Прошло еще две недели. Суббота, выходной день. Анатолий шинковал морковку, а на плите в это время в казане шкварчало мясо курицы, порубленное на мелкие кусочки. В кастрюльке рядом варился бульон из остова все той же птицы, под струей холодной воды в миске промывался рис.
Рита сидела за столом, подперев руками голову, и наблюдала за процессом приготовления пищи.
— Толь, теперь у меня есть настоящий паспорт. Я больше не человек без имени, я — просто человек. Ты рад?
— Рад, но это не твой паспорт.
— Почему ты просто не умеешь радоваться? Толя, тебе меня совсем не жалко? Это потому, что ты не любишь…
— Люблю!
— Скажи громче, скажи так, чтобы я услышала и почувствовала. Мне очень важно знать, насколько ты меня любишь.
— Киса, я тебя люблю! И я рад, что у тебя есть паспорт, но еще больше был бы рад, если бы мы узнали, кто ты на самом деле. Лук почисти.
— Толь, у меня от него слезятся глаза, я плачу и становлюсь некрасивой. А некрасивую ты меня разлюбишь. И что было бы, если бы мы узнали? Ты сам утверждаешь, что я рожала, значит, где-то там, неизвестно где, есть мужчина, с которым я жила когда-то, но люблю я тебя, зачем мне эти воспоминания? Или ты хочешь от меня избавиться вот так — найти мое прошлое и закрыть передо мною свою дверь?
— Киса, мы сделали тебе паспорт. Теперь ты можешь спокойно лечь в стационар и снова стать красивой.
— Сам чисти свой лук! Можно было бы приготовить что-то попроще плова. Или пойти погулять. И не тратить время попусту. Я так ждала этого выходного, надеялась провести его с тобой, пообниматься. Я так люблю с тобой обниматься и все, что потом, и хочу, чтобы это не кончалось.
— Так не бывает, это противоречит физиологии.
Она подошла к нему и обхватила со спины, заскользила руками по груди, животу, поглаживая, лаская, пытаясь пробраться под ремень джинсов. Анатолий же заводился и раздражался одновременно. Делать два дела сразу никак не получалось, и желание обладать ею — пересиливало.
— Ну и что ты творишь? Киса, я готовлю обед.
— А я соскучилась. Я так ждала этот день, я хочу тебя чувствовать всего-всего. Выключи газ и пойдем.
— Киса-а-а! Погоди, дай запустить рис, и тогда я почти свободен, ты сама потом есть захочешь.
— Нам не хватит времени, ты будешь думать про свой рис, а я не хочу ограничений. Забудь про этот дурацкий обед! Разве я тебе не нравлюсь? Довольствуйся мной одной, не дели меня с пловом, я — лучшее из удовольствий.
Толик поддался на уговоры, она утянула его в постель, где все получилось у них просто замечательно, хоть он и не настроен был сначала. Но на то и сладкая женщина, чтобы забыть обо всем. Анатолию секс с ней казался наваждением. Они двигались в едином ритме, они были единым целым. Никогда ни с кем до нее он не испытывал такого дикого удовольствия. Эту женщину хотелось снова и снова. Даже после того, как они ссорились, а не ссориться с Ритой не получалось, обладание ею сносило крышу.
Потом она что-то говорила ласковое и томное, лежа у него на груди, а он уснул под звуки ее голоса.
Проснулся оттого, что что-то упало и разбилось на кухне. Застал Риту, вылавливающую ложкой кусочки курицы из казана, а на полу валялись осколки его любимой чашки, которую мама дарила, когда приезжала в последний раз.
— Я проголодалась, — она пыталась оправдаться, продолжая жевать и повернувшись к нему. — Вот, пришла перекусить и крышкой чашку задела… Прости, я бываю совсем неуклюжая, но это ведь после операции, да? И из-за травмы? Оно же пройдет, когда ты вторую мне сделаешь? И вообще, я не виновата, чашка сама соскользнула со стола и разбилась, я теперь шевельнуться боюсь, выскочила босиком, могу порезаться. Толя, ты ведь не хочешь, чтобы я поранила ножки? Что ты с таким сожалением смотришь на осколки? Это всего лишь чашка, подумаешь, купим новую, я могу выбрать. Будешь пить и думать обо мне.
Он подошел к ней, она отложила ложку, которой ела, и обвила его шею руками.
— Сейчас возьму тебя на руки и отнесу в постель, только давай договоримся… — глядя с улыбкой ей в глаза, произнес он.
— Не буду я с тобой ни о чем договариваться! Лучше полежим еще немножко, а потом поедем к твоей противной Вере. Если бы ты знал, как я ее ненавижу!
— Киса, тебе не за что ее ненавидеть, она пытается нам помочь. И именно она пришла на выручку с паспортом. Ты можешь лежать, а я уберу осколки и доделаю ужин.
— Я наелась, мне больше не хочется. Ты ведь поедешь со мной?
— Я хотел почитать.
— Вот так всегда. Ты просто не хочешь ей показывать наши чувства, ты стесняешься меня, — ее глаза заблестели от подступивших слез.
— Киса, я не стесняюсь, и она знает, что я люблю тебя.
— Но не одобряет твой выбор, ты же предпочел меня ей.
