А очнулась я утром в понедельник, когда окончились выходные и на большей части планеты воцарился тяжелый будний день. «Ты живая, а это гордо», — похвалила я себя. Процесс моего поднятия с пола сопровождался опасным скручиванием суставов, ломотой в позвоночнике и жалобным несмолкаемым стоном. Но я не смогла не отметить необычные изменения во внешних условиях. По подоконнику бегали солнечные зайчики! Пусть маленькие, но достаточно прыткие. Я задвинула дубинку под кровать и, держась за спину, как старая бабка, доковыляла до окна. Море по злой иронии с утра пораньше не буйствовало. Испускало короткую волну, которая лениво смачивала камни. В прорехах между облаками поднималось солнце. Прекрасная погода для данной части света и текущего времени года. Вот только мне с нее какой навар?
Закрыв глаза, чтобы не видеть своего отражения, я тщательно отдраила зубы. Должно же быть на моем теле хоть одно чистое место? Я смочила лицо, вытерла домашним полотенцем и отправилась на очередную плаху. В коридоре — обыденная утренняя картина: полумрак, растекшийся воск на подложках жирандолей. Ни одного трупа. Ни одного жандарма. (Я с удивлением недавно узнала, что «жандарм» в переводе с французского — «человек с ружьем»). Зато тишина — знатная. Или уши у меня заложило? А вдруг я одна осталась в этом уютном домике? — подумала я. Было бы очень мило. Рассосались все, кто был — кто по склепам, кто по чердакам в качестве новоявленных симпатичных привидений без моторчика. И не осталось никого… Прекрасное название для статьи. Или даже для романа. Вот кому бы только его продать, поскольку сама я романов не пишу, терпения не хватает, я их даже не читаю, кроме «Бесконечной шайки» Хмелевской, которую полагаю символом своего несостоявшегося замужества и постоянно держу на видном месте.
А правильно ли я поступила, что оставила в покое дубинку? — вдруг засомневалась я. Мало ли что. От привидения отмахнуться или от оборотня какого. Домик вместительный, здесь всякого дерьма… Но вертача — к неудаче. А я еще не потеряла надежду найти в этой жизни свою удачу. Я отправилась к южной лестнице. Застыла, как былинный лентяй на перепутье. Словно пробки из ушей повылетали — еще минуту назад меня окружала глухая ватная тишина. А теперь пространство заполнилось звуками. Я услышала крики чаек, плеск прибоя, человеческие голоса… Голоса доносились не снизу, что было бы разумно, не сбоку, что было бы понятно, а сверху, что было странно. То есть где-то в районе третьего этажа, где обитали Бригов и кое-кто еще, о ком пока не будем… Я побрела навстречу разговорам, как бабочка на свет.
В коридоре третьего этажа никого не было, но голоса раздавались в этой стороне. Я шла верной дорогой. Они стали отчетливее, ближе. Различались интонации Бригова, возбужденный женский голос. Я подергала дверь местного «столоначальника». Заперто. По делам-с ушли. Следующей была комната Мостового, где намедни тощая горничная изображала хорька в капкане. Последняя на этой стороне — комната Арсения, но туда бы я не пошла ни за какие коврижки. Бухтеж доносился из комнаты Мостового. Зачем ходить напрасно? Я отворила дверь и вошла.
Этот зал был похлеще моего. Самый простор для летающих привидений и прочей нечисти. Но сегодня здесь решили обосноваться живые. Все до единого, кто остался в замке, собрались в комнате Мостового. Они прекратили говорить и дружно выставились на меня. Опять нависло неприличное безмолвие. Бригов явно выступал в качестве разводящего. Он не менялся — за все дни нашего пребывания в замке это был один и тот же человек: деловой, с аккуратным проборчиком, в неизменном шевиотовом костюме и надраенных остроносых ботинках. Благоухающий «Бустером». Менялись только сорочки. Сегодня он выбрал голубую, с тонким воротом. С этаким спортивно-развлекательным душком.
