«Не в тигрицу ли стреляет Евтей?» — с тревогой подумал Павел и, не спрашивая согласия Савелия, торопливо расстрелял в воздух все пять патронов. Загудела, заохала потревоженная гулким эхом тайга, с ближних елей серебряной пылью посыпалась кухта. Но вот умолкло, кануло в дебри эхо, тишина воцарилась кругом. Тигроловы с тревогой вслушивались в нее. Евтей, если все благополучно у него, должен непременно откликнуться выстрелом. И долгожданный этот выстрел прозвучал, и Павел через минуту ответил ему тоже одним выстрелом.
— Ну, слава богу! Жив-здоров братуха! — едва поспевая за расшагавшимся Павлом, радостно воскликнул Савелий. — Ничо-о! Скоро мы его малость подкормим, подпоим, взбодрим... Чо там впереди, Павлуха? Чей след? Не кабанья ли тропа? По такому глубокому снегу легко кабана добыть. Тигра надобно покормить, да и нам бы не мешало свининки.
Торопливо подойдя к следу, Павел невольно взялся рукой за ложе висевшего на груди карабина — это была, действительно, заснеженная кабанья тропа, но на ней четко отпечатался след тигрицы — он был уже подмерзший, но и не присыпанный легкой предутренней порошей. Собаки, жадно втягивая ноздрями воздух, тянули в ту же сторону, куда ушла тигрица.
— Тропа попутна — пойдем по ней, — тихо сказал Савелий. — Барсика к поясу привяжи, чтобы стрелять не мешал. Да и чтобы не вырвался — не дай бог, за тигрой увяжется...
Привязав поводок к поясу, Павел, держа карабин наизготовку, осторожно двинулся по тропе. Барсик отказывался идти сзади, все норовил обойти хозяина и вырваться вперед. Амур тоже тащил своего хозяина вниз.
— Павлуха! — тихо окликнул Савелий. — Дай-ко мне твово Барсика: помешат он тебе стрелять, дернет в самый неподходящий момент — упустишь зверя.
Передав собаку, Павел пошел вперед со взведенным затвором. Зверь может показаться в просвете деревьев всего лишь на несколько мгновений, и в эти мгновения надо успеть прицельно выстрелить. Цепкие глаза охотника внимательно ощупывали все пространство впереди, задерживаясь на каждом подозрительно темном пятнышке среди заснеженных деревьев и кустов, и наконец остановились на сером продолговатом бугорке, неестественно выступающем из-под снега. Сойдя с тропы и держа карабин у плеча. Павел стал медленно приближаться к бугорку, пока ясно не различил, что это лежащая на боку чушка. Поймав ее в прицел, Павел все ждал, когда она вскочит на ноги, но она была неподвижной. Чушка с разорванным горлом лежала на забрызганной кровью копанине. Ноги ее были уже замерзшие, но вся туша еще теплая. Тигрица свалила чушку мгновенно и, не тронув ее, а лишь постояв над ней и постегав хвостом, вернулась на тропу и ушла вниз.
— Это она от злости, — покачал головой Савелий. — Злая попалась, стерва! Евтейке, наверно, спать не давала. Бывают такие иногда: заберешь у нее тигренка, а она потом ходит и давит поголовно зверя — всю злость на ём измещает.
— Наверно, не злость это, Савелий Макарович, — неуверенно возразил Павел. — Просто инстинкт у нее первое время остается — задавить зверя и привести сюда детей своих, ну вот и давит она, а детей нету, вести некого. Ну и продолжает давить, пока не поймет, что зря давит.
— Может, и так, — согласился Савелий. — А только сейчас нам эта чушка как нельзя кстати пришлась.
Быстро разделав чушку, тигроловы, до отрыжки накормив мясом собак и нарезав мякоти на корм тигру, очень довольные зашагали к нодье напрямик по целику.
У подошвы сопки, за километр до нодьи, стали попадаться засыпанные снегом тигриные следы, но, чем ближе подходили охотники к нодье, к запаху дыма — тем следы встречались чаще, и свежей они были.
