Спустя немного Дарья вышла. Аксинья ждала ее возле своей калитки. От Дарьи исходил теплый запах парного молока, запах скотиньего база. Она удивилась, увидев Аксинью не с подоткнутым подолом, а разнаряженную, чистую.
- Рано ты, соседка, управилась.
- Моя управа короткая без Степана. Одна корова за мной, почти не стряпаюсь... Так, всухомятку что-нибудь пожую - и все...
- Ты чего меня кликала?
- А вот зайди ко мне в курень на-час. Дело есть...
Голос Аксиньи подрагивал. Дарья, смутно догадываясь о цели разговора, молча пошла за ней.
Не зажигая огня, Аксинья, как только вошла в горенку, открыла сундук, порылась в нем и, ухватив руку Дарьи своими сухими и горячими руками, стала торопливо надевать ей на палец кольцо.
- Чего это ты? Это, никак, кольцо? Это мне, что ли?..
- Тебе! Тебе. От меня... в память...
- Золотое? - деловито осведомилась Дарья, подходя к окну, при тусклом свете месяца рассматривая на своем пальце колечко.
- Золотое. Носи!
- Ну, спаси Христос!.. Чего нужно, за что даришь?
- Вызови мне... вызови Григория вашего.
- Опять, что ли? - Дарья догадчиво улыбнулась.
- Нет, нет! Ой, что ты! - испугалась Аксинья, вспыхнув до слез. - Мне с ним погутарить надо об Степане... Может, он ему отпуск бы исхлопотал...
- А ты чего же не зашла к нам? Там бы с ним и погутарила, раз у тебя до него дело, - съехидничала Дарья.
- Нет, нет... Наталья могет подумать... Неловко...
- Ну уж ладно, вызову. Мне его не жалко!
Григорий кончил вечерять. Он только что положил ложку, обсосал и вытер ладонью смоченные взваром усы. Почувствовал, что под столом ноги его касается чья-то чужая нога, повел глазами и заметил, как Дарья чуть приметно ему мигнула.
"Ежели она мною покойного Петра хочет заменить и зараз что-нибудь скажет про это, - побью! Поведу ее на гумно, завяжу над головою юбку и выпорю, как суку!" - озлобленно подумал Григорий, все это время хмуро принимавший ухаживания невестки. Но, вылезши из-за стола и закурив, он не спеша пошел к выходу. Почти сейчас же вышла и Дарья.
Проходя в сенцах мимо Григория, на лету прижавшись к нему грудью, шепнула:
- У, злодеюка! Иди уж... Кликала тебя.
- Кто? - дыхом спросил Григорий.
- Она.
Спустя час, после того как Наталья с детьми уснула, Григорий в наглухо застегнутой шинели вышел с Аксиньей из ворот астаховского база. Они молча постояли в темном проулке и так же молча пошли в степь, манившую безмолвием, темнотой, пьяными запахами молодой травы. Откинув полу шинели, Григорий прижимал к себе Аксинью и чувствовал, как дрожит она, как сильными редкими толчками бьется под кофтенкой ее сердце...
LI
На другой день, перед отъездом Григорий коротко объяснился с Натальей. Она отозвала его в сторону, шепотом спросила:
- Куда ночью ходил? Откель это так поздно возвернулся?
- Так уж и поздно!
- А то нет? Я проснулась - первые кочета кричали, а тебя ишо все не было...
- Кудинов приезжал. Ходил к нему по своим военным делам совет держать. Это - не твоего бабьего ума дело.
- А чего же он к нам не заехал ночевать?
- Спешил в Вешки.
- У кого же он остановился?
- У Абощенковых. Они ему какой-то дальней родней доводются, никак.
Наталья больше ни о чем не спросила. Заметно было в ней некое колебание, но в глазах посвечивала скрытность, и Григорий так и не понял поверила или нет.
Он наскоро позавтракал. Пантелей Прокофьевич пошел седлать коня, а Ильинична, крестя и целуя Григория, зашептала скороговоркой:
- Ты бога-то... бога, сынок, не забывай! Слухом пользовались мы, что ты каких-то матросов порубил... Господи! Да ты, Гришенька, опамятуйся! У тебя ить вон, гля, какие дети растут, и у энтих, загубленных тобой, тоже, небось, детки поостались... Ну как же так можно? В измальстве какой ты был ласковый да желанный, а зараз так и живешь со сдвинутыми бровями. У тебя уж, гляди-кось, сердце как волчиное исделалось... Послухай матерю, Гришенька! Ты ить тоже не заговоренный, и на твою шею шашка лихого человека найдется...
Григорий невесело улыбнулся, поцеловал сухую материнскую руку, подошел к Наталье. Та холодно обняла его, отвернулась, и не слезы увидел Григорий в сухих ее глазах, а горечь и потаенный гнев... Попрощался с детишками, вышел...
Придерживая стремя ногой, держась за жесткую конскую гриву, почему-то подумал: "Ну вот, опять по-новому завернулась жизня, а на сердце все так же холодновато и пусто... Видно, и Аксютка зараз не сумеет заслонить эту пустоту..."
Не оглядываясь на родных, толпившихся возле ворот, он шагом поехал по улице и, проезжая мимо астаховского куреня, искоса поглядывая на окна, увидел в просвете крайнего в горнице окна Аксинью. Она, улыбаясь, махнула ему расшитой утиркой и сейчас же скомкала ее, прижала ко рту, к потемневшим от бессонной ночи глазницам...
Григорий поскакал шибкой полевой рысью. Выбрался на гору и тут увидел на летнем шляху медленно подвигавшихся навстречу ему двух всадников и подводу. В верховых узнал Антипа Бреховича и Стремянникова - молодого черненького и бойкого казачишку с верхнего конца хутора. "Битых везут", догадался Григорий, поглядывая на бычиную подводу. Еще не поравнявшись с казаками, спросил:
- Кого везете?
- Алешку Шамиля, Томилина Ивана и Якова Подкову.
- Убитые?
- Насмерть!
- Когда?
- Вчера перед закатом солнца.
- Батарея целая?