Он стоял посреди комнаты, заложив руки за спину, и смотрел на меня открытым доброжелательным взглядом. У правой стены в шеренгу выстроилась местная жандармерия — дворецкий с шиншиллой. Словно по команде «равняйсь» развернув головы, они смотрели на меня. Винтер держал на караул щетку с длинной рукоятью, а вооружение горничной составляло ведро с водой, тряпка, траурно приспущенная в воду, и вместительный мешок для пищевых отходов. Они здорово напоминали почетный караул. На кровати у стены слева, неестественно выпрямив спину и сложив на колени ладони, сидела… Эльза. Невредимая и практически живая. Только немного неподвижная. Из кресла на западной стороне искрился идиотской улыбочкой Мостовой. Метрах в трех правее, прислонясь к окну и скрестив на груди руки, стояла Жанна.
Вроде все. Я уж было обрадовалась — этой ночью не убили никого, у меня в запасе целые сутки.
— А вот и Вера Владимировна, — сказал Бригов. — Вы успели как раз к разбору полетов.
— Предпочла бы к шапочному разбору, — буркнула я. — Чего это вы тут веселитесь?
— Мы не веселимся, — лучась самодовольством, сообщила Жанна. — Мы собранны, серьезны и подводим итоги тактических учений с применением поражающих веществ.
— А чего он тогда лыбится? — кивнула я на Мостового.
— Ничего, — подала голос Эльза. — Он мертв.
Приглядевшись к охваченному сочным восторгом лицу, я уныло констатировала: улыбка — это кривая гримаса, перекосившая бывшего футболиста в момент агонии. Возможно, он улыбался перед смертью, что и определило дальнейшее движение мышц. Присмотрясь еще внимательнее, я выявила, что его лицо даже трудно назвать лицом. Это известняковый обелиск, иссеченный морщинами и вздувшимися венами. Смерть настала внезапно, перекрыв дыхательные пути за считанные мгновения, благодаря чему он и не успел измениться в лице.
— Укол строфантином, — благодушно пояснил Бригов. — Моментальная парализация и удушение.
Я бросила изумленный взгляд на Жанну. Брюнетка юмористически всплеснула руками — мол, что поделаешь, судьба. Я растерянно обернулась к Эльзе. Блондинка застенчиво улыбнулась.
— Замечательная интрига, — ухмыльнулся Бригов. — Коварный женский план. Давно не получал такого удовольствия. Вы провели даже меня, дорогие дамы. И когда вы, спрашивается, начнете беречь наших мужчин? — Плотоядно ухмыляясь, Бригов принялся вышагивать по середине зала. — Но я не даю вам штрафного свистка или желтой карточки по причине мужской солидарности, я скромно помалкиваю. Итак, нарушений правил не отмечено, Игра состоялась, победители названы. Поздравляю вас, милые дамы. Никто не вправе отнять у вас заработанные деньги. А теперь давайте пробежимся с самого начала — для закрепления, так сказать, пройденного. — Он остановил свои вышагивания и устремил на меня блеск своих веселых глаз. — Благодаря некоторым особам, не будем показывать пальцем, мы не имеем в штате придворного летописца, поэтому закреплять придется совместно. Предлагаю всем напрячь свои мнемоспособности. Итак, Жанна сговаривается с Эльзой о проведении совместных плановых мероприятий. Вы не могли познакомиться в России, дамы. Это запрещено правилами и невозможно технически. Следовательно, судьба свела вас в замке. Это правильный ответ?
— Это правильный ответ, — подтвердила Жанна. — Я сумела всунуть ей в руку записку, где подробно обосновала преимущества моего плана.
— Это звучит подозрительно, — недоверчиво хмыкнул Бригов. — Но другого толкования у вас, полагаю, нет, да оно и не надо. Согласимся. Итак, в ночь с пятницы на субботу коварный и непредсказуемый Рустам ибн… как его? — совершает акт вандализма, возвращая, впрочем, по завершении дела сдвинутую ступень на место. Бурляк разбивается затылком. Рустаму без разницы, кого ухлопать: он парой не обзавелся. Других значительных событий этой ночью не происходит: участники Игры сдержанны и присматриваются. Кто-то прячется, кто-то совершает короткие разведывательные вылазки. Ночь с субботы на воскресенье. Окрыленный успехом Рустам, с холодным оружием наперевес, совершает вояж по замку.
— Его видел Мостовой, — вступила Жанна, — но поостерегся к нему подходить на открытом пространстве. Слишком юркий. Мы с Мостовым разминулись в ту ночь, должны были встретиться на лоджии… Рустам прошел по вестибюлю, поднялся по северной лестнице на третий этаж, спустился по южной до второго…
— Постоял у моей двери, — буркнула я, — потом куда-то побежал.
