Утро Анатолия началось с планерки. Заместитель главного по хирургии вынес мозг необходимостью экономии лекарственных препаратов, перевязочного и шовного материалов, а также сокращению койко-дней, проведенных пациентом в стационаре. В ординаторской только об этом и говорили. Михайличенко предложил читать молитвы и отпускать с богом. Курдюмов — перенять методику Кашпировского и гематомы рассасывать внушением под музыку. За разговорами время просто улетело, и сделать обход в подведомственных палатах Анатолий физически не успевал. На десять назначена сложнейшая, просто ювелирная операция клипирования аневризмы. Надо еще успеть морально подготовиться, но и больных глянуть не мешает. Зашел в мужскую палату, пересмотрел назначения, дал указания медсестрам. В ординаторской заполнил истории. Еще бы и женскую посетить, да времени в обрез — всех не осмотреть, однако поздороваться все же не мешает, заодно убедиться, что все в порядке, и тогда пациентки могут подождать. Хотя тяжелых у него нет, все стабильны.
Большая шестиместная палата была забита под завязку, у Михайличенко и Курдюмова тоже нет свободных коек. Надо думать о выписке.
Только приоткрыв двери, услышал голос:
— Я ждала вас.
Анатолий невольно улыбнулся в ответ на приветливую улыбку безымянной пациентки. Женщина была красива. Нет, не так! Она была слишком красива, несмотря на короткий светлый ежик волос, на повязку, на отсутствие косметики и три недели, проведенные на больничной койке.
— Обязанность лечащего врача — ежедневный осмотр, я не мог бы не зайти к вам.
— Знаю, но все равно жду. Целыми днями только этим и занимаюсь. Вы особенный.
— Я обыкновенный, — он присел на край кровати и взял ее за руку. — Так что вы мне расскажите нового?
— Ничего. Память не возвращается. Я представить не могу, кто я на самом деле. Так странно. Я умею читать и писать, я говорю, я слышу, я ем, но я не знаю, как меня зовут и что происходило со мной до того момента, как я открыла глаза и увидела вас.
— Увидели вы не меня, а реаниматолога Сидоренко. Я пришел позже.
Она здоровой рукой дотронулась до головы, показывая источник своих проблем и как бы извиняясь за забывчивость.
— Да, так оно и было. Я помню. Но только с этого момента.
— Я продолжу обход, затем у меня операция, а у вас встреча с приглашенным специалистом.
Анисимов встал, направляясь к двери.
— С психиатром?
— Да. Григорий Ильич очень хороший врач.
— Мне тоже нравится. Он рассказывает вам о наших беседах?
— Результат, не содержание.
Она откинулась на подушку и отвернулась, стало видно лишь здоровую левую сторону: высокий лоб, идеальный классический профиль, длинная шея, покатые плечи. Анатолий залюбовался. Аристократка из пушкинских времен да и только! Ее облик никак не вязался с тем, что Анисимов видел при поступлении. Конечно, травмированная часть головы сильно портит внешность, но это поправимо. Надо подождать и провести повторную операцию — вместо недостающей костной пластины поставить имплант. Но это бесплатно никто делать не станет, да и направление от невропатолога обязательно. Значит, так и останется с помятым черепом. Жаль! И это не самое худшее из зол. Память не возвращается. Куда пойдет эта женщина после выписки? Кто она? Ее обаяние, красота, манеры не соответствуют тому положению, до которого она дошла. Или довели? Анисимов часто думал о ней, о том, что где-то ее ждет семья, ребенок. Она рожала, это было очевидно. И гинеколог подтвердил.
Анатолий надеялся, что память к ней вернется. Пусть не полностью, но и не так, как сейчас, когда жизнь разделилась на «до» и «после».
Григорий Ильич объяснял ее состояние нежеланием вспоминать, да и аварию считал не случайностью, а суицидом.
Что бы там ни было, прошлое этой женщины с мягким красивым голосом и необыкновенной внешностью оставалось загадкой, как и туманное будущее.
Анисимов знал, что интернат для инвалидов отказался брать ее, но выписку затягивать больше не мог — и так все допустимые сроки прошли. По совету психиатра Анатолий перестал называть ее несуществующим именем. Теперь он вообще к ней никак не обращался, но и это не давало результата.
Сложная, тяжелая операция прошла успешно. Михайличенко, глянув на время, свалил домой, а Толик остался. Через пару часов надо будет заглянуть в реанимацию, а пока появилось время выпить кофе и посетить женскую палату.
Он читал истории, рассуждая, кого можно готовить на выписку, когда безымянная пациентка постучала в двери ординаторской, а потом вошла.
