По слободе я шел медленно, и хотя нога сегодня проблем вроде не создавала, но уже прижившаяся во мне привычка ее оберегать, сказывалась основательно. Так что на улицу Советскую я добрался только спустя полчаса, как вышел с кладбища.
Поднимался я в верхнюю слободу по нашей улице, миновал дедов дом, который стоял с зашторенными окнами и выглядел тихим и пустым. Наверное, Алина еще не вернулась из госпиталя, а возможно, просто уже отдыхала после утомительной и длительной смены.
В отделение заходить я тоже не посчитал нужным, поскольку какой-то важной информации я от батюшек не получил, а значит и обсуждать было нечего. Так что я сразу направился в конец улицы, где угловым стоял бывший особняк купцов Свешниковых, в котором нынче располагались слободские библиотека и архив.
Само здание, мало того, что высилось над спуском к Торговой площади, так еще и внешний вид его совершенно отличался от тех домов, что стояли рядом. Традиционно большинство купеческих особняков построены были из красного кирпича, разнясь меж собой только рисунком кладки. Некоторые, как и наш дом, имели каменным только первый этаж, а второй возводили деревянный. Но вот Свешниковскй особняк красовался всем на зависть белой штукатуркой и лепными украшениями по всему фасаду.
Впрочем, помнил я принадлежащее этому роду здание в Ниженном. Там даже и не особняк стоял, а дворец — на целый квартал размером, кажется этажа на три или четыре, и украшен он был настолько вычурно и замысловато, что проходящий мимо народ не чурался постоять возле него с задранными головами и открытыми ртами. Каменные девы в затейливых позах, вазоны, гирлянды фруктов и цветов заполняли фасад того дома целиком, а крепкие фигуры атласов поддерживали балконы и карнизы.
Здешний, слободской особняк, был однозначно попроще, но вот на фоне других, в большинстве своем кирпичных домов, тоже выглядел впечатляюще.
А вот внутри казенность помещения чувствовалось сразу — запах затхлый и неживой, несуразная расстановка разномастной мебели, и даже большая чистота, чем у нас в отделе, все равно отдавала какой-то неприбранностью. Тщательно вытерев ноги о еще влажную тряпку, я прошел внутрь здания.
Ожидаемо, в большой комнате первого этажа, бывшей гостиной, находилось и основное помещение библиотеки. Ряды полок, заполненных книгами, и стойка, за которой угадывалась чья-то склоненная голова.
Тут потертый паркет громко скрипнул под моей ногой и за стойкой встрепенулись, а на меня поверх нее уставились испуганными глазами. Видно читала женщина и более далеких звуков, которые издавало мое продвижение, не слышала.
— Здравствуйте товарищ, — шепотом сказала она и поднялась.
Теперь стало понятно, что она молода и довольно миловидна.
— Что вы хотели?
— Здравствуйте, — ответил я, так же в тон ей, понижая голос, — я из милиции и хотел бы побеседовать с сотрудниками библиотеки по поводу недавно произошедшего убийства.
— Так с нами уже бесе… ах, да… — скорбно поджала девушка губы и опустила глаза, видно вспомнила, кто с ней беседовал.
— Теперь я занимаюсь этим делом. Старший лейтенант милиции, Горцев Николай Алексеевич, — представился я и протянул руку.
— Младший библиотекарь, Самошкина Ольга Владиславовна, — пожала мою ладонь девушка, — Пройдемте товарищ наверх, в кабинет к нашей заведующей, — и вышла из-за стойки, чтоб проводить к упомянутому начальству.
Мы поднялись по широкой каменной лестнице и оказались в еще одном небольшом зале. Здесь основное пространство занимали не полки, а столы, расставленные на некотором отдалении друг от друга. За одним из них сидели парень с девушкой, но от своих записей они глаз не подняли, так что я их не разглядел. Видно из тех молодых, что закончив в этом году школу, несмотря на военное время, все же решили куда-то поступать. Похвальное стремление — специалисты в любой отрасли нашей стране нужны и сейчас.
Сбоку стояла такая же стойка, как и внизу, и за ней находилась еще одна женщина, постарше и посерьезней с виду, чем моя сопровождающая.
