- Вы меня выдадите... Я погиб.
- Я тебе сказал, что нет. Но как только переедем с острова - копти на все четыре стороны. Такой ты никому не нужен. Ищи сам себе укрытия.
Капарин отнял от лица руки. Мокрое багровое лицо его с опухшими глазами и трясущейся нижней челюстью было страшно.
- Зачем же тогда... Зачем вы меня обезоружили? - заикаясь, спросил он.
Григорий нехотя сказал:
- А это - чтобы ты мне в спину не выстрелил. От вас, от ученых людей, всего можно ждать... А все про какой-то перст толковал, про царя, про бога... До чего же ты склизкий человек...
Не взглянув на Капарина, время от времени сплевывая обильно набегавшую слюну, Григорий медленно пошел к стоянке.
Стерлядников сшивал дратвой скошевку на седле, тихо посвистывал. Фомин и Чумаков, лежа на попонке, по обыкновению, играли в карты.
Фомин коротко взглянул на Григория, спросил:
- Чего он тебе говорил? Об чем речь шла?
- На жизнь жаловался... Болтал, так, абы что...
Григорий сдержал обещание - не выдал Капарина. Но вечером незаметно вынул из капаринской винтовки затвор, спрятал его. "Черт его знает, на что он может ночью решиться..." - думал он, укладываясь на ночлег.
Утром его разбудил Фомин. Наклонившись, он тихо спросил:
- Ты забрал у Капарина оружие?
- Что? Какое оружие? - Григорий приподнялся, с трудом расправил плечи.
Он уснул только перед рассветом и сильно озяб на заре. Шинель его, папаха, сапоги - все было мокрое от упавшего на восходе солнца тумана.
- Оружие его не найдем. Ты забрал? Да проснись же ты, Мелехов!
- Ну я. А в чем дело?
Фомин молча отошел. Григорий встал, отряхнул шинель. Чумаков неподалеку готовил завтрак: он ополоснул единственную в лагере миску, прижав к груди буханку хлеба, отрезал четыре ровных ломтя, налил из кувшина в миску молока и, раскрошив комок круто сваренной пшенной каши, глянул на Григория.
- Долго ты, Мелехов, зорюешь нынче. Гляди, солнышко-то где!
- У кого совесть чистая, энтот всегда хорошо спит, - сказал Стерлядников, вытирая о полу шинели чисто вымытые деревянные ложки. - А вот Капарин всею ноченьку не спал, все ворочался...
Фомин, молча улыбаясь, смотрел на Григория.
- Садитесь завтракать, разбойнички! - предложил Чумаков.
Он первый зачерпнул ложкой молока, откусил добрых пол-ломтя хлеба. Григорий взял свою ложку, внимательно оглядывая всех, спросил:
- Капарин где?
Фомин и Стерлядников молча ели, Чумаков пристально смотрел на Григория и тоже молчал.
- Капарина куда дели? - спросил Григорий, смутно догадываясь о том, что произошло ночью.
- Капарин теперь далеко, - безмятежно улыбаясь, ответил Чумаков. - Он в Ростов поплыл. Теперь, небось, уже возле Усть-Хопра качается... Вон его полушубочек висит, погляди.
- На самом деле убили? - спросил Григорий, мельком глянув на капаринский полушубок.
Об этом можно было бы и не спрашивать. И так все было ясно, но он почему-то спросил. Ему ответили не сразу, и он повторил вопрос.
- Ну, ясное дело - убили, - сказал Чумаков и прикрыл ресницами серые, женственно красивые глаза. - Я убил. Такая уж у меня должность - убивать людей...
Григорий внимательно посмотрел на него. Смуглое, румяное и чистое лицо Чумакова было спокойно и даже весело. Белесые с золотистым отливом усы резко выделялись на загорелом лице, оттеняя темную окраску бровей и зачесанных назад волос. Он был по-настоящему красив и скромен на вид, этот заслуженный палач фоминской банды... Он положил на брезент ложку, тыльной стороной ладони вытер усы, сказал:
- Благодари Якова Ефимыча, Мелехов. Это он спас твою душеньку, а то бы и ты бы зараз вместе с Капариным в Дону плавал...
- Это за что же?
Чумаков медленно, с расстановкой заговорил:
- Капарин, как видно, сдаваться захотел, с тобой вчера об чем-то, долго разговаривал... Ну, мы с Яковом Ефимычем и надумали убрать его от греха. Можно ему все рассказывать? - Чумаков вопросительно посмотрел на Фомина.
Тот утвердительно качнул головой, и Чумаков, с хрустом дробя зубами неразварившееся пшено, продолжал рассказ:
- Приготовил я с вечеру дубовое полено и говорю Якову Ефимычу: "Я их обоих, и Капарина и Мелехова, дочушкой порешу". А он говорит: "Капарина кончай, а Мелехова не надо". На том и согласились. Подкараулил я, когда Капарин уснул, слышу - и ты спишь, похрапываешь. Ну, подполз и тюкнул поленом по голове. И ножками наш штабс-капитан не дрыгнул! Сладко так потянулся - и покончил жизню... Потихонечку обыскали его, потом взяли за ноги и за руки, донесли до берега, сняли сапоги, френчик, полушубок - и в воду его. А ты все спишь, сном-духом ничего не знаешь... Близко от тебя, Мелехов, смерть нынешнюю ночь стояла! В головах она у тебя стояла. Хотя Яков Ефимыч и сказал, что тебя трогать не надо, а я думаю: "Об чем они могли днем гутарить? Дохлое это дело, когда из пятерых двое начинают наиздальке держаться, секреты разводить..." Подкрался к тебе и уже хотел тебя рубануть с потягом, а то, думаю - вдарь его поленом, а он, черт, здоровый на силу, вскочит и начнет стрелять, ежели не оглушу доразу... Ну, Фомин опять мне все дело перебил. Подошел и шепчет: "Не трогай, он наш человек, ему можно верить". То да се, а тут непонятно нам стало - куда капаринское оружие делось? Так и ушел я от тебя. Ну и крепко же ты спал, беды не чуял!
Григорий спокойно сказал:
- И зря бы убил, дурак! Я в сговоре с Капариным не состоял.
- А с чего же это оружие его у тебя оказалось?
Григорий улыбнулся:
- Я у него пистолеты ишо днем отобрал, а затвор вечером вынул, под седельный потник схоронил.
Он рассказал о вчерашнем разговоре с Капариным и о его предложении.
Фомин недовольно спросил:
- Почему же ты вчера об этом не сказал?
- Пожалел его, черта слюнявого, - откровенно признался Григорий.
- Ах, Мелехов, Мелехов! - воскликнул искренне удивленный Чумаков. - Ты жалость туда же клади, куда затвор от капаринской винтовки положил, - под потник хорони ее, а то она тебя к добру не приведет!
- Ты меня не учи. С твое-то я знаю, - холодно сказал Григорий.