— Не помешаю?
— Заходите.
Анатолий смотрел на тонкую ладную фигурку, стройные ноги, которые не скрывал короткий халатик явно с чужого плеча, на руку, еще в гипсе.
Она подняла на него глаза.
— Я пришла попросить вас называть меня Ритой. Я знаю, что это имя мне не принадлежит, но с ним я хотя бы человек. Если бы вы знали, что я чувствую все это время! Я не говорю о физической боли, она постепенно уходит, я говорю о душе. Даже если у меня нет личности — с именем, отчеством и фамилией, — душа-то есть. Григорий Ильич утверждает, что я рожала, что, возможно, у меня есть семья и ребенок. Я не верю. Я бы вспомнила. Ребенка точно бы вспомнила. Видимо, его или ее нет в живых. Понимаете?
Она приблизилась к окну, вечерний свет озарил ее классические черты.
— Рита, кроме вас, вам никто не поможет. Я готов, но что я могу сделать? Кого искать? Где?
— Вы и так очень добры ко мне. Хорошие люди все же встречаются. Эта девочка, Катя из приемного покоя, купила мне белье. Представляете? За свои деньги, простенькое очень, я почему-то уверена, что в прошлой жизни не надела бы такое, — она застенчиво улыбнулась, — но я рада, без нее у меня и этого бы не было. Правда, стирать самой трудно, я прошу нянечек. Кто-то жалеет и стирает, а кто-то считает, что я сама могу. Люди злые в основной своей массе. Понимаете?
Она снова подняла на Анисимова глаза и прикусила нижнюю губу.
— Люди? Нет, не злые, скорее — обиженные. Кто-то больше, кто-то меньше. Причем, сами виноваты, не следят за словами, позволяют себе многое, затем страдают, — ответил он ей. — А стирать вам полезно, руку желательно не напрягать, но разрабатывать пальцы нужно.
— Я стараюсь, я очень стараюсь, и спасибо за книжку, я прочла. Вы не могли бы принести другую?
— Хорошо, постараюсь не забыть.
Домой Анатолий не ушел. Больной в реанимации был слишком тяжелый, могла возникнуть необходимость повторного вмешательства. Лучше находиться рядом, на всякий случай. Зато выписки оформил. А утром опять планерка, потом обход…
Обед врачам буфетчица принесла прямо в ординаторскую. Быстренько накрыли стол, сели за еду.
— Ты мне скажи, Толь, вот это есть можно? — спросил Анисимова Михайличенко.
— Можно, особенно если больше нечего. А чего это ты перебирать в еде стал? Меня так все устраивает.
— Да я не про себя. Я ем и спасибо говорю — горячее, сытное, желудок не болит. А вот прынцесса твоя возмущалась, невкусно ей, видите ли. Еще и в воровстве буфетчицу нашу обвинила.
— Не понял, какая принцесса?
— Безымянная. Толь, она прям как из сказки про королевишну на горошине. Ей одежду собрали всем миром, принесли девчонки, кто что мог. Так то не то, это не это. В палате тетки ее подкармливают, а она норовит лучший кусок ухватить. И манеры — ну королева, не меньше. Вот как расценить такое поведение? Я понимаю, что она головой крепко приложилась, и что память ей отшибло понимаю, но вот отношения этого потребительского, величия на ровном месте осознать не могу. Ты вспомни, какую ее привезли, и погляди, что мы имеем.
— Несчастная женщина, молодая, красивая. Без прошлого и без будущего. Ты мне лучше скажи, куда я ее выписывать буду? А ведь должен со дня на день. Потому как лежит она у нас в отделении почти месяц. И чем она там за воротами больницы питаться станет? Так что пусть ест, пока есть что. Она на улице пропадет. Все наши усилия по спасению ее жизни прахом пойдут.
— Тут ты, конечно, прав. И возразить мне тебе нечего. Я сапоги ей завтра принесу, от жены остались. Бог даст, подойдут. Жалко бабу, красивая!
Выписать безымянную пациентку Анатолий вынужден был через неделю, как только сняли гипс. На душе скреблись кошки. Куда она пойдет? Чем станет заниматься? Сгинет ведь, а выхода у него нет. Отдал ей выписку, список рекомендаций, направление в приют,
но в глаза посмотреть не смог — палачом себя чувствовал. А она спасибо сказала, развернулась и пошла в никуда.
Оставшееся время до конца рабочего дня тянулось медленно. В положенные пять часов Анисимов собрался домой.
На скамейке больничного парка заметил ее, обрадовался, и решение пришло мгновенно.