— Глафира Андревна, старший библиотекарь, — представили мне ее шепотом, — А это товарищ из милиции… — указали глазами на меня, но вот что еще девушка сказала своей сослуживице, я не расслышал, потому что та перегнулась через стойку и проговорила все остальное, чуть не на ухо своей собеседнице.
Старшая женщина кивнула мне:
— Проходите, Клавдия Васильевна у себя.
Мы вышли из читального зала и остановились у соседней, уже закрытой двери, выходящей сюда же, на площадку перед лестницей. Ольга постучала, как-то поняла, что можно войти и открыла передо мной тяжелую створку.
Здесь все повторилось, включая представление и наклон над столом для более тихой возможности излагать информацию. Они тут, похоже, громко разговаривать вообще не умели.
Пока девушка докладывала о том, кто я такой и зачем явился, мне ничего не оставалось делать, как разглядывать кабинет и его хозяйку.
Обстановка комнаты осталась похоже совсем без изменений, еще со времен прежних хозяев — тяжелая резная мебель, бархатные, хоть и выгоревшие уже шторы с золочеными кистями и морской пейзаж на стене, в достойной его раме. И, самое интересное, женщина, что сидела сейчас за монументальным столом, весьма органично вписывалась в подобную обстановку. Как будто и сама она была не из этого времени — благообразное, бледное лицо, прямая спина, блуза со стоячим воротником, подколотым некрупной, но явно старинной камеей под самым подбородком, и волосы, убранные в низкий гладкий пучок.
Меж тем, хозяйка кабинета выслушала девушку и обратилась ко мне:
— Здравствуйте, Николай Алексеевич, — вышла из-за стола и протянула мне руку для приветствия, чем вызвала некоторое недоумение, поскольку ее образ женщины ушедшей эпохи с такими жестами казался несовместим, — вы хотите побеседовать со всеми сотрудницами библиотеки?
— Да, хотелось бы, — ответил я, поздоровавшись, — но главное, меня интересует архивное помещение, где случился погром.
— Хорошо, пройдемте в цокольный этаж.
Возле двери в полуподвал, пока Клавдия Васильевна бренчала ключами и подбирала из связки нужный, я успел оглядеть место, где погиб сторож. В общем-то, сейчас уже ничего не указывало на произошедшую трагедию — обычная лестница, не очень широкая, но добротная, стены, забранные деревянными панелями, как продолжение коридора, и дверь не вполне подходящая по виду к ним. О чем я и спросил женщину.
— Дверь поменяли на более крепкую, когда решили, что в подвале будет архив, — как само собой разумеющееся констатировала она.
Нижний этаж в этом особняке, как и во всех подобных, был основательным и неплохо отделанным. Да собственно, это когда-то была еще жилая часть дома — лакейская, кухни, еще какие-то хозяйственные помещения. А потому стены были белеными, а полы деревянными. Ну, а подвал, если он тут и имелся, шел еще ниже.
Был подвал, но заведующая сказала, что вход в него давно заложен и почти сразу продемонстрировала едва заметный в полутьме на оштукатуренной стене прямоугольник ничем не прикрытой кладки.
Расположение внутренних же помещений, наводило на мысль, что их пытались перепланировать и перестроить, но задуманное до конца не довели. Так что архив нынче представлял собой анфиладу комнат без дверей, с расположенными под потолком некрупными окнами, забранными толстой решеткой.
— Здесь документы, имеющие отношение к верфи и пристани, — повела рукой Клавдия Васильевна, указывая на полки, стоящие вдоль стен и двойным рядом посередине.
В следующем помещении таким же образом хранились документы, относящие к торговым домам и конторам, имеющимся в слободе на момент национализации Советами городского хозяйства.
В третьей комнате рядами по полкам стояли книги. А на мой вопрос, что с ними не так, женщина пожала плечами:
— Ну, как же? Идейно неправильные произведения, совершенно не подходящие для общего ознакомления! Фривольного тона романы, духовная и молитвенная литература, книги, в которых пропагандируется буржуазный образ жизни!
Я кивнул — теперь понятно и с этим…
В четвертой и самой дальней комнате полок не было совсем, а стояли только сундуки вдоль стен по кругу.
— А это из того, что посчитали не важным, но и выбрасывать не стали, после изъятия документов из личных кабинетов в домах, что позже были переданы под общественные учреждения. Можете посмотреть, они не заперты. Но там нет ничего стоящего.
