Анисимов решительно вошел в процедурный кабинет.
— Катя, нужно поговорить.
Она растерялась и смутилась. Впрочем, она всегда смущалась при виде его. Спросила испуганно:
— Что случилось, Анатолий Сергеевич?
— Даже не знаю, как и сказать. Помощь мне твоя нужна.
— Все, что угодно…
— Так уж и все? — усмехнулся он. — Ведь не знаешь, что попрошу.
— В разумных пределах, конечно, но вы здравый человек, а потому я в вас не сомневаюсь. Говорите, что надо сделать?
— Помнишь ту ночь, когда у меня пациентка умерла? Они безымянные обе поступили, а потом мне баба Нина паспорт отдала.
— Про паспорт не помню, а ночь очень даже хорошо. Так вторую поступившую, ну ту, что умерла, муж опознал. Ее похоронили уже. Давайте, я бабу Нину позову, или пойдем к ней. Она в подсобке, пациентов нет пока, тихо, заодно чай с пирожками попьете. Я сама пирожки пекла, с картошкой и с грибами.
— Пирожки-то хорошо… — думая о своем, сказал он. — А пошли, если баба Нина нам всю правду расскажет, то я от пирожков не откажусь. Как ты все успеваешь, Катюша? Вот жена кому-то достанется, даже завидую.
— Думаете, у меня парня нет? — она спросила с вызовом, Анисимов даже удивился ее вопросу.
— Я вообще на эту тему не думаю. Надеюсь, парень у тебя хороший. Но если тебя обидит, пусть на себя пеняет — свою сотрудницу в обиду не дам, — пошутил Анатолий.
Они дошли до подсобки, где хранили чистые пеленки, белье и перевязочный материал, здесь же отдыхали медсестры и санитарки.
Баба Нина встретила, захлопотала, усадила Анатолия за стол, налила чай, пододвинула миску с пирожками. Он съел один, с удовольствием взяв второй.
— Спасибо! Вкусно до невозможности. Я что зашел, баба Нина, про паспорт ночной пациентки, что вы мне тогда отдали, вспомните подробно.
— Паспорт? Помню. Я вещи перебирала, думала, может, постирать что, ну если целое, а тут он в куртке под подкладкой, я достала. Потертый, а все документ. Вот и отдала.
— В чьей куртке он был? В чистой или вонючей? — уточнил Анисимов.
— А мне почем знать, к тому моменту все тряпье воняло, в одной куче лежало. Не помню я. А что случилось? Говорили, что женщина в себя пришла.
— В себя-то пришла, но паспорт не ее.
— Анатолий Сергеевич! — обе женщины произнесли это одновременно, всплеснув руками.
— Отек на лице спал, пусть гематомы еще не сошли, цветут, но видно, что лицо на фотографии в паспорте другое. Что делать — не знаю. Говорят, муж приходил?
— Был. Сам-то еле на ногах держался! И кашлял так нехорошо, как туберкулезник. Денег, говорил, нету и про дочку. Что одна дома, все повторял, как будто бредил. Не в себе. А каким ему быть, горемычному, при такой жене! Пропила, наверняка, все и по миру их пустила. Мне его так жалко стало, чай принесла, напоила горячим. А потом тот бандит его увел.
— Какой бандит? И «горемычный» ваш точно жену опознал?
— Точней не бывает. Плакал, вот те крест, — баба Нина демонстративно перекрестилась. — А вы сами-то с милицией не говорили?
— Говорил, дал показания, но я же был уверен, что паспорт той, что в реанимации. А на деле?
— А никто не знает, чей это паспорт, и принадлежит ли он этим женщинам вообще, — вставила свои три копейки Катя. — Его могла обронить та, помните, на которую стекло из книжной полки упало, вы ей лоб зашивали. Или тот мужчина, который пальто снять отказался, ну с работы шел и поскользнулся.
— С чего бы мужчине ронять женский паспорт? Катя, они все должны быть записаны в журнале регистрации. Давай смотреть.
Катя сбегала за журналом. Мужчина с отказом от госпитализации там значился, женщина, на которую стекло упало, тоже, две безымянные были. И все.
— Баба Нина, Катюша, где данные по бандиту? И почему вы решили, что он личность криминальная?
— С пулевым ранением? Я сама ему плечо простреленное обрабатывала. А Михайличенко голову зашивал, там ничего такого, но кровищи. Только кожа лопнула в теменной области справа. И он ушел, еще мужа покойницы с собой увел.
