Утром проснулся, когда солнце только-только позолотило облака, но само, жаркое и душное, лик свой еще не показало. Сквозь затянутую мелкой сеткой приставную раму в окно тянуло свежестью. Какая-то печужка чирикала, кажется, прямо у меня под окном.
Посмотрев на часы, понял, что пора вставать. Пружинная сетка давно не новой кровати принялась сопротивляться моим неловким движениям, но, как ни странно, сегодня мой подъем прошел на удивление гладко. Обычно-то, с утра, нога ни в какую не желала слушаться, и ее приходилось разминать, восстанавливая кровообращение в перевитых толстыми рубцами мышцах.
Но вчера вечером, прибежавший от матери Мишка передал от нее какую-то мазь — липкую, гадостную на вид и довольно запашистую. Впрочем, пахла она не так уж плохо, отдавая то ли камфарой, то ли еще чем-то таким же знакомым, но не особо мерзким. И хотя запах и вид большой роли, в общем-то, для меня не играли, но вот явно кустарное происхождение сего снадобья доверия не вызывало. Но Мишка оказался парнем достаточно настойчивым, а потому, пока не проследил, что я указания матери выполнил и эту липкую гадость в ногу не втер, спокойно переодеться до конца так и не дал мне.
Но, что удивительно, это сработало. Правда, попекло сначала довольно сильно, потом принялось холодить, но к тому моменту, когда мы с племянником вытаскивали первое ведро из колодца, нога моя вдруг решила заработать исправно и забыть на какое-то время, что дело к ночи и у нее был до этого длительный и напряженный день.
А потому и сейчас, едва выбравшись из постели, я, уже не задумываясь откуда что взялось в той склянке, растер рубцы и только потом, подхватив полотенце, направился на улицу.
На заднем дворе, возле сарая… да собственно, именно его угол и использовался под одну из опор… был устроен наш с Пашкой турник. Давно это дело было… году так, эдак в 25-м… а потому теперь, чтоб подтянуться на нем, мне пришлось ноги в коленях подогнуть — уж не знаю, я ли вырос так сильно от себя пятнадцатилетнего или сарай со вторым столбом за прошедшие годы просели…
Сделав махи руками и поприседав, перешел к давно отработанному, но вновь давшемуся мне совсем недавно, комплексу упражнений…
Зачем они, к чему? Гхм, я вот тоже так подумал, когда в первый раз наблюдал, как молодой солдат из последнего призыва, встав раньше ребят из своего отделения, вот так же вот «танцует» под казарменной стеной. А именно так я и оценил те связанные, гладкие движения, выводящие к стойкам, с довольно странным положением тела в конце. Да, в общем-то, именно этот вопрос я рядовому Еше Будаеву и задал:
— Зачем вставать раньше всех, урывая у сна лишние полчаса, ты что, танцор, и это какая-то национальная традиция?
— А вы товарищ лейтенант нападите на меня? — отдав честь и вытянувшись по стойке смирно, ответил мне солдат, но, как мне показалось, глаза его при этом насмешливо блеснули.
Возможно, не усмехнись он тогда, а я не будь так молод и уверен в себе, то просто отправил бы его к взводу и забыл бы о том инциденте сразу же. И, соответственно, не узнал бы о такой удивительной вещи, как Маг-цжал.
Не уверен, что произношу правильно, да и Еше пожимал плечами, когда я его о точности названия спрашивал, а потому слово это я произносил редко, просто обозначив все простыми и понятными терминами — техника ведения боя буддийских монахов. Да-да, монахов… и хотя я убежденный атеист, да и вообще всяких теологических бредней человек чуждый, но вот такое не оценить по достоинству я не мог.
А тогда, в тихом, еще спящем военном городке при артиллерийской части, мне захотелось странного солдатика проучить. Все ж и старше я был, и нормы ГТО сдавал легко, да и потом, учебка моя отошла по времени еще не так далеко, чтоб забылись все пройденные там жесткие тренировки…
Ан — нет, я, такой сильный, да и ростом повыше, но того парнишку ни разу так и не достал! А он-то даже не замахивался — как вода текучая из кулака, уходил из под удара, и какими-то мелкими, даже скупыми движениями, только успевал отправлять меня, медведя разъяренного, на землю. В общем, повалял меня тогда Еше от души, а сам даже и не запыхался.