— Он увидел, как я свернула на лоджию, и припустил за мной, — кивнула Жанна. — Бросился, когда я собиралась забиться за вазу. Я сумела выбить у него нож, но он нырнул мне под ноги, забросил за перила, я успела схватить какую-то балясину…
— Он сразу убежал, — допустил Бригов, — подозревая, что рядом с вами обязательно будет Мостовой. А при отсутствии ножа в схватке с этим здоровилой он заведомо в проигрыше.
— Я видела, как Рустам исчез на лестнице, — вспомнила я.
— А затем меня вытащила Вера, — продолжала Жанна. — Прибежал Мостовой, схватил меня за руку, и мы укрылись в моей комнате.
— Вы могли бы безотложно избавиться от своего Мостового, — задумчиво подметил Бригов.
— Глупость, — фыркнула Жанна. — Покуда оставались Рустам с Арсением, я должна была молиться на Мостового. Не забывайте, и того и другого ликвидировал Мостовой… Равно и Эльза не могла отделаться от своего Арсения, покуда по замку разгуливает Рустам. Все логично. Поплутав по замку, Рустам возвращается. Мы сидим у меня в комнате, а рядом кипят события. Он бросается на Веру, понимает, что не на ту напал, оставляет ее без сознания и уходит. Мостовой соображает, что Рустаму ничто не мешает заглянуть на лоджию, поискать свой нож, а заодно убедиться, что я успешно разбилась. Он крадется на лоджию, наблюдает какое-то время, как этот маньяк шарит по полу, а затем набрасывается и швыряет легкого Рустама за перила…
— В это время я выхожу на террасу и получаю по кумполу трупом, — вздохнула я.
— А это ваша характерная особенность, Вера Владимировна, — хихикнул Бригов, — всегда оказываться в неположенном месте в неположенное время. Однако что мы наблюдаем, друзья мои. В то время когда другие ведут активный образ жизни, не давая себе зачахнуть, двое последних героев — Эльза и Арсений — чего-то выжидают. И только к завершению второй ночи, повторюсь, с субботы на воскресенье, их союз внезапно дает трещину. Мы вас слушаем внимательно, Эльза. Что произошло?
— Мы прятались на третьем этаже, — негромко сказала Эльза, — в пустой комнате с альковом и огромным камином. В пять ночи по договоренности с Жанной мне предстояло провести акцию. Я ее провела. Я не могла убить Арсения. В этом случае Мостовой включил бы голову. Я должна была его подставить, принести на блюдечке…
— И вы ударили его лбом…
— Я толкнула его — на мраморную облицовку камина… За затылок, и со всей силы… Он не ожидал. Я взяла его за руки и потащила вниз — по северной лестнице. Оставила в вестибюле. Ближе к шести тем же маршрутом Жанне предстояло провести Мостового и убедить, если будут подозрения, что Арсений сам оступился и набил себе шишку. Ведь он не был мертв — он был без сознания!.. Я вообще никого никогда не убивала… — последние слова Эльзы, вероятно, предназначались мне — как человеку, которому намедни она вешала лапшу на уши.
— А Мостовой доверчиво принял вариацию и полоснул Арсения по горлу, — подытожил Бригов. — Но, возвращаясь к прежней теме, Жанна, что мешало вам именно в этот момент всадить в Мостового строфантин и счастливо завершить Игру? Не поверю, что у вас его при себе не было.
Жанна задумчиво пожала плечами:
— Из вас неважный Зигмунд Фрейд, Вадим. Я бы выделила две причины. Обе странные, но это психология. Нелегко совершить поступок сегодня, если ты его распланировал на завтра. Тем более если поступок — убить человека. Это трудно, когда впервые… Причина номер два — я должна была увидеть живую Эльзу. Вам смешно, но это нынче — в свете дня, когда все расставлено по своим местам. Прошлой ночью меня терзали сомнения. Если я останусь одна, я не увижу денег как своих ушей.
— Я бы выделила и третью причину, — тихо сказала Эльза. — Да, я могла убить Арсения. А Жанна могла убить Мостового. Но план есть план, а эти действия пошли бы ему вразрез. Случайность чревата, любые отклонения от плана могут привести к беде. Мы не хотели пороть горячку. Зачем спешить, если все завязано? Будет день, будет ночь, и все в итоге разрешится…
— Но смотрелись вы вчера неважно, — заметил Бригов. — Обладай вы даже супер яркой артистической натурой, такую бледность передать невозможно. Вы боялись далеко не понарошку — вы боялись погибнуть.
