знатно.
Но мне везет — конец, утяжеленный металлической блямбой, влетает в висок с сухим хрустом и человек возле моих ног, только что сильный и ловкий, становится… сразу мертвым телом. Все…
Кидаюсь к Любе, она лежит в нескольких шагах от места драки, и сковчит как побитый щенок. Скрючившись, с поджатыми ногами, она держится за живот, и даже в бледном пятнистом свете я понимаю, что руки ее в крови. Все-таки достал ее Сивый…
— Ты как, совсем плохо? Подняться сможешь?
— Смогу, если надо, — перестав стонать, хоть и слабо, но твердо отвечает она.
Я, подхватил ее под локти и стал поднимать. Она, одной рукой зацепив меня за шею, старается тоже себя держать. Кряхтя на пару, мы все же сделали это. Тяжело привалившись ко мне, женщина подняла голову, и я увидел, что ее губы кривит оказывается улыбка, а не стон:
— Ох, и дурак же ты Коля, — почему-то сказала она вместо «спасибо», а потом охнула и опять уцепилась двумя руками за свой живот.
Что там у нее было, я не видел. Да и толку-то мне смотреть — я ж не врач, а потому, обхватив ее за пояс, прижал к себе и поволок. Хорошо, она хоть ногами перебирала.
— Ты зачем показался? — хрипло спросила она, притом, удивление, звучащее в ее голосе, показалось мне не совсем наигранным.
— А как, по-твоему, я должен был поступить?
— Не знаю, но теперь они достанут тебя… чуть раньше, чуть позже… как Володю… не брата…
— Я понял.
И именно в этот момент я сообразил, что тоже ведь ранен. Нет, плечо саднило, но как-то терпимо, но вот теперь она начала еще и неметь.
— Подожди, я перетяну себе руку, — вытянул до конца и так уж выехавший из штанов низ рубахи, и попытался его левой рукой рвануть.
Понятно, что у меня ничего не вышло.
— Подожди, — сказала Люба и, наклонившись слегка, подцепила подол своего платья, — у меня ткань потоньше, — а потом вцепилась в край зубами и дернула рукой сама.
От этого движения вздрогнула, застонала и стала оседать. Я встряхнул ее и она, открыв глаза, опять кривясь трясущимися губами, улыбнулась:
— Рви, давай, до конца, у меня зубы крепкие, я там точно надорвала.
Задрал подол ее платья и рванул уже сам, потому как спорить, и соблюдать приличия, возможности уже не было — впереди высился склон оврага, который нам предстояло как-то преодолеть.
Потом мы корячились на пару, перетягивая мне плечо — у каждого лишь по руке, ну, и еще зубы. Но мы все ж справились и с этим, а потом двинули к тропе, а там и к дому… надеюсь.
— А ты крепкий, Коля… люблю я таких, — то ли хрипя, то ли кашляя, а то ли и вовсе смеясь, выдала мне Люба.
И меня, от ее вроде бы хриплого карканья опять разобрало! Вот прямо так — на склоне, в крови ее и своей, с немеющей рукой, тяжелым телом подмышкой… да что ж такое! Я чертыхнулся и прикрикнул:
— Молчи уже и перебирай ногами! Если упадешь, то я одной рукой не выволоку тебя из оврага!
Она засопела, и я опять не понял от чего — то ли от обиды на резкое слово, то ли от усердия, то ли от вступившей вновь боли.
Но мы выбрались… уж не знаю, каким чудом. А когда доплелись и до калитки, я вдруг понял, что с того момента, как я в нее входил, оказывается, и времени-то прошло… м-м, совсем немного — не более получаса, если судить по луне.
Но нам-то еще идти… и идти, и я совершенно не представлял, как и это мы сделаем.
В очередной раз повезло… если, конечно, не брать в расчет, с чего вообще началось это наше везение. В первом же жилом доме, что был по улице дальше, собака почуяла нас издалека. И стоило достигнуть самого двора, как она и вовсе закатилась в истеричном лае, а хозяин вышел ее вразумлять в аккурат, когда мы нарисовались напротив его калитки.
— Ну-ка прекратите фулюганить! — прикрикнул он с крыльца, похоже, не видя даже нас.
— Товарищ, подойдите! — подал голос и я, надеясь только, что он у меня не дрожит.
— Щас подойду, протяну лопатой-то по хребтине!
— Товарищ, помоги-ите! — жалобно так, позвала его уже Люба.
Уж не знаю, ей на самом деле было так плохо или она играла опять… от нее я готов был ожидать чего угодно. Но это сработало. Услышав слабеющий женский голос, мужик отважился подойти. А когда миновал закрывающие нас кусты сирени и увидел воочию, да видно сходу признал Любу, то он уже побежал, а следом и запричитал, как будто узрел раненых родственников:
— Вы ли это, Любовь Михална?! Это что ж такое деется-то?! Кто такое удумал сотворить?!
Мне пришлось его осадить, потому, как Люба совсем на мне повисла, и я уже стал понимать, что если нам не помогут сию минуту, то завалимся мы оба.
— Товарищ, возьмите у меня Любовь Михаловну, а то я тоже ранен слегка.
Мужик, не раздумывая, подхватил ее на руки.