— А меня научишь? — спросил я его, после того, как отдышался и оттер с одежды всю землю и сухую траву, что успел насобирать на себя за время этого неравного боя.
— Научу, — согласился тот, — чему самого успели научить.
Гораздо позже, когда мы с Еше сдружились, и вместе по службе шли уже не первый год, понял я, что и сам он знает не так много, но даже того, что он смог преподать мне и нашим ребятам, уже было достаточно, чтоб в дальнейшем не раз спасать жизни нам всем.
Откуда это пришло? Мне, русскому парню, комсомольцу и молодому офицеру, было понять трудно, а уж принять, тем более.
О своей малой родине Еше рассказывал немного, по началу, думается, стеснялся того полудикого и малопонятного для большинства быта, в котором рос. А позже, я и не расспрашивал. Так что осталось только в памяти из кратких его рассказов что-то о войлочных юртах, бане, в которую чуть не силой загоняли нагрянувшие в улус активисты санотряда, и библиотека на полсотни книг, как чудо, которая курсировала между теми улусами постоянно.
Но как раз из детства моего друга, та история со странной техникой боя и пришла.
Был у Еше дед Лэгдэн, а у того брат старший. Вот имени брата мой товарищ не знал, да и не нужным оно в дальнейшем оказалось, поскольку пропал тот из улуса еще молоденьким пареньком, да так, что забыли о нем на многие десятилетия. И вот когда уже дед Лэгдэн был совсем старым, а самому Еше лет пять от роду, тот брат и вернулся.
И был он странным — вроде тоже старец, как и его уже немногие ровесники, но не больной совсем, и в движениях свободный, подобно тем, кто ему чуть не во внуки годился. Где был, чем занимался? Только-то и узналось, что в монастыре жил в высоких горах, не родных, а далеких-далеких — за несколькими реками великими, куда пешком можно только за несколько лет дойти. На этом — все.
Да, тот старец вообще неразговорчивым был. И вел себя странно — мог целый день просидеть на камне над рекой и не шелохнуться ни разу. Мог в лес уйти один, не взяв ничего с собой, и пропасть в нем на месяц. При этом, по наблюдению того же Еше, мяса, кажется, тот не ел вовсе, а питался исключительно чаем, молоком и арцой.
Но, года два спустя после своего возвращения, увидел как-то странный старец, как мальчишки мутузят друг друга бестолково в пыли, и почему-то очень этим действом возмутился. Ну, а потом и принялся обучать мальцов той странной и не на что не похожей борьбе. Так что с тех дней и мой друг, и другие дети, стали звать его… кажется, ламой. Я-то всегда считал, что это какая-то зверюшка… где-то в книжках встречал… так что, в правильности произношения этого слова я тоже не вполне уверен.
Еще лама мальчикам преподавал какие-то идеи, вынесенные, похоже, из того монастыря, в котором он и прожил все эти годы — что-то про просветление и познание себя.
Но, то ли Еше сам в этой учебе не преуспел, то ли понял, что все равно меж нами, людьми молодыми, идейными и атеистически настроенными, она не приживется, но особо так, ни разу полностью, то учение и не изложил. А вот технике приемов обучил неплохо. Хотя сам Еше всегда, глядя на нас, руками разводил и говорил, что это очень слабо.
Скорее всего, он был прав, потому как даже мне, который был рядом с ним все последующие годы и учебы по возможности не оставлял, победить его… да что там, достать, так и не удалось, считай, ни разу. Но того, чему он успевал научить даже новобранцев, спасало порой жизнь и им самим, и всему отряду.