— У нас с ней давно нет никаких отношений, мы не сошлись характерами. Прекрати ревновать. Мы с Верой с детства были друзьями. Ну, как друзьями… Она с родителями жила в Ленинграде, а я в Москве. Отцы наши дружили, когда ездили на конференции, детей, то есть нас, брали с собой — погулять, посмотреть город. Вот мы и встречались иногда, а после института я переехал сюда и мы поженились. Даже не встречались, просто решили, что наш союз выгоден нам обоим. Перспективная пара молодых ученых. Родители купили квартиру вскладчину. Вот так и жили. Говорят, мы смотрелись очень даже.
— А что потом? Толь, ты ее совсем не любил, что ли? Она же красивая.
— Любил, наверно. Я работу любил. Много оперировал, часто дежурил. Я был плохим мужем.
— Так ты со мной к ней поедешь? — Рита резко сменила тему, боясь услышать нечто лишнее для себя.
— Поеду. Сейчас соберусь.
Она вдруг разрыдалась.
— Зачем ты мне про нее рассказываешь? Я не хочу знать про твоих бывших!
— Рита, — Анисимов не ожидал такого взрыва эмоций, — не было у меня бывших, только Вера.
— Так я тебе и поверила, насмотрелась на сестричек в больнице, они к тебе чуть в не штаны лезут. И подкармливали, и ублажали…
Что будешь с ней делать? Анатолий не знал — смеяться или сердиться. И по-любому она возбуждала его, вот и слезами своими тоже. Как это получалось, что даже плакала Рита привлекательно? Хотелось утешать, трогать и трахать.
А почему нет? Успеется к Вере…
— Киса, ну что ты? Перестань, иди ко мне…
Он привычно обнял, она с готовностью прижалась.
— Я тебе сейчас рубашку испорчу слезами…
— Ничего, постираем…
Он гладил ее смешные короткие волосы. Отрастут. А руки Риты уже тянулись к его ремню, добирались до члена. Достаточно было одного прикосновения, нет, даже мысли, что она дотронется, и все — пелена вожделения туманила разум.
— Киса, хочу тебя! — Они уже добрались до кровати, сбросили одежду, легли. Все это с нетерпением, как в первый раз, обрывая пуговицы…
— Дай мне его скорей, — прикрыв глаза и разводя бедра, прерывисто вздыхала она.
Поднимаясь над ней, еще до того, как войти, он знал, что будет. Помнил об этом, о ее упругой глубине, трепете, сильных оргазмах, от которых сносило крышу. С каждым разом он все сильнее впадал в зависимость от этого и как наркоман хотел все большей дозы. А Рита давала, ее и просить не надо было, достаточно раздеть и пощекотать соски, сжать рукой влагалище. Как врач он прекрасно понимал, что с ней происходит, это заводило еще сильнее. Анатолию нравилось возбуждать ее до такой степени, что она не стонала, а подвывала по-звериному, кусалась, царапалась, изгибалась, как при столбняке. Тогда он поднимал ноги Риты себе на плечи и входил резко и глубоко, с первого удара ловил кайф от частых содроганий ее лона, от крика, рыданий, невнятных слов, от метания рук. И всего этого было мало, мало… Он вбивался в нее снова и снова, отпускал себя, срывался, кончал, изливался весь. Любви не было, нежности не было. Страсть дикая, безумная, неутолимая.
Из соития выныривал, как с большой глубины, задыхаясь, с замутненным сознанием, полностью вытряхнутый эмоционально, опустошенный, в звенящей легкости частого биения пульса.
Анисимов не поднялся в кабинет Веры, остался на улице, обосновавшись в одном из соседних дворов. Время у него было, не менее часа длился каждый сеанс. Длился, но не приносил ничего, кроме все учащающихся приступов ревности Риты. Она просто ненавидела Веру. Вера же с невозмутимым спокойствием проводила один сеанс за другим. И деньги у бывшего мужа спокойно брала.
Ему же приходилось брать дополнительные дежурства, соглашаться на левые консультации по протекции все той же Веры. Необходимо заработать, чтобы тут же эти деньги отдать.
Иногда он чувствовал себя загнанной лошадью. Корил, что перестал помогать матери. Той приходится жить на одну пенсию. Раньше посылал немного с каждой зарплаты. Отложить не получалось, все как в прорву. Даже то, что лежало на черный день, улетело среди белого. Но деньги — это всего лишь деньги. Так говорила Рита. Они созданы для того, чтобы их тратить. Что жалеть? Они обесцениваются, но если приносят удовольствие, то и потрачены не напрасно. Говорила, что после второй операции, когда восстановится здоровье — пойдет работать, чтобы помочь ему.
Он верил. Бежал домой с работы, заскакивая по дороге в магазины, закупая продукты, чтобы приготовить, накормить и увидеть блеск похоти в ее глазах. Правда, про похоть он не думал, ему казалось, что вот это и есть настоящее чувство, когда все скандалы заканчиваются жарким сексом, когда не обращаешь внимания на ее колкости, на обиды. Все это кажется проявлением любви. Потому что любить, как она, не может никто.
Никто никогда не реагировал на него, никто не заводился от малейшего прикосновения или незначительной ласки. Ему думалось, что он важен ей. Что она вся для него, что принимает его уставшего и разбитого, что выслушивает все про работу, про операции, про больных. Что скандалит и ругается только потому, что сама из тех же его пациентов, что сочувствует и понимает, что скучает и ждет.
Рита стала его идеалом, той самой женщиной, о которой он мечтал всю жизнь. Настоящей женщиной, его женщиной.
Нет, он не хотел чтобы она вспоминала. Потому что если к ней вернется память, то она уйдет…
Он слишком привязался к ней. Он больше не жил без нее. И допустить ее ухода из своей жизни никак не мог.