— Вы так не унесете ее далеко, — вслух подумал я.
— Сколько сумею, — пропыхтел мужик и попер по дороге довольно бойко, а за ним следом кое-как поплелся и я.
Уж не знаю, сколько лет ему было, на вид-то — далеко не молодой, но до угла он донес Любу лихо. А там уж мы подхватили ее с двух сторон.
Как миновали наш дом, я и не заметил. Но вот около отделения я все же попросил остановиться и, не имея возможности постучать пораненной рукой, которая к этому моменту уже висела плетью, велел это сделать мужику.
Тот стукнул так, будто разбудить кого боялся. И понимая, что он просто остерегается ломиться среди ночи в отделение, я был вынужден представиться:
— Я старший лейтенант милиции, Горцев, и нам там помогут, так что, не бойтесь стучать посильней.
— Василий я, Самохин, — ответил мужик и на это раз приложился к двери так, что мог бы ее и вынести.
На этот шум, уже громоподобный, выскочил Прол Арефьевич со своим наганом, а секундой позже за его спиной появился и Марк.
И все ж старик-завхоз был профессионалом — оценив ситуацию на раз, не стал задавать никаких вопросов, а просто велел Марику заменить меня под рукой Любы и продвигаться бегом дальше в госпиталь.
Фотограф наш тоже оказался парнем нормальным, и чего-то если не слышал, то соображал отлично. И, чего уж я точно от него не ожидал, оказался довольно сильным. Он отстранил меня и подхватил женщину, а потом они вместе с Василием, считай, уже понесли ее на себе.
Я ж продвигался вперед чисто на упрямстве. Меня кидало из стороны в сторону, тучами на глаза «лезли» черные мухи, а в ушах стоял какой-то шум, хотя я понимал еще прекрасно, что в спящей слободе стоит тишина.
Марк опасливо косился на меня. И я, боясь отвлекать его, старался идти ровно, хотя голова кружилась нещадно и дорога виляла передо мной.
Но на подходе к госпиталю я поднапрягся и поднялся по его ступеням первым. А уже наверху, обернувшись, понял, что недаром старался — там, внизу, буквально перед самой лестницей, Люба уже валилась совсем, выскальзывая из скользких окровавленных рук поддерживающих ее мужчин. Так что, пришлось мне сделать еще одно усилие над собой и добрести до двери.
На звуки ударов моего кулака из госпиталя выскочила рассерженная санитарка. Уж не знаю, хотела ли она, как и Василий, в первый момент отчитать меня, но в вырвавшемся вместе с ней из проема свете, увидела перед собой мужика, перемазанного красным, и открытый было рот захлопнула, а потом и вытаращилась, меняя выражение глаз с раздраженного на испуганное.
— Не стойте, там внизу раненная, — сказал я ей.
Та кинула взгляд за мое плечо, увидела там троих и тоже всех в крови, благо на открытом месте было видно почти как днем, а потом, открыла дверь пошире и зычно крикнула внутрь:
— Ко мне, здесь раненые! — а сама побежала вниз.
Не понял как-то, санитарка тоже с первого взгляда признала Любу, или просто рассмотрела женщину и решила, что ей помощь нужней, но на меня она больше и не глянула. Впрочем, меня это устраивало. Поскольку при всей моей дремучести в медицинских делах, я понимал, что ранение в живот всяко опасней, чем в руку.
А сам, чувствуя дрожь в ногах, прислонился к стене, чуть сбоку от створок. И хорошо, потому, что продолжи стоять я у дверей, то несколько женщин, вылетевших из нее минутой позже, снесли бы меня точно.
Вот только одна из них оказалась Марфушей. А потому укрыться мне не удалось даже в тени стены. Стоило ей обежать взглядом «поле боя» и наткнуться на меня, как она, махнув рукой остальным, сама занялась мною.
Похоже, Марфа как-то поняла, что на мне тоже кровь, хотя вроде и одежда была темной, да и здесь, под портиком темнотища, хоть выколи глаз, была. Возможно, она разглядела мое лицо, на котором удерживать выражение безмятежной уверенности, сил у меня просто уже не хватило. Не знаю. Но она принялась ощупывать и я, боясь, что она сейчас влезет пальцами в рану, честно сразу признал:
— Рука.
— Рука… нога… два часа не прошло, как был ты Коля жив и здоров… а что нынче? — бубнила зло Марфа, все же аккуратно трогая мою грудь и живот, где видно обнаружила сырую рубашку.
И вроде она пыталась ругаться, но голос ее дрожал и прерывался, выдавая испуг.
— Там Любина кровь, наверное… — подсказал я.
— Так это нашу драную кошку там осматривает Маркелыч? — уточнила Марфуша, покосившись на возню перед ступенями уж, наверное, восьми человек.
В этот момент две женщины в белых фартуках отделились от той группы и побежали бегом в корпус. А буквально через минуту, они же, выскочили из дверей, теперь неся носилки.
А до меня постепенно доходило, что запал упрямства на исходе и ноги начинают дрожать так, что удержать себя на них уже не получается. А потом и лицо Марфуши куда-то поплыло, да и слов ее я не слышал почему-то тоже…