Несомненными плюсами данного вида борьбы была именно суть этой техники ведения боя — нанесение противнику наибольшего ущерба при наименьших затратах собственных времени и сил. То есть, она основывалась не на силовых приемах, как таковых, а на использовании посыла противника и возможности применения, как оружие, любого бытового предмета. И это было мне на руку особенно теперь, потому что, как бы ни хорохорился я, но следовало признать, что после ранения восстановился далеко не полностью. Но вот к этим тренировкам я смог вернуться, считай, уже почти месяц назад.
Давались они мне, конечно, тяжело, через боль, усталость и неимоверную сосредоточенность, так как организм мой сопротивлялся до последнего и без должного внимания норовил недотянуть, недожать и оборвать на половине жеста. А «танец» требовал плавности, законченности и фиксирования именно на той позиции, которая требовалась.
А потому, отодвинутую штору в спальне на втором этаже, и силуэт за ней, я заметил похоже не сразу. Но и того времени, сколько я это наблюдал, мне хватило, чтоб начать про себя чертыхаться. Здесь, в доме с родными мне женщинами и детьми, подобные проблемы не нужны были совершенно. Но как быть?
Так и не надумав ничего путного, лишь обозлившись на ситуацию еще больше, я облился водой из бочки и отправился в дом.
— Иди, я вот водички тебе нагрела, — стоило войти в коридор, как из кухни меня окликнула Марфа.
Я поблагодарил ее и прошел к маленькому, висящему над раковиной, зеркальцу. В самой мойке стояла чашка с горячей водой и немного парила. Я принялся намыливать кисть, стараясь успокоится и забыть недавний инцидент, все ж бритье, дело ответственное и нервных рук не любит совершенно.
Снял последнюю пену со скулы и прополоскал лезвие в чашке. А когда задрал голову, стараясь рассмотреть в маленькое зеркало, что там у меня под подбородком, подошла Марфа и отобрала бритву:
— Щас голову свернешь, — буркнула она, — давай помогу. Надо побольше зеркало принести, а то я ж не всегда дома буду… и пойдешь ты, Коля, полосатым у нас в свой отдел — вот чисто кот тогда точно будешь.
— Ну, Марфушь… — попытался я ей хоть что-то ответить, но почувствовал скребущее лезвие и замолчал.
И конечно, именно в этот ответственный момент, Любовь Михайловна решила спуститься. Шагов я ее не слышал, а потому от насмешливого:
— Ты там поаккуратней, Марфа! — дернулся основательно.
— Да сидишь ты, не ёрзай! — это было мне и: — Под руку-то, зачем такое говорить?! — в сторону жилички.
— Ой, ладно, знаю я, рука у тебя крепкая! — с бархатистым смехом раздалось с той стороны, а у меня по спине опять мурашки строем поползать начали.
Но, в этот момент Марфуша как раз закончила и подала полотенце, а стоило утереться, она мне в ладони плеснула и "Шипра". Я похлопал по лицу, растер по шее, отчего свежую ранку защипало и… мозги мои встали на место. Но вот раздражение собственной реакцией на женщину, что так и стояла рядом, насмешливо охаживая меня своим чернющим вернулось, вернулось. Да собственно, и в сторону Любовь Михайловны моя злость была не меньше — та ситуация, которая ее стараниями создавалась в доме, мне казалась отвратительной. А мне хотелось спокойствия, размеренности и мирной семейной обстановки в родном доме. Не придется ли при таком положении дел проситься в барак, в рабочий поселок…
Но сказать я ничего не успел, Марфуша стала раскладывать что-то по тарелкам, при этом сопровождая свои действия болтовней. Видимо тоже почувствовала возникшее напряжение и теперь развеивала его так, как в ее пониманию было лучше:
— Садитесь, садитесь. Каша сегодня вку-усная, на молоке. Щас и Машенька с Мишей спустятся. Мы с Маняшей в госпиталь идем, Алина с вечера передала, что до обеда домой придти точно не сможет. Раненных же вчера привезли, да и в городе вона, что было… — бубнила она, не давая никому вставить слово, — Вот, еще маслица всем положу…
Тут уж я не выдержал и остановил ее руку с ножом, занесенную над моей тарелкой:
— Мне не надо, оставь детям.