— Я боялась, — подумав, призналась Эльза.
— Да чего уж там, — махнула рукой Жанна, — ясен пень. Она не исключала моего коварства. Ведь не секрет, что после гибели Арсения я становлюсь хозяйкой этой медной горы. Я могла вертеть событиями, как мне вздумается. Я распоряжалась лишь своим хотением — оставаться ли в паре с Мостовым или реализовывать совместный с Эльзой план по устранению Мостового. Она не могла сбрасывать со счетов, что я намеренно ввела ее в заблуждение, вывела из Игры Арсения, и теперь осталось самое простое — убрать ее…
— И вы оказались честны перед вашей новой подругой, — уважительно произнес Бригов.
— Ну конечно, — рассмеялась и зарделась Жанна. — Я подбросила пенсовую монетку, добилась того, чтобы она улеглась на орла, и в ноль часов одну минуту отправила Мостового к праотцам. Уколола его булавкой, смоченной в строфантине, он даже голову не успел повернуть. Так и умер, не прозрев, бедняжка…
— А потом вы с Эльзой шатались по замку и на радостях пугали людей, — проворчала я.
— Это Эльза, — фыркнула, махнув рукой, Жанна. — Искала, с кем поделиться. Бродила, охренев от счастья, пока не уснула…
— Послушайте, Вадим, — обернулась я к Бритову, — признайтесь честно, каково ваше личное отношение к людям, которые ради денег готовы убивать друг дружку — с кем спали, с кем делили хлеб, задушевную беседу, кому симпатизировали, в конце концов? Ответьте как человек, а не как работник Фирмы. Подумайте.
— Да с брезгливостью, чего уж там, — признался на весь зал Бригов. — Мочилась ли ты на ночь, Дездемона?.. Хоть задумайся.
Жанна застыла с открытым ртом. Нахмурила свои нарядные выщипанные брови. Эльза уткнулась в пол.
— Но спешу вам заметить, дорогая Вера Владимировна, эти люди нас кормят, поэтому периодически мы должны оказывать им знаки внимания. Особенно в начале Игры. Да и, грех не признаться, этим людям свойственна некоторая доля отваги.
— А к себе вы как относитесь?
Он оскалил свой белозубый рот:
— Философски, дорогая Вера Владимировна. Есть такая профессия — родину зачищать, слышали? Санитарные функции: дезинфекция, травля, хлорирование… Не будете же вы отрицать, что, освобождая российские города от некоторого количества «лишних людей», мы проводим своего рода санитарные мероприятия? Мы не убийцы, Вера Владимировна. Убийцы — это те, что сидят перед вами — уничтожившие тех, с кем спали, ели, болтали, кому симпатизировали. А мы — лишь регуляторы потока, понимаете мысль?
— Вы взрослый человек, Бригов, а несете… В России восемь миллионов наркоманов, одиннадцать миллионов инвалидов — давайте их тоже посчитаем лишними людьми, ну что вам стоит?..
— Ладно, достаточно. — Бригов оборвал беседу и резко вскинул руку с часами. — Вы тоже взрослый человек, уважаемая судья, и должны понимать, что раздумья о морально-этической стороне дела — не главное, что вас должно заботить. Благодарю вас за внимание, господа. Вы славно поработали. А теперь прошу всех разойтись и заняться насущными делами.
Меня рвало — интенсивно и многократно. Страхом, желчью, вечерним кормом… После длительного общения со смывным устройством снизошли прозрение и голод. Как благодать Божья. Завтра вечером у меня самолет из Хитроу, но, похоже, я никуда не лечу. По этому случаю нужно срочно подкрепиться (не страхом единым…) и подумать о том, как достойно встретить судьбу. Чтобы не было мучительно больно там вдали в астрале.
Насытившийся Бригов, добродушно икая, поднимался из кухни на свой этаж. Я пропустила его, как «Запорожец» крутую иномарку — за пол-остановки. Отошла за колонну и стала терпеливо ждать, пока их сиятельство прошествуют наверх. В левом «брюшном» кармане у меня покоилась фотокамера. Я дала себе слово, что на этот раз, с третьей попытки, пусть меня треснет, но я ее использую.