Я поднял крышку крайнего к себе сундука. Моим глазам предстали связанные ленточками стопки писем. Сбоку от них лежала потрепанная книга, оказавшаяся Часословом, но с рукописными пометками на полях. Под ней нашлись тетради с какими-то расчетами, но видимо не относящимися к торговому делу, раз их не отнесли к тем бумагам из контор, что хранились в другой комнате. И последним я достал блокнот, оказавшийся, то ли переписанным от руки сборником стихов, то ли и вовсе личным сочинительством кого-то, кто обитал в доме, откуда его изъяли — я был не силен в поэзии, а потому авторства строк определить с ходу не сумел. Дальше, вглубь сундука, я не полез.
— Видите, Николай Алексеевич, ничего интересного и тем более ценного. А потому и непонятно, зачем тем хулиганам, что сюда пробрались, нужно было переворачивать их и перерывать содержимое. Что искали? — и женщина потерянно развела руками.
Вот и я бы хотел это знать… но, как и на кладбище, в библиотеке похоже, я на этот вопрос ответа тоже не найду. И спросил о другом:
— Все сундуки были перевернуты? И что разорили в тех помещениях? — кивнул я на анфиладу комнат, оставшуюся за нашими спинами.
— Там, — Клавдия Васильевна повела глазами туда, куда я кивал, — порушили только по проходу. Было впечатление, что сваливали с полок только то, до чего доставала рука, пока шли напрямую, через помещение. А здесь, — она стала указывать, — перевернули содержимое сундуков из домов Самсоновых, Заречных, Зябликовых, Решетовых и Свешниковых. Остальные остались нетронутыми.
При этом она обозначала сундуки, стоящие по порядку от дверного проема. Что-то в этом перечислении задело мое внимание, но женщина продолжила говорить дальше, и я отвлекся от вдруг промелькнувшей мысли.
— Когда мы все складывали по местам, еще раз убедились, что ничего важного здесь быть и не может. Переписка, притом личная, а не деловая, акварельные альбомы, ноты, часто записанные от руки, пара девичьих дневников, какие-то охотничьи записки, с перечислением трофеев… не знаю даже, что там может быть такого, чтобы такой разгром учинить… и убить человека, добираясь до этого… — она всхлипнула и достала из рукава платок.
Вот этого, пожалуйста, не надо. И я постарался побыстрей перевести разговор на другую, первую возникшую в голове, тему.
— Скажите, Клавдия Васильевна, а почему библиотека так и не переехала в новый Дом культуры?
— Знаете, Николай Алексеевич, там как-то много чего сложилось такого, что переезд все не удавался, — стала отвечать женщина задумчиво, но отвлекшись, плакать вроде передумала, что и хорошо, — во-первых, само строительство затянулось. Сначала, когда ямы под фундамент уже вырыли, поменяли начальника строительства. Архитектор-то, разработавший здание, был уж больно известным и понятно, что сам он за работами следить не мог. А тот, первый начальник, видимо неправильно расположил здание, и его сняли. Потом, когда приехал новый, то оказалось, что тот проект Дома культуры, что должны были строить у нас, предназначен для городов и слишком большой, а наша слобода, как вы знаете, таким статусом пока не обладает. А потому и проект пришлось переделывать. Вот из-за этого как раз, те помещения, которые предполагались под библиотеку, выбыли из нового общего плана.
— Так и как выкрутились? — уже по-настоящему заинтересовался я, — Она ж обязательно должна быть в Доме культуры.
— Да, обязательно. Так что перепланировали там что-то, в результате чего кухню буфета и мастерские плотницкого кружка вынесли в отдельное здание, которое расположили на заднем дворе территории. В результате они оказались как раз там, где раньше располагались Свешниковские склады за садом. То есть на земле, что раньше прилегала к этому особняку. А под складами теми, видно были подвалы и этого не учли. И когда стройка флигеля началась, то земля просела… погибли люди, нужно было разбираться… — тут она как-то странно покосилась на меня, но поняв, что я ничего по этому поводу говорить не собираюсь, успокоилась и продолжила рассказывать дальше: — Вот, из-за этого все и затянулось со строительством. А уже, исходя из этого, открывать Дом культуры решили, когда только самые необходимые для этого помещения были отделаны. А библиотека, как вы понимаете, к таковым не относилась. Тем более что мы имели свое здание, а не ютились где-то временно.