Марфуша кивнула и направила ломтик на кончике в кашу жиличке. Та, тоже перехватив руку, тихо сказала:
— И мне не надо, Мишке вон побольше положи, ему в поле идти.
Марфа при этом на нее как-то странно посмотрела, но, ни она сказать ничего не успела, ни я понять, что тут опять происходит, как сверху послышался топот двух пар ног и в кухню вбежали дети. Маша отстала от брата, а потому первым залетел Мишка… и тут же все посторонние мысли вылетели у меня из головы.
Вытянувшийся видно в одночасье, как это и случается в таком возрасте, парень был худ и нескладен, словно вышедший из молочного возраста щенок, а потому щеголял он теперь перед нами во вздернувшихся штанах и рубахе. Но вот на ногах его и вовсе значилось полное безобразие — ботинки с обрубленными носами, в прореху которых, цепляясь за подошву, торчали пальцы.
— Это что такое? — тихо спросил я Марфу, кивая головой на обувь племянника.
Сам тот, в общем-то, не смутился, а махнув рукой, стал усаживаться на табурет:
— Да ладно дядь, малы стали, и чай не один я так хожу! Да я б и босиком побегал, но по жнивью-то голыми пятками так не пройдешь… тёть, мне кашки побо-ольше, — последнее он понятно, сказал уже Марфуше, а стоило той подать ему тарелку, принялся метать из нее в рот ложку за ложкой.
— Да на него никакой обувки не напасешься! — меж тем, стала оправдываться предо мной Марфуша, — Он так растет, что ордеров всей семьи не хватит, чтоб покупать вовремя. А дедово и отцово ему еще сильно велико.
Ясно. Я подхватился и спешно направился к себе в комнату. Там достал из чемодана талон на кожаную обувь, выданный мне еще в военкомате Ниженного, и, понадеявшись, что с такой-то печатью его отоварят и здесь, отправился вниз. Но подумав, вернулся и прихватил еще денег — кто его знает, как у них тут с этим дела обстоят.
— Вот, — подал я Марфе талон и купюры, — купи сегодня же ребенку нормальную обувь.
— Я не ребенок… — вякнул было Мишка, но разглядев мои сдвинутые недовольно брови, замолчал.
— А ты как же? — спросила меня Марфуша, не спеша брать то, что я перед ней положил.
— У меня все есть — выдали вместе с формой в облотделе, когда направляли сюда, да и ношенные имеются. Да я, в конце концов, если что, и дядькины старые поношу!
На том и порешили. Но главное, что, пока мы с Марфой препирались, пока я ходил наверх, жиличка наша успела позавтракать и отбыть из дома. Вот и славно, я теперь мог тоже поесть спокойно.
В отдел я заходил уже минут двадцать спустя. Нога моя сегодня работала исправно, и я даже хотел оставить дома трость, но все ж побоялся, что успех временный, и потому нес ее в руке, старательно ступая на обе ноги равномерно и радуясь, что впервые после ранения чувствую себя вполне нормальным человеком.
Да и выглядел я сегодня, как положено офицеру советской милиции. Не в ношеной солдатской гимнастерке, как вчера, а в белой форменной, с погонами и всеми нашивками — это уж Марфа постаралась для меня.
В самом отделении было еще тихо. В приемной за Лизиным столом сидела Наташа и что-то читала, а Михаил Лукьянович нашелся в кабинете и был занят тем, что что-то перебирал в сейфе.
— О, хорошо, что ты уже пришел! — встретил он меня довольно и протянул ладонь для приветствия, — Пока все подтянуться, сможем поговорить о твоих делах. Что ты намерен делать сегодня?
— Как вчера вы мне и советовали, отправлюсь опрашивать возможных свидетелей повторно.
— Да, ты не забыл, что сегодня суббота? А значит в церковь стоит сходить прямо сейчас — с утра. А то после трех — служба и отцу Симеону будет не до нас. Хотя, отец Кирилл, как я слышал — приболел, потому к нему для разговора идти домой придется…
— Подождите, Михал Лукьяныч, какой отец Симеон?! — перебил я начальство не очень вежливо, — Это кто-то новый или…
— Или, — усмехнулся он, — Все тот же преподобный Симеон, в миру Семен Иванович Версенев.