— Запись где?
На свой вопрос ответа Анисимов не получил.
— Дело ясное, что дело темное. Сколько вам дал Михайличенко, отвечать будете?
— Ты, Сергеич, не шуми почем зря. Время не то, чтобы от денег отказываться. А выбор у нас небольшой, мы могли взять с Катей и еду купить или не взять, тогда Михайличенко на эту сумму был бы богаче, а записи в журнале как не было, так и не появилась бы. Взрослый мальчик, понимать должен.
— Понимаю и не скажу никому. Только вот делать что? Не в милицию же паспорт нести.
— Не дай бог в милицию, — запричитала Катя, — вы сами после милиции людей оперируете. Знаете, что они там творят. А тут вас обвинят, не иначе. Я вот что думаю. Надо по прописке сходить и разузнать, вот и выясним, чей паспорт. А если повезет, хозяйке отдадим. Тоже доброе дело. Может, сходим после работы, Анатолий Сергеевич?
— Хорошо, Катюш. Хоть и говорят «послушай женщину и сделай наоборот», но думаю, что в данном случае ты права. Прогуляемся.
Анисимов зашел за Катей, как и обещал, и они вместе поехали на автобусе по Ленинскому Проспекту, до метро Московская, затем уже на метро до Невского Проспекта, от Дома Книги снова на автобусе до Исаакиевской площади, а там уж пешком по Вознесенскому проспекту, пока не свернули в Переулок Пирогова.
По дороге Катя рассказывала, как врачом стать хотела, как училась в училище, а тут время такое, что, видимо, не судьба в институт поступать. Как нравится ей работа. Анатолий слушал, не перебивал.
Почти пришли. Оставалось отыскать дом и квартиру. Это труда не составило, подъезд был всего один. Сквозной. Вторая дверь вела во двор, окруженный со всех сторон стенами соседних домов.
— Люблю старый город, — произнесла Катя, — Петербург Достоевского. Тут особая атмосфера, даже дышится иначе.
— Да и Раскольников с топором. А всех недобитых бабок везут исключительно к нам на восстановление.
— Шутите? Нам по лестнице на третий этаж.
— А что остается. Мне очень не нравится вся эта история.
— Ну больная же в себя пришла?
— Да, она в сознании, отзывается на имя Рита, потому что я ее так называл все дни после операции. Но она ничего не помнит.
Он позвонил в один из пяти звонков у двери, квартира была коммунальной. Ждали долго, наконец из-за двери раздались шаркающие шаги. Открыл им здоровенный мужик в семейных трусах и тапочках. Рожа помятая, небритый, вихры рыжие ершом стоят.
— Вам кого?
— Мы разыскиваем Риту. Маргариту Новикову. Здесь она проживает?
— Не проживает. А на кой она вам? Шалава.
— Вы ей кем будете?
— Сосед, за бабкой ее приглядываю, которую Риточка ваша бросила. А золотишко бабкино умыкнула.
Анатолий с Катей только переглянулись.
— И давно она тут появлялась последний раз? Может быть, вы разрешите нам с ее бабушкой поговорить?
— Не разрешу! Вы сами-то кто? Из милиции или откуда?
— Не из милиции мы, из больницы.
— Ну, если сдохла, так туда ей и дорога! А вы спрашивайте да катитесь своей. Было бы о ком! Пила Ритка сильно, гуляла, проституцией на жизнь зарабатывала, вот и спилась, как все такие. Долго не было ее, потом явилась, украшения забрала и сказала, что за границу едет, а бабка ей по барабану. Растила, кормила. У-у-у-у, шалава, все выгребла подчистую и ушла. Года полтора-два назад.
Анатолий достал паспорт и показал мужику фото.
— Это она?
Тот внимательно разглядывал лицо на фотографии. Вертел и так и сяк, листал, потом мотнул головой, вернул паспорт Анисимову.
— Данные ее, прописка, год рождения вроде тоже, а фото нет. И гуляйте вы мимо, пока я милицию не вызвал.
Дверь захлопнулась, шарканье затихло.
— Ну, что теперь делать будем? — спросила Катя
— Не знаю, наверно, ждать. Понаблюдаю за второй, пока она лежит в отделении, а там решим. Поехали, домой тебя провожу.