Пока она говорила, я поднимал крышки других сундуков и рассматривал то, что лежало в них. Не то, чтоб я не доверял словам заведующей об отсутствии в них чего-то ценного, но мысль, что я что-то упускаю, притом — явное, не оставляла меня ни на мгновение.
Когда я перешел к четвертому сундуку, Клавдия Васильевна успела рассказать, что знала, и по поводу убийства. Но узнать чего-то нового мне, к сожалению, не удалось.
— Вы будете осматривать все сундуки? — спросила женщина, когда стало ясно, что на все возможные вопросы она уже ответила.
— Да, посмотрю…
— Тогда я пойду, а вам пришлю кого-нибудь из девочек, — предложила она и, получив от меня согласный кивок, удалилась из архива.
Когда раздались звуки шагов за спиной, я не обернулся, но вот возглас, прозвучавший тут же, оставить без внимания уже не мог:
— Точно, Колюшка! А я смотрю, смотрю, но глаза-то ужо не те, думала, показалось! Вот и спустилась вниз…
Передо мной стояла не Ольга, и не Глафира, которых я ожидал, а… тетя Паша. Такая же, как я ее и помнил — невысокая, щупленькая и подвижная, очень похожая на шуструю мышку. Так ведь и точно — она же всю жизнь работала здесь, в особняке Свешниковых. И именно, что «всю жизнь» — без преувеличения, еще с тех времен, когда в нем обитали его старые хозяева. Насколько знаю, как пришла она сюда лет в четырнадцать горничной, так и продолжала работать на той же должности до сих пор. И всей разницы было, что нынче не горничной она называлась, а уборщицей.
Я подошел к ней и поцеловал в сухую мягкую щеку.
— Здравствуйте тёть Паш, вы все тут работаете?
— А где ж мне быть-то? — усмехнулась она, — А ты, как погляжу, милиционером стал. Но вроде ж я слышала, что по военному делу пошел…
— По военному, — согласился я, — но вот ранен был, а теперь — комиссован. Так что — да, нынче я милиционер — здесь, в Бережково, в отделе служу. Вот, пришел поговорить к вам по поводу убийства сторожа…
— Да-а, плохое дело с Миронычем нашим произошло, — покачала головой женщина, — неплохой человек был, вот только выпивать в последнее время совсем сильно начал. Где только брал-то? — и замолчала, скорбно поджав губы.
— А что-то еще можете мне рассказать по этому делу? — спросил я ее, в общем-то, без особой надежды уже, услышать что-то новое.
— По поводу Мироныча — ни чё не скажу. Я-то и пришла, когда его ваши уже с лестницы подняли. Но вот по поводу разгрома здесь, может, чем и помогу…
— Владимиру Прокопьевичу это рассказывали?
— Владимиру Проко… а-а, тому милиционеру, который до тебя нас расспрашивал? Его ведь тоже… это… — губы пожилой женщины опять поджались.
— Да, я на его место и пришел, — был вынужден подтвердить я.
— Дык я ему только то и говорила, что про Мироныча знала… — недоуменно выдала тётя Паша. — Он и не спрашивал, и к Миронычу это отношения не имеет… да и потом, кто он такой, чтоб ему все докладывать? Посмеялся бы еще, дескать, бабка на старости лет выдумывать начала. А ты-то свой — родня нам, как ни посмотри, бабушка твоя, чей крестной мне приходилась… а значит, не засмеешь струю женщину, выслушаешь.
Вот то, что моя бабуля с юности крепко дружна была с матушкой тети Паши, это я знал. А вот про крестную…
— Так что вы рассказать-то хотели, — вернул я разговор к началу.
— Дык про Свешниковых… — произнесла она, понизив голос, и заглянула мне в лицо снизу вверх, ища понимания.
— Так, а они здесь причем? — тем не менее, не смог я удержать удивления.
— А в чьем доме мы сейчас находимся? Погром-то туточки был, а значит их и касательно…
— Может и так… — задумался я, — Но они же все уехали? Разве не так? — мне ж, не далее, как пару часов назад, и отец Симеон об отъезде главы купеческого рода рассказывал.
— Михал Ефремыч — да, уехал, еще в осьмнадцатом, — подтвердила тетя Паша, — и Зойка за ним увязалась…
— Какая Зойка? — не понял я.