— Ты смотри, как она куролесила! Ты посмотри! — удивлялся Савелий. — Давно, давно таких нахальных не встречал.
Но, когда он увидел свежую, набитую до ледяной корочки, тропу тигрицы в какой-нибудь сотне метров от нодьи, множество прыжковых следов к самой нодье и к срубу, то, обогнав Павла, побежал впереди, тревожно крича:
— Евте-ейка! Евте-еюшка!! Брате-ельник!!!
— Ну чо кричишь?! Чо кричишь, как полоумный?! — раздался голос Евтея, и вслед за этим из-под дымящегося навеса вышел и сам Евтей — весь закопченный, перепачканный сажей, похожий на дюжего деревенского кузнеца.
Свежие тигриные следы обрывались в десяти шагах от сруба, огибали его и терялись в молодом пихтаче. Здесь же виднелись и старые следы — на них лежали там и тут черные головешки и обгоревшие куски дерева.
«Головешками отбивался», — догадался Павел, чувствуя, как холодеет спина от страшной догадки.
Тигриные следы виднелись и слева, и справа от табора, и там тоже всюду лежали и стояли торчком черные головешки...
— Батюшки! Да тут настояшше побоишше было! — воскликнул Савелий.
— Пришлось повоевать... Будь она неладна! — сдерживая радость, откликнулся Евтей.
Павел ожидал, что братья обнимутся или хотя бы пожмут руки, но они просто кивнули один другому приветливо, как будто и не расставались.
— Очень вы меня сейчас выручили, ребятушки! — помогая Савелию снять котомку, взволнованно сказал Евтей. — Пять патронов всего осталось. Ночью-то я головнями кидал в нее, без выстрелов обошлось. А тут, гляжу утром, — прет как танк. Два раза стрелил над ней, чуть отскочила и опять повернула... Ну уж дальше невозможно терпеть! Три патрона всего. Или она меня, или я ее. Только хотел ей промежду глаз пулю пустить, а тут — бабах! Бабах! Бабах! Ваши выстрелы. Ну, ее ровно кто шилом под задницу кольнул — рявкнула, и ходу! Ты, Павелко, стрелял? Молодец! Стрелил как по заказу. Выручил. Ишь как совпало! Ну, проходите, гостюшки дорогие, в хату мою. — Евтей с улыбкой кивнул на сделанный из жердей навес, под которым горел небольшой костерок.
Павел сразу отметил, что запас дров у Евтея небольшой.
Савелий принялся торопливо выкладывать из мешка продукты. Рассеянно следя за его руками, Евтей спросил напряженным голосом:
— Юдова с собой забрали?
— Ишшо чего! На пасеке мы его оставили, как условились...
— Да где же он? Что с ним случилось?! — Евтей тревожно посмотрел на Павла. — Где Юдов?
— Ты, братуха, не беспокойся. Он уже сам за себя побеспокоился, — продолжая выкладывать продукты, тянул с ответом Савелий. — Иудов он, а не Юдов. На осине повесить бы его за одно место...
— Да не тяни ты за душу! — рассердился Евтей. — Толком сказывай: что с ним?
— Драпанул — вот где Иудов!
— В деревню?.. Обидели вы его, что ли? Ничего не пойму! — Евтей опять повернулся к Павлу: — Объясни мне толком, почему Юдов в деревню ушел?
— Он не ушел, Евтей Макарович, а сбежал. На следующее утро, как мы ушли отсюда, он должен был вернуться к вам. Мы так и рассчитывали, а пришли вчера на пасеку — оказалось, сбежал...