— Так ему лет-то сколько?! Я ребенком был, а он тогда уже считался стариком!
— Лет не знаю сколько, но точно много, — так же глядя на меня смеющимися глазами, ответил капитан, — а выглядит он так же, кажется, в одной поре так и держится. Но при этом, старик он бойкий и вполне разумный… всем бы нам такое разуменье в его годы… если доживем.
— Ладно, посмотрю на него сам, — в тон начальнику усмехнулся и я, — а искать-то его где, в Вознесенском храме или в Архангельском?
— В кладбищенской церкви в основном дьякон Кирилл служит, но говорю ж, болел он тут, а потому не знаю, как они там сейчас управляются. Так что предлагаю начать с Вознесенского, благо, он недалеко, а потом уж, если не найдешь, то за затон отправишься. Главное сейчас, а то потом точно занят отец Симеон будет. Ну, а женщины в библиотеке никуда часов до семи вечера не денутся, так что к ним и после обеда не опоздаешь точно.
Пока мы беседовали, в отделение подтянулся народ. Из-за закрытых дверей в приемную слышались негромкие голоса и даже вроде тихий женский смех. Потом в дверь постучали и на разрешение войти, открыли.
— Все пришли, — доложила Лиза.
В приемной действительно были все, даже Кузьма чинно сидел на деревянном диване для посетителей и выжидательно смотрел на начальство.
— Значится так, — начал капитан, — Николая Алексеича представлять думаю уже не надо, все познакомились с ним вчера. Но именно с сегодняшнего дня он официально числится в нашем отделении. Так что, — он полуобернулся ко мне, — я ваше имя, Николай Алексеевич, ставлю и в график дежурств. Первое у вас начинается завтра, а так как официально день это будет выходной, то прошу прибыть на службу не позднее четырех часов пополудни.
Я коротко кивнул, потому как, что здесь может быть неясного? Служба, есть служба.
— Так, а теперь хочу объявить, что из облотдела поступила очень важная для нас информация. В понедельник днем из Ниженного будет доставлен груз — продукты питания, усиленный паек для рабочих верфей. Так вот, все вы знаете, что склады на территории завода разрушены, а потому груз будет храниться до раздачи в одном из складских помещений пристани. Администрация верфи постарается, конечно, распределить паек побыстрей, но как минимум одну ночь продукты будут находиться на хранении. В связи с этим будет велика вероятность налета банды на склад. Мы не большой город, у нас такие завозы случаются редко, а потому, думаю, бандиты такой возможности постараются не упустить.
— Разрешите, — подала голос Василиса.
— Да, слушаю, — кивнул ей капитан.
— Вот вы сказали, что у нас такие привозы продуктов бывают редко и бандиты не упустят случая. Но неужели они также не понимают, что и охраняться это будет как-то более ответственно?
— Думаю, понимают. Но так же, они знают, что охрана причальных складов — это несколько пожилых мужчин, из которых многие даже не умеют толком пользоваться оружием. И так же, они прекрасно осведомлены, что в нашем отделении милиции, тоже лишь пожилые люди и молодые девушки. Марка же, они и вовсе в расчет, скорее всего, не берут. И даже если они уже в курсе прибытия Николая Алексеича, то без сомненья знают, что он из комиссованных военных и пока не очень здоров, — Михаил Лукьянович развел руками, — А вот мы при этом, даже не знаем, сколько точно человек в банде, но вот то, что это достаточно молодые сильные мужчины, понятие имеем. И их наглость… в последнее время случаи угона скота и даже разбоя в стоящих на отшибе хозяйствах, как знаете, участились. Так что, по всем предпосылкам, налет — будет.
— И что мы станем делать, Миша? — тихо спросил Прол Арефьевич, — Ты уже думал?
— Думал, но конкретно по этому делу будем разговаривать завтра вечером, мне еще нужно кое с кем переговорить. Я просто ставил вас в известность о предстоящей операции.