— Дык слюбовница его, наша с Анютой сестрица двоюродная! Хотя, вроде говорили, что венчался хозяин на ей… но на счет этого точно не знаю…
— Подождите, теть Паш, какое отношение эти старые события имеют к нынешним происшествиям?
— Вот уж и не скажу… потому и этому Владимиру… как его там по батюшке, запамятовала… ничего не говорила. Но видела я…
Более ничего сказать она не успела, по лестнице простучали скорые шаги, и в полуподвал зашла Ольга, показавшись на пороге первой из четырех проходных комнат.
— Ты это, Коль, приходи к нам с Анютой… завтра. Мы на службу в церкву сходим с утра, а часам к двум уж точно возвернемся. У нас и поговорим спокойно, а ты уж сам решишь, надо оно тебе или нет.
Я кивнул тете Паше и пообещал зайти к ним завтра обязательно. Уж не знаю, пригодится то, что расскажет женщина, или нет, но в моем положении, когда информации, считай, и вовсе никакой не имеется, послушать ее стоит. Авось, что и дельное откроется.
А вот беседы, что с Ольгой, что с Глафирой, ничего толкового мне не дали — все то же, что и раньше: пришли утром, обнаружили свалившегося с лестницы сторожа, вызвали наших — и все на этом.
Но вот беседа с тетей Пашей все же некоторые мысли в мою голову заронила. Вот над обдумыванием их, я и провел оставшиеся часы на работе.
Нет, ничего явного или конкретного не надумал, но вот ту зацепку, что мелькнула у меня в подвале во время осмотра содержимого сундуков, я ухватил. А толчком к пониманию послужили тети Пашины слова, что дело-то происходит в доме Свешниковых. И, как оказалось, я уже и сам к тому моменту подспудно догадывался, что все дело касается именно этого семейства.
На кладбище выходило что? Разгромили памятники трех родов — Решетовых, Деминых и тех же Свешниковых. Не все, а только в том месте, где, так сказать, стык родовых участков проходил. Значит, вероятность того, что по какой-то причине разбили одно — конкретное надгробие, а остальные порушили лишь, что бы было непонятно, какое именно интересовало погромщиков, имеется.
Сюда же следует добавить и то, что самым разбитым оказался, чей памятник? Да вот… матушки последнего главы все той же семьи.
А сундук с бумагами из кабинета, чей был последним в ряду перевернутых? Тоже, их же… И вот как раз это меня и задело в словах Клавдии Васильевны, что именно по порядку искали, и именно, что на Свешниковских бумагах и остановились.
К этому можно отнести и то, что Решитовский сундук не тронули. Хотя, это уже — так, не очень явное совпадение, но в совокупности к другим…
Когда я выдал Михаилу Лукьяновичу результаты своих раздумий, он тоже пришел к тому же выводу, что все завязывается на Свешниковых. Это — раз. Дела по убийству сторожей теперь вполне можно объединять в одно. Это — два. И что в гости к тете Паше идти и слушать то, что она может рассказать про семью купца, нужно обязательно. Это — три.
Конечно, понимания, что происходит, мы по итогу полученной информации не заимели, но, как оказалось, сегодняшний день был проведен мною все-таки не зря — хоть какое-то направление в расследовании теперь имелось.
Домой я сегодня вернулся рано — не было еще и семи вечера, когда я переступил порог.
Алина развешивала белье на веревке, что протянулась от старой яблони почти через весь двор. Маняша крутилась возле нее, а Мишка, запыхавшийся и взлохмаченный, рубил дрова.
Те, горой чурок, возвышались сразу за воротами и еще утром я их похоже не видел.
— Да, сегодня днем привезли, — подтвердила Алина, — теперь вот надо колоть и укладывать в шиш за сараем.
Я кивнул и, дурачась, отрапортовал:
— Задание понял! А Мишка уже принялся за дело?
— Да это он на баню колет, сегодня ж суббота. Не знаю… я ему говорила, что б сухих лучше взял, что там с прошлого года осталось, — махнула невестка рукой на сарай. Но кто ж меня слушать будет, весь в отца… Да и ладно. Жара такая, топить-то сильно не надо — так, камни чуть прогреть, да воду погорячее сделать. А там, раз помучается, в другой умнее станет, — усмехнулась она.