— Рита, пойдемте ко мне. Я один живу. Вы у меня пока можете остаться. Может быть, в домашней обстановке скорее вернется память. Или попробую по своим каналам разыскать ваших родственников.
Анисимов поймал такси и назвал адрес. Всю дорогу молчали, каждый думал о своем. Рита выглядела подавленной, смущенной, растерянной. Анатолий рассуждал, как они теперь будут сосуществовать в его маленькой квартирке. Обычная однушка в панельном доме на первом этаже. Его устраивало, одному хватало. Есть, где поспать и поесть, светло и тепло — холостяку вполне подходит, если сам умеешь сытно готовить.
Но это одному. А вот как привести туда женщину, совершенно чужую, на которую у него и планов-то никаких нет? Но слово не воробей, да и отпускать Риту просто на улицу ему не хотелось.
— Я постараюсь не быть тебе в тягость, — как будто прочитав его мысли, произнесла она, смущенно глянула на него и снова опустила глаза. — Мы же можем быть на ты, если теперь у нас будет одна крыша над головой?
— Да, конечно, не вопрос. Все приехали, пойдем.
Он расплатился с водителем, подал Рите руку при выходе из машины и они оказались перед обычной панелькой. Она вздохнула несколько разочарованно. Вид дома казался унылым и что-то смутно напоминал. Хотя по всей стране великое множество вот таких пятиэтажек, похожих, как близнецы, друг на друга.
Они вошли в подъезд и остановились у двери, тоже обычной, как у всех, обитой коричневым дерматином.
— Как странно… Я не знаю ничего о себе… Интересно, я местная или приехала в этот город? Мне так неудобно перед тобой, если бы только знал. Я благодарна тебе за спасение жизни, теперь еще за жилье. Толя… Я же могу тебя так называть?
— Можешь. Проходи.
Он открыл двери и пропустил ее вперед.
Женщина огляделась. Хоромами его жилье не назовешь: крашенные полы, простые бумажные обои на стенах, беленный потолок. Но удивляли чистота и порядок в квартире. Мебели минимум: кровать, стол, шкаф и стул у стола, телевизор, компьютер на столе. В крохотной кухне стол-книжка, плита и полка, две табуретки, холодильник и тумбочка около плиты. Все просто, по-мужски. Не было в этой квартире даже намека на присутствие женщины. Никто не заботился о красоте, только об удобстве.
— Я завтра приделаю шторку в ванну, чтобы мы не смущали друг друга. Располагайся. Сейчас перестелю постель. И можешь прилечь, ты устала, наверно.
— Да, немного. И замерзла. Давай постель отложим на потом. Может, угостишь чаем?
— Сейчас поставлю кипятить. Я не готовил вчера, яичница тебя устроит? Ты есть-то хочешь?
— Спасибо! Очень даже устроит. Я голодна.
Анатолий приготовил нехитрый ужин, разложил по тарелкам, заварил чай. Она ела с удовольствием.
— Вкусно. Ты удивительно вкусно готовишь. А может быть, я просто отвыкла от человеческой еды. Не знаю.
— Да, конечно, месяц в больнице. Хотя я там ем то же самое, что и больные. Нормально, сытно. И дум лишних о голоде нет.
— Ты так неприхотлив?
— Наверно, — пожал он плечами.
— Толь, как же получилось, что ты, такой интересный, видный мужчина, и живешь один? Давно? Ты извини за бестактные вопросы, но я должна убедиться, что не делю комнату с маньяком.
— Как раз с маньяком, можешь даже не сомневаться. Я режу людей и ковыряюсь в их мозгах. И, самое главное, Рита, что мне это жуть как нравится. А один я живу последние три года. И в двадцать шестой работаю три года, а до того в Институте нейрохирургии Поленова. — Анатолий на несколько секунд задумался о чем-то и продолжил: — Я стану называть тебя Ритой, несмотря на то, что мы оба знаем, что это не так. Но человек должен иметь имя. Пусть будет Рита.
— Ты дома совсем не такой, как в больнице. Там ты добрее.
— Дома я отдыхаю. Я люблю ни от кого не зависеть. Люблю заниматься тем, что люблю. Наше сожительство вынужденное, и я очень надеюсь, что ты не станешь мне особо мешать. Спать ты будешь на кровати. Я постелю себе на полу. Можешь занять полку в шкафу, я освобожу. Все остальное твои проблемы. Я не романтик и заводить связи с противоположным полом не хочу. У меня все было. Теперь мне комфортно в одиночестве. Ты меня поняла? И еще, никогда не трогай мои вещи, особенно бумаги.
