- И Чумаков не имеет.
- Тогда на кой же хрен ты мне его суешь? Ты - офицер и должон иметь понятие, тактику знать и всякие другие штуки.
- Из меня такой же офицер был, как из тебя зараз командир отряда! А тактика у нас одна: мотайся по степи да почаще оглядывайся... - насмешливо сказал Григорий.
Фомин подмигнул Григорию и погрозил пальцем.
- Вижу тебя наскрозь! Все в холодок хоронишься? В тени хочешь остаться? Это, брат, тебя не выручит! Что взводным быть, что начальником штаба одна цена. Думаешь, ежели поймают тебя, скидку сделают? Дожидайся, как же.
- Ничего я про это не думаю, зря ты догадываешься, - внимательно рассматривая темляк на шашке, сказал Григорий. - А чего не знаю - за это и браться не хочу...
- Ну не хочешь - и не надо, как-нибудь обойдемся и без тебя, согласился обиженный Фомин.
Круто изменилась обстановка в округе: в дворах зажиточных казаков, всюду, где раньше Фомина встречали с великим гостеприимством, теперь на засов запирали ворота, и хозяева при появлении в хуторе банды дружно разбегались, прятались в садах и левадах. Прибывшая в Вешенскую выездная сессия Ревтребунала строго осудила многих казаков, ранее радушно принимавших Фомина. Слух об этом широко прокатился по станицам и оказал соответствующее воздействие на умы тех, кто открыто выражал свое расположение бандитам.
За две недели Фомин сделал обширный круг по всем станицам Верхнего Дона. В банде насчитывалось уже около ста тридцати сабель, и уже не наспех сформированная конная группа, а несколько эскадронов переброшенного с юга 13-го кавалерийского полка ходили за ними по пятам.
Из числа примкнувших к Фомину за последние дни бандитов многие были уроженцами дальних мест. Все они попали на Дон разными путями: некоторые в одиночку бежали с этапов, из тюрем и лагерей, но основная масса их состояла из отколовшейся от банды Маслака группы в несколько десятков сабель, а также из остатков разгромленной банды Курочкина. Маслаковцы охотно разделились и были в каждом взводе, но курочкинцы не захотели разъединяться. Они целиком составили отдельный взвод, крепко сколоченный и державшийся несколько обособленно ото всех остальных. И в боях и на отдыхе они действовали сплоченно, стояли друг за друга горой, а разграбив где-либо лавку ЕПО или склад, все валили в общий взводный котел и делили добычу поровну, строго соблюдая принцип равенства.
Несколько человек терских и кубанских казаков в поношенных черкесках, двое калмыков станицы Великокняжеской, латыш в охотничьих, длинных, до бедер, сапогах и пятеро матросов-анархистов в полосатых тельняшках и выгоревших на солнце бушлатах еще больше разнообразили и без того пестро одетый, разнородный состав фоминской банды.
- Ну, и теперь будешь спорить, что у тебя не разбойнички, а эти, как их... идейные борцы? - спросил однажды у Фомина Чумаков, указывая глазами на растянувшуюся походную колонну. - Только попа-расстриги да свиньи в штанах нам и не хватает, а то был бы полный сбор пресвятой богородицы...
Фомин перемолчал. Единственным желанием его было - собрать вокруг себя как можно больше людей. Он ни с чем не считался, принимая добровольцев. Каждого, изъявлявшего желание служить под его командованием, он опрашивал сам, коротко говорил:
- К службе годен. Принимаю. Ступай к моему начальнику штаба Чумакову, он укажет, в каком взводе тебе состоять, выдаст на руки оружие.
В одном из хуторов Мигулинской станицы к Фомину привели хорошо одетого курчавого и смуглолицего парня. Он заявил о своем желании вступить в банду. Из расспросов Фомин установил, что парень - житель Ростова, был осужден недавно за вооруженное ограбление, но бежал из ростовской тюрьмы и, услышав про Фомина, пробрался на Верхний Дон.
- Ты кто таков по роду-племени? Армянин или булгарин? - спросил Фомин.
- Нет, я еврей, - замявшись, ответил парень.
Фомин растерялся от неожиданности и долго молчал. Он не знал, как ему поступить в таком, столь непредвиденном случае. Пораскинув умом, он тяжело вздохнул, сказал:
- Ну что ж, еврей - так еврей. Мы и такими не гребуем... Все лишним человеком больше. А верхом ездить ты умеешь? Нет? Научишься! Дадим по-первам тебе какую-нибудь немудрячую кобыленку, а потом научишься. Ступай к Чумакову, он тебя определит.
Несколько минут спустя взбешенный Чумаков подскакал к Фомину.
- Ты сдурел али шутки шутишь? - крикнул он, осаживая коня. - На черта ты мне жида прислал? Не принимаю! Нехай метется на все четыре стороны!
- Возьми, возьми его, все счетом больше будет, - спокойно сказал Фомин.
Но Чумаков с пеной на губах заорал:
- Не возьму! Убью, а не возьму! Казаки ропот подняли, ступай сам с ними рядись!