Ну, и после ужина все потихоньку потянулись в баню. Первыми пошли Алина с Маняшей, к ним присоединилась Марфа, которая часам к девяти вернулась из госпиталя. Потом туда направилась и жиличка.
Ее я, считай, и не видел, только слышал, что пришла и что-то там обсуждала своим насмешливым тоном с Марфушей в прихожей. Мы с Мишкой, чтоб не терять времени даром, занимались дровами. Я колол, а он, как более умелый, укладывал их в поленницу в сарае.
А когда женщины с банным делом покончили, по сумеркам уже, пошли и мы с ним.
В маленьком помещении было влажно и тепло. И так не сильно раскаленные камни печи к нашему приходу уже и вовсе почти остыли. Привычно пахло прогретом деревом и запаренным веником, которым мы сегодня толком не попользовались. Ну, так это была и не та, зимняя баня, когда хочется прогреться до костей, а нечто такое вальяжное, даже ленивое, позволяющее организму просто отдохнуть и расслабиться — отпыхнуть от сухого дневного жара.
Мелкое оконце прикрывала фанерка, но вот дверь мы все же чуть-чуть приоткрыли, убрав свечной огарок в банке с его дрожащем светом в дальний угол — все ж светомаскировка выполняться была обязана.
С помывкой мы завершили и Мишка стал собирать в дом. А я, лежа на нижней полке, наслаждался полным отсутствие боли в ноге, которая, то ли от чудодейственной мази, пользуемой мной уже неоднократно, то ли от влажного тепла, размягчившего рубцы, а может и от всего сразу, измываться над моей стойкостью престала.
В приоткрытую дверь, на фоне и вовсе распахнутой из предбанника, мне не четко — силуэтом, виден был племянник и мелькающее светлое полотенце, которым он растирал голову.
— Дядь, мне с утра в поле не надо. Только старшеклассники завтра пойдут, а нам выходной дали. Так что, с дровами продолжим? — спросил он.
— Обязательно. Только с самого утра, а то после мне надо будет кое-куда сходить по работе, а к вечеру и вовсе в отдел — ночью я дежурю.
— Ладно. Тогда поднимаемся как обычно? Ой!
— Что случилось? — насторожился я и приподнялся на полке.
— Кто там? — и спросил мальчик явно не меня.
— Ха-ха, испугался Мишенька? — ответивший голос звучал струной виолончели.
«— Ей-то чего здесь понадобилось?!»
— Я не хотела, прости меня, малыш, — меж тем, говорила Любовь Михайловна парню.
— Я не малыш, — буркнул тот, — и я не испугался, просто не ожидал, что кто-то придет. Думал, все уж спят давно!
— Да вот нет, не спится мне что-то… — вроде как неловко, с показной трепетностью, — решила прогуляться по саду.
— Так сад — вон, а тут-то баня…
— Но баня-то тоже в саду… а ты иди, Мишань, иди домой. Ты в поле был, устал чей поди сильно.
— Так там дядя Коля в бане… он неодетый еще, так что вы туда теть Люб не ходите, — пояснил ей мой разумный племянник.
— Так и не пойду… вон, вдоль малиновых кустов прогуляюсь, посмотрю, может, что осталось еще… звезды-то нынче яркие, видно хорошо!
Я прислушался и понял, что женщина действительно удаляется от бани.
«— Так, надо тоже сворачиваться», — решил я, и стал разбавлять вводу в тазике, чтоб ополоснуться напоследок.
— Я побёг, дядь, — кинул мне тем временем Мишка и потрепал по тропе, по направлению к дому.
Как долго она стояла в проеме и наблюдала за мной, не знаю. Я с удовольствием лил на себя воду и на дверь не думал смотреть. Да и невдомек мне… в ум даже взять не мог, что эта женщина придет сюда все-таки! Но явилась… стоит вот, и крупные, четкой линии губы ее, кривятся в усмешке.
— Здравствуйте, Николай Алексеич, — мягко произнесла она… я бы даже сказал, мурлыкнула.
Мурашки мои были тут, как тут — вниз по хребтине так и побежали.
— И вам здравствуйте, — ответил я, — Вы бы шли Любовь Михайловна и дальше малину есть, а мне бы дали возможность спокойно домыться.