Она кивнула головой в знак согласия и улыбнулась, а он опять залюбовался ею. Увидел в ней женщину, желанную женщину.
Нет, никаких отношений не будет. К чему? Зачем? Тем более с пациенткой. «С бывшей пациенткой», — убеждал он сам себя. Но какие же у нее выразительные глаза, серые, почти стального цвета, наверняка, если бы на ней был синий свитер… Он шумно выдохнул, его мысли несло не в том направлении.
— Днем можешь смотреть телевизор, компьютер не тронь. В тумбочке есть килька в томате — стратегический запас, ешь сколько хочешь. Продукты я куплю завтра. Двери никому не открывай. Ты все равно не знаешь людей, с которыми я общаюсь, а остальные могут быть опасны. В выходные поедем смотреть город, может быть, узнаешь какие-то места, вспомнишь. Книг у меня мало, они остались там, где я раньше жил, я про художественную литературу, а специальная тебе не интересна. Что еще? Кофе не пей, тебе вредно. Ключи я сделаю еще один комплект и дам тебе тоже завтра. Кажется все. А нет, полотенце, стакан для твоей зубной щетки сейчас организую. Да, и не подходи к телефону.
— Кто может звонить? Твоя бывшая?
— Нет, мама. Ты мне никто, так что не будем давать ей ложные надежды.
— Вы в ссоре?
— С мамой? Нет, что ты. Мы живем в разных городах, вот и все. Но мама всегда беспокоится обо мне, звонит часто. Может позвонить и в то время, что я на работе. Она просто мечтает меня женить и обзавестись внуками. Вот и проверяет, вдруг я уже не один.
— У тебя есть дети?
— Нет, а что?
— Подумала о том, что у меня есть или был. Как можно вот так лишиться прошлого, даже воспоминаний о ребенке?! Я периодически боюсь сама себя. Что было там? Почему я не могу вспомнить? Ты меня не боишься?
— Нет. Надеюсь, что ты вспомнишь. Рано или поздно, но обязательно вспомнишь.
Анатолию ее стало безумно жалко. В действительности он сердит вовсе не на эту женщину, которую сам привел в свой дом. Он злится на себя. За то, что привел, за то, что она ему нравится, за то, что он совершает неправильные поступки один за другим. Но и не совершать их не может.
— В каком городе живет твоя мама? Я думала, что ты местный.
— Нет, я москвич. Приехал после окончания интернатуры, прошел по конкурсу в институт Поленова, да так и остался.
— Ты человек-тайна. Ну что ж, основные твои характеристики мне известны. Маньяк с темным прошлым. Не напрягайся, шучу я так.
Он ничего не ответил.
Уснуть не получалось. Анатолий винил жесткий ватный матрас, холод, гуляющий по полу и вытягивающий жизненные силы, мысли о женщине, спящей в одной комнате с ним. Груз, который взвалил сам себе на плечи, и ответственность.
Что с ней делать, с этой мнимой Ритой? С женщиной без документов. Было логично пойти на телевидение и показать ее фото, вдруг кто опознает. Но, с другой стороны, и это не выход. Кто-то же довел ее до того состояния, в котором она к ним попала. И если авария была суицидом, то он сам приведет к ней тех, кто толкнул ее на этот шаг. Нет, на телевидение он не пойдет. Она должна в домашней обстановке все вспомнить сама. Надо найти хорошего психиатра. Может быть, оплатить сеансы гипноза. И еще надо купить ей одежду. Красивую, модную, чтобы она могла любоваться собой. Через пару месяцев он проведет повторную операцию. Его Рита должна быть красавицей…
Вот так, представляя ее улыбающейся, с длинными светлыми волосами, в платье цвета морской волны, обязательно шелковом, струящемся, облегающем ее стройную тонкую фигуру, Анатолий уплыл в царство Морфея.
Проснувшись, не мог понять, где он. То ли на работе, то ли… Еле встал, ощутил сильную боль в пояснице — все-таки его продуло. Кое-как добрел до ванной, держась рукой за спину, и встал под душ. О Рите больше не вспоминал — спит себе и спит.
Пока закипал чайник, бездумно смотрел в окно, радуясь отсутствию мыслей. Сделал кофе и с удовольствием вдохнул терпкий запах, но не успел сделать и глотка из чашки, как в кухню вошла Рита.
— Такой аромат, просто потрясающий. Можно мне хотя бы глоточек?
— Нежелательно, но если так хочется…
— Налей, будь добр, поухаживай за дамой.
Всю дорогу на работу Анатолий вспоминал ее потрясающую улыбку и живые серые глаза.