Пока они спорили, пререкались, возле обозной тачанки с молодого еврея сняли вышитую рубашку и клешистые суконные штаны. Примеряя на себя рубашку, один из казаков сказал:
- Вон, видишь за хутором - бурьян-старюка? Беги туда рысью и ложись. Лежать будешь - пока мы уедем отсюдова, а как уедем - вставай и дуй куда хочешь. К нам больше не подходи, убьем, ступай лучше в Ростов к мамаше. Не ваше это еврейское дело - воевать. Господь бог вас обучал торговать, а не воевать. Без вас управимся и расхлебаем эту кашку!
Еврея не приняли, зато в этот же день со смехом и шутками зачислили во второй взвод известного по всем хуторам Вешенской станицы дурачка Пашу. Его захватили в степи, привели в хутор и торжественно обрядили в снятое с убитого красноармейца обмундирование, показали, как обращаться с винтовкой, долго учили владеть шашкой.
Григорий шел к своим лошадям, стоявшим у коновязи, но, увидев в стороне густую толпу, направился туда. Взрыв хохота заставил его ускорить шаг, а затем в наступившей тишине он услышал чей-то поучающий, рассудительный голос:
- Да не так же, Паша! Кто так рубит! Так дрова можно рубить, а не человека. Надо вот так, понял? Поймаешь - и сразу приказывай ему становиться на колени, а то стоячего тебе рубить будет неспособно... Станет он на колени, и ты вот так, сзади, и секани его по шее. Норови не прямо рубить, а с потягом на себя, чтобы лезвие резало, шло наискось...
Окруженный бандитами, юродивый стоял навытяжку, крепко сжимая эфес обнаженной шашки. Он слушал наставления одного из казаков, улыбаясь и блаженно жмуря выпученные серые глаза. В углах рта его, словно у лошади, белели набитые пенистые заеди, по медно-красной бороде на грудь обильно текли слюни... Он облизывал нечистые губы и шепеляво, косноязычно говорил:
- Все понял, родненький, все. Так и сделаю... поставлю на коленочки раба божьего и шеечку ему перережу... как есть перережу! И штаны вы мне дали, и рубаху, и сапоги... Вот только пальта у меня нету... Вы бы мне пальтишечку справили, а я вам угожу! Изо всех силов постараюсь!
- Убьешь какого-нибудь комиссара - вот тебе и пальто. А зараз рассказал бы, как тебя в прошлом году женили, - предложил один из казаков.
В-глазах юродивого, расширившихся и одетых мутной наволочью, мелькнул животный страх. Он длинно выругался и под общий хохот стал что-то говорить. Так омерзительно было все это, что Григорий содрогнулся, поспешно отошел. "И вот с такими людьми связал я свою судьбу..." - подумал он, охваченный тоской, горечью и злобой на самого себя, на всю эту постылую жизнь...
Он прилег возле коновязи, стараясь не слушать выкриков юродивого и грохочущего хохота казаков. "Завтра же уеду. Пора!" - решил он, посматривая на своих сытых, поправившихся лошадей. Он готовился к уходу из банды тщательно и обдуманно. У зарубленного милиционера взял документы на имя Ушакова, зашил их под подкладку шинели. Лошадей стал подготавливать к короткому, но стремительному пробегу еще две недели назад: вовремя поил их, чистил так старательно, как не чистил и на действительной службе, всеми правдами и неправдами добывал на ночевках зерно, и лошади его выглядели лучше, чем у всех остальных, особенно - тавричанский серый в яблоках конь. Он весь лоснился, и шерсть его сверкала на солнце, как кавказское черненое серебро.
На таких лошадях можно было смело уходить от любой погони. Григорий встал, пошел в ближний двор. У старухи, сидевшей на порожках амбара, почтительно спросил:
- Коса есть у вас, бабушка?
- Где-то была. Только чума ее знает, где она. А на что тебе?
- Хотел в вашей леваде зеленки лошадям скосить. Можно?
Старуха подумала, потом сказала:
- И когда уж вы с нашей шеи слезете? То вам дай, это подай... Одни приедут - зерна требуют, другие приедут - тоже тянут и волокут все, что глазом накинут. Не дам я тебе косы! Как хочешь, а не дам.
- Что ж, тебе травы жалко, божья старушка?
- А трава, она, что ж, по-твоему, на пустом месте растет? А корову чем я буду кормить?
- Мало в степи травы?
- Вот и поезжай туда, соколик. В степи ее много.
Григорий с досадой сказал:
- Ты, бабушка, лучше дай косу. Я трошки скошу, остальное тебе останется, а то, ежели пустим туда лошадей, - все потравим!
Старуха сурово глянула на Григория и отвернулась.
- Ступай сам возьми, она, никак, под сараем висит.
Григорий разыскал под навесом сарая старенькую порванную косу и, когда проходил мимо старухи, отчетливо слышал, как та проговорила: "Погибели на вас, проклятых, нету!"