— А чем я вам мешаю-то, Николай Алексеич? Да и малины нет уже — посохла вся на кусту, — а глазами своими, темными, влажными — словно слеза на них набежала, оглаживала мои плечи! Потом прямо физически почувствовалось, как жадно прошелся ее взгляд по волосам на моей груди и спустился за ними ниже…
Тут и понимание пришло, что мурашки даром не отбегали… сам посмотрел вниз и устыдился — стою вот, голый, как в первый день своего рождения… хотя, нет, реакция моя на эту женщину была совсем не детской, только вот именно это вводило в смущение еще больше. Я, взрослый человек, а чувствую себя, как пятнадцатилетний подросток, что за переодевающимися одноклассницами подгладывает! Только нынче голый я, а от этой женщины мне и взгляда хватило!
«— Да чтоб ее!»
Я плюхнулся на полку и прикрылся веником, но сказать ничего не успел. Женщина ступила внутрь маленького помещения и развязала запахнутый халат на себе… под которым ничего не было. И я, еще минуту назад способный соображать хоть как-то, понял, что все — поплыл, а те разумные мысли были последними…
— Любовь Михална, зачем вы… — все ж попытался я не столько ее остановить, сколько в последней надежде — себя собрать.
— Вот какая здесь и сейчас… Любовь Михална? — звук виолончели ее голоса и вовсе рухнул туда, где только бархат и вибрация остались, — Есть другие имена — подходящие… Любушка, Любавушка, Любаня…
Одна рука ее скользнула вниз и откинула веник с колен, а другая уже вцепилась мне в волосы, в загривок.
Я не смог…
Ничего не смог — ни слово, ни действие ей противопоставить. Едва осознавая, что делаю, подхватил налитые, с темными твердыми вершинками груди и уткнулся меж них лицом.
Все, сдался.
Но уже не понимал этого… ладони мои переместились ниже, прошлись по тонким, даже на ощупь хрупким, ребрам, не удержались там и, откинув липнущую ткань халата, скользнули к спине. И принялись танцевать, спеша, жадничая и не особо заботясь, что телу под собой быть может доставляют боль.
Но меня не остановили… более того, ко мне льнули, ластились и, вроде как, требовали чего-то иного.
А я мог… мог дать еще многое!
Подхватил там, где моим ладоням было особенно полно, и все остальное подмял под себя. Последней осознанной мыслью была досада на тесноту узкой полки. А умащивая нас с Любой на нее, действовал и вовсе уже машинально — мешающую мне ногу закинул на шею себе, вторую же покрепче прихватил под коленом… Следом сладостный бред, как всегда… словно в первый раз и он же последний… как обычно… и извечная жажда вырвать, выхватить… выпросить то, что на миг дарует ощущение жизни в ее идеале — без боли, сомнений и неизбежного конца.
Пришел в себя резко — сразу, от того, что руку… кажется большой палец… прикусили. Утробное рычанье издал уже я сам… потому и выдернуло из сладостного марева так полно.
Ладони никак не хотели отпускать то, что имели, но я сделал над собой усилие и, приподнявшись, отстранился.
— Любовь Михална… — в горле першило еще, и произнесенное имя прозвучало с рыком.
Мне продолжить не дали:
— Да оставь Коль это… хоть сейчас! — голос женщины тоже был низким и хриплым, но вот неудовольствие в нем прозвучало не менее отчетливо.
А вот я, как ни странно, почувствовал от этого некое удовлетворение. Так же было отрадно сознавать, что видно вытряхнутый полностью, я на этот голос больше оторопью не реагировал и мышом пред змеей себя не ощущал. Но состояние мое вообще было довольно странным — тело полнилось сытым довольством, но вот разум, на данный момент трезвый и не плывущий под сладким ядом, принялся это слабое тело укорять.
Хотя какой смысл казнить себя за то, что ты мужчина? Никакого. Да и, не смотря на то, что мной, считай, воспользовались… хм, вынудили даже, но свое-то я получил сполна! Тут не обманули — все что «пообещали», выдали. Все ж, Любовь Михайловна была отменно хороша.