Выслушав Павла, Евтей, вопреки ожиданиям тигроловов, не возмутился, но даже обрадовался:
— Ну и хорошо, что сбежал, хорошо, что живой! А то я тут испереживался весь. Не дай бог, думаю, что-нибудь случится. — И, поколебавшись, сказал виновато: — Я ведь все время опасался за него, ребяты... Всякой подлости ждал от него... Правду говорят: человек познается в мелочах... Этот человечишко и в мелочах-то был пакостник. Конфеты шоколадные прятал от нас да тайком их и ел. Было, видать, еще что-то вкусное в рюкзачишке у него, очень уж Барсик старательно всегда обнюхивал рюкзачишко. Я уж вам ничо не сказывал, опасался раздору. — Евтей усмехнулся, взглядывая на брата. — Он ведь любимчиком у сынка твово был...
— Да ну его к черту, Евтеюшко! Давай-ка лучше чайку вот попьем — кипяток, гляжу, приготовлен у тебя, заварить только надо.
Опасаясь, что Евтей вновь заведет речь о взаимоотношениях Юдова с Николаем и, чего доброго, примется еще приплетать к этому и Павла, Савелий, заваривая чай, стал торопливо рассказывать о том, как Николай повредил ногу и как Павлу пришлось вытаскивать его на пасеку. Рассказывая, он ни словом не обмолвился о большой ссоре с Павлом. Евтею это показалось неестественным и, посматривая на Калугина испытующе, он спросил:
— Как на духу отвечай — измывались над тобой Лошкаревы?
— Нет, этого не было, Евтей Макарович, — решительно сказал Павел, поймав на себе напряженный взгляд Савелия. — До обеда мы шли очень мирно...
— А после обеда рассорились?
— Да нет, Евтей Макарович, — улыбнулся Павел. — Ей-богу, не успели мы поссориться... После обеда Николай ногу ударил, и там уж стало нам не до ссоры...
— Вот-вот, разве что не успели, — недоверчиво закивал Евтей. — Честно говоря, я думал, выживут они тебя, пожалел уж, что остался у нодьи. Надо было Николая здесь оставить.
— Ни об чем не жалей, Евтеюшко! Ишшо чего! — взбодрился Савелий. — Чо жалеть-то? Сам же всегда говоришь: все, что не деется, деется к лучшему... Человек в беде познается. Ну я вот, может быть, энтим разом, в беде-то... — Савелий покашлял, насыпав в чайник заварки, продолжал трудно: — Может быть, в беде этой и признал Павла по-настоящему... Надежный мужик! И тигролов из него выйдет, я тебе скажу, самый что ни есть хваткий — без подмесу! Ты думашь, Евтеюшко, мы с Павлухой зря сходили в тот Гнилой ключ? Не зря, не зря...
Евтей, выслушав брата, сказал с чувством:
— Ну что ж, брательничек, если так действительно... очень я рад тому! У меня теперь камень с души свалился. — И, подсаживаясь к огню, довольно поглаживая выпачканную сажей, свалявшуюся бороду, с нетерпением оглядывая еду, сказал устало: — Еще бы часика три вздремнуть, то и вовсе вся жизнь малиной станет...
— Это мы устроим, Евтеюшко, устроим! — с готовностью закивал Савелий. — Вот мы прям тут под навесом палатку поставим, печку в ней установим, козьи шкуры есть на подстилку, спальник пуховый — ложись и спи, а мы с Павлухой тигра покормим, дровишек напилим. В два часа я тебя разбужу, пообедаем и на пасеку с тобой пойдем. Пасечник с Николаем яшшик для тигра седни сделают. Седни же помощник к Дубову приедет на лошади, стало быть, завтра сюда на санях пробьемся.
— А Павла хочешь здесь оставить?
— Ну дак чо — конешно. Собак он к срубу привяжет, сам в палатке в спальнике спать будет. Печку ясеневыми поленьями заправил — и спи! Ежели тигра станет подходить — собаки залают. — Савелий вынул из мешка две ракеты, важно потряс ими: — Как станет подходить, одну ракету пустит — и больше уж не захочет тигра сюда вернуться. Да и пора уже ей возврашшаться к другому своему отпрыску, а то и его прозевает скоро.
— Теперь-то уж хоть так, хоть эдак — все одно прозевает, — заметил Евтей, сонно посматривая на рдеющие угли костра.