- Ты выпил нынче лишнего, Михаил.
- Это ты брось! Я не пьяней твоего. Там тебе не верили и тут веры большой давать не будут, так и знай!
Григорий промолчал. Вялым движением он взял с тарелки кусок соленого огурца, пожевал его и выплюнул.
- Тебе жена рассказывала про Кирюшку Громова? - спросил Михаил.
- Да.
- Тоже не по душе был его приезд. Как только услыхал я, в этот же день...
Григорий побледнел, глаза его округлились от бешенства.
- Что ж я тебе - Кирюшка Громов?!
- Не шуми. А чем ты лучше?
- Ну, знаешь...
- Тут и знать нечего. Все давно узнатое. А потом Митька Коршунов явится, мне тоже радоваться? Нет, уж лучше бы вы не являлись в хутор.
- Для тебя лучше?
- И для меня, да и народу лучше, спокойнее.
- Ты меня с ними не равняй!
- Я уже тебе сказал, Григорий, и обижаться тут нечего: ты не лучше их, ты непременно хуже, опасней.
- Чем же? Чего ты мелешь?
- Они рядовые, а ты закручивал всем восстанием.
- Не я им закручивал, я был командиром дивизии.
- А это мало?
- Мало или много - не в том дело... Ежли б тогда на гулянке меня не собирались убить красноармейцы, я бы, может, и не участвовал в восстании.
- Не был бы ты офицером, никто б тебя не трогал.
- Ежли б меня не брали на службу, не был бы я офицером... Ну, это длинная песня!
- И длинная и поганая песня.
- Зараз ее не перепевать, опоздано.
Они молча закурили. Сбивая ногтем пепел с цигарки, Кошевой сказал:
- Знаю я об твоих геройствах, слыхал. Много ты наших бойцов загубил, через это и не могу легко на тебя глядеть... Этого из памяти не выкинешь.
Григорий усмехнулся.
- Крепкая у тебя память! Ты брата Петра убил, а я тебе что-то об этом не напоминаю... Ежли все помнить - волками надо жить.
- Ну что ж, убил, не отказываюсь! Довелось бы мне тогда тебя поймать, я и тебя бы положил, как миленького!
- А я, когда Ивана Алексеевича в Усть-Хопре в плен забрали, спешил, боялся, что и ты там, боялся, что убьют тебя казаки... Выходит, занапрасну я тогда спешил.
- Благодетель какой нашелся! Поглядел бы я, как ты со мной разговаривал, ежли б зараз кадетская власть была, ежли б вы одолели. Ремни бы со спины, небось, вырезывал! Это ты зараз такой добрый...
- Может, кто-нибудь и резал бы ремни, а я поганить об тебя рук не стал бы.
- Значит, разные мы с тобой люди... Сроду я не стеснялся об врагов руки поганить и зараз не сморгну при нужде. - Михаил вылил в стаканы остатки самогона, спросил: - Будешь пить?
- Давай, а то дюже трезвые мы стали для такого разговора...
Они молча чокнулись, выпили. Григорий слег грудью на стол, смотрел на Михаила щурясь, покручивая ус.
- Так ты чего же, Михаил, боишься? Что я опять буду против Советской власти бунтовать?
- Ничего я не боюсь, а между прочим думаю: случись какая-нибудь заварушка - и ты переметнешься на другую сторону.
- Я мог бы там перейти к полякам, как ты думаешь? У нас целая часть перешла к ним.
- Не успел?
- Нет, не схотел. Я отслужил свое. Никому больше не хочу служить. Навоевался за свой век предостаточно и уморился душой страшно. Все мне надоело, и революция и контрреволюция. Нехай бы вся эта... нехай оно все идет пропадом! Хочу пожить возле своих детишек, заняться хозяйством, вот и все. Ты поверь, Михаил, говорю это от чистого сердца!
Впрочем, никакие заверения уже не могли убедить Кошевого, Григорий понял это и умолк. Он испытал мгновенную и горькую досаду на себя. Какого черта он оправдывался, пытался что-то доказать? К чему было вести этот пьяный разговор и выслушивать дурацкие проповеди Михаила? К черту! Григорий встал.
- Кончим этот никчемушний разговор! Хватит! Одно хочу тебе напоследок сказать: против власти я не пойду до тех пор, пока она меня за хрип не возьмет. А возьмет - буду обороняться. Во всяком случае, за восстание голову подкладать, как Платон Рябчиков, не буду!
- Это как, то есть?
- Так. Пущай мне зачтут службу в Красной Армии и ранения, какие там получил, согласен отсидеть за восстание, но уж ежели расстрел за это получать - извиняйте! Дюже густо будет!
Михаил презрительно усмехнулся:
- Тоже моду выдумал! Ревтрибунал или Чека у тебя не будет спрашивать, чего ты хочешь и чего не хочешь, и торговаться с тобой не будут. Раз проштрафился - получай свой паек с довеском. За старые долги надобно платить сполна!
- Ну, тогда поглядим.
- Поглядим, ясное дело.
Григорий снял пояс и рубашку, кряхтя, стал разуваться.