А потому я решил ее больше не злить… да и сворачивать все это давно было пора, а раздраженная, она могла и начать выяснять отношения. По опыту помнилось, что такие женщины почему-то всегда уверены, что в дальнейшем все должно быть только в соответствии с их желанием. Но, опять же — почему-то, совершенно не брали в расчет то, что мужчину-то они и до этого не спрашивали, и некоторые, когда от головы слегка отхлынет, как вот у меня сейчас, могут об этом и вспомнить.
— Люба, давай уже к дому продвигаться, ночь на дворе.
— Это все, что ты можешь мне сказать?! — недоуменно воззрилась она на меня, — После всего, что только что было?!
Так, эта женщина, похоже, очень не любит, когда что-то идет не по ее… а мне истерики не надо.
— Почему же… — я потянулся к ней и ухватил за подбородок, и, глядя глаза в глаза, сказал: — Ты была сладкая, мягкая и очень горячая… с-сука… — и, не столько целуя, сколько кусая, впился ей в рот.
Нет, я так с женщинами обычно не разговариваю, и не веду себя — тоже, даже с теми, с кем жизнь меня сталкивает на одну единственную ночь. Но опыт… опыт подсказывал, что с этой только так и нужно — она не просто привыкла брать все, что ей приспичит, не думая, но и ожидает, что и у другого при этом напрочь сорвет голову.
А потому, уже без особого удивления пронаблюдал, как ее тонкие ноздри принялись нервно вздрагивать, а раздражение в глазах заволакивает жаркой томностью. Но вот движение руки вверх по моему бедру я пресек сразу.
Нет, так уже дело не пойдет! Я пытался не допустить капризов, а не потакать им.
— И все же пора в дом.
— Так завтра же воскресенье! Давай, кстати, сходим в торговые ряды, может, что купить удастся. Да и взять бричку можно, съездить к реке за слободу подальше. Жара такая, искупаемся… — мечтательно протянула она.
— Не могу. Дежурю завтра с вечера, — ответил я.
Но так просто ее было не унять.
— А до этого? Целый день же свободен!
— Утром мы с Мишкой дровами заниматься станет. А в обед мне кое к кому сходить надо, пообщаться — поговорить.
— Ой, да что те дрова?! Обходились как-то раньше? Вон, в прошлом году, солдатики благодарные, что с госпиталя выписывались, набежали и перекололи все за два дня! А нет, так я кого-нибудь пригоню. Но вот с кем ты общаться собрался? — она прищурилась и зло посмотрела на меня.
«— Это что, ревность что ли? Быстро же меня присвоили!»
И я ответил жестче, чем хотел, и более информативно, чем следовало:
— По делу, к Павле Семеновне Аршевой нужно сходить. Она человек пожилой, будет ждать меня, так что откладывать я не стану. К тому же, это важно по работе.
— Это кто такая? Та бабулька что ли, что в библиотеке полы моет? И что она тебе такого важного может рассказать?!
— Я, если честно, удивлен, что ты ее вообще знаешь, — посмотрел я на собеседницу.
Люба пожала плечами:
— А че мне ее не знать, я уже лет пять в Бережково живу, и в библиотеке той не раз бывала. А вот что бабка может сказать такого, что тебе бежать к ней надо спешно, представить все равно не могу! Может, не пойдешь к ней? Зачем?
— Я тоже не знаю, что она рассказать мне хочет. Но сходить нужно обязательно.
— Ну, как знаешь… — сказала на это женщина и искоса на меня глянула. Глаза ее смотрели зло, а губы упрямо сжимались.
«— Ничего, иногда полезно осознать, что не все в руки по первому желанию валится!»
Так же я думал, когда минуту десять спустя укладывался в постель в своей комнате. Так же мне думалось, что скорее всего, если все будет продолжаться в том же духе, то спать мне в этой удобной кровати и наслаждаться уютом родного дома придется недолго. И поскольку квартиру снять я не смогу, потому как это обидит моих родных, предстоит мне проситься в барак, в рабочий поселок. Ведь объяснять Арине с Марфушей причины своего ухода из дома… нет, это выше моих сил — увольте. А так, дали на работе комнату в бараке, как одинокому мужчине — и дали, и вопросов нет. Вот только отведем облаву на бандитов, которую задумал Михаил Лукьянович, так и возьмусь за решение этой проблемы…
Когда я уже засыпал, мне показалось, что скрипнула калитка, но так как никому из наших ходить по ночам куда-то нужды не было, внимания я особого на это не обратил.