Дворецкий недавно вернулся с улицы. Он скинул плащ, повесил его на гвоздик у печки, но переобуться еще не успел. В помещении этот длинный вурдалак носил лакированные туфли, а когда выходил в непогоду, менял их на громоздкие полуботинки в стиле «я разорен». Он стоял у печки в этих прочных дерьмодавах и почтительно внимал в рацию. Покосился на меня неласково, как бы говоря «пошла вон», но ничего не сказал. Продолжал внимать. Я самостоятельно добрела до плиты и наложила себе яичницы с колбасой (единственный плюс во всей этой истории — не надо готовить). К тому времени, когда дворецкий вдоволь наслушался в свою рацию и проскрипел «я понял», я уже вовсю трапезничала. Он посмотрел на меня исподлобья, но опять ничего не сказал, ушел куда-то к плите и загремел духовкой. Я допивала кофе, когда он ссыпал в печь остатки угля и начал выгружать из навесных ящиков посуду. А ботиночки-то не поменял, обратила я внимание.
Допив кофе и любезно поблагодарив («пошла вон», — говорила его спина), я вышла в вестибюль. По северной лестнице как раз поднималась горничная. С мылом душистым и полотенцем пушистым. Голова с носом уже исчезла, остались «кавалерийские» ножки. Через несколько мгновений пропали и они. Не будь разиней, встрепенулась интересная мысль, — это то мгновение, которого ты ожидала. Оно не прекрасно, но оно остановилось… Лучшей ситуации не выдумать. Бригов наверху, горничная — туда же, дворецкий занят с посудой. Я перебежала вестибюль и вышла на террасу. Победительниц «конкурса» нигде не было видно. Прогулочным шагом я дошла до торца здания, поозиралась и побежала к могильнику…
В третий раз я входила в усыпальницу неизвестного рыцаря, и всякий раз с новым чувством. В первый раз это было научно-познавательное любопытство, во второй — расчет с надеждой и со страхом, а сегодня — то же самое, но без страха и надежды. Но сегодня даже рота разъяренных горничных не помешала бы мне заснять покойников. Ума не приложу, почему я уперлась в этот пункт…
Это был фактически клуб самоубийц. Причем мужской клуб. Срамотень-то какая — четверо мужиков продули с ругательным счетом — двум испуганным бабам!..
Я сама невольно начала рассуждать понятиями этих сдвинутых людей, анализируя результаты Игры. Но ведь действительно же — полный вздор. И самое интересное, что среди этих людей не было ни одного дурака, а среди баб — были! Как прикажете это понимать?.. Сладковатый запашок исходил из склепа, ощущался уже на лестнице. Явно не кондитерский. Я хлебнула воздуха, затаила дыхание и, нагнувшись, вошла в мертвецкую. Достала фотоаппарат и принялась самозабвенно щелкать…
Мостовой у самого входа — тащить эту глыбу в гущу тел дворецкий поленился. Да и смысл? Ближе положишь — быстрее возьмешь. «Езда» по пересеченной местности почти не повлияла на окоченевшего Мостового — он пребывал в той же позе, как если бы остался сидеть в кресле. Жутковатая, надо признаться, поза…
Я сделала несколько снимков общего плана, зашла за саркофаг — сняла сбоку. После этого в легких кончился воздух. Я бросилась к двери, глотнула свеженького. Возвратясь, превозмогая отвращение, согнулась над Мостовым и сняла изуродованное судорогой лицо. Переступила через тело, нашла свободный участок пола между ногой Бурляка и задницей Арсения, вставила туда вторую ногу. Запечатлела залепленную грязью физиономию Рустама, съеденного трупными пятнами Бурляка. А чтобы увековечить Арсения, пришлось перешагнуть через всех троих и всунуть фотокамеру почти ему под нос. Он лежал на боку; для качественного фото анфас мне пришлось бы прилечь рядом. Для верности я щелкнула дважды. Обойдя саркофаг, я пулей метнулась к двери, чтобы хлебнуть воздуха. Глаза уже на лоб лезли от нехватки…
Кажется, все. Я исполнила последнюю прихоть. Если вдуматься — долг. Можно с чистой совестью возвращаться в комнату и встречать судьбу-злодейку. С чувством какого-то злобного сожаления я убрала в карман фотокамеру и начала взбираться по ступеням.
Слава господу, я не успела воспарить над склепом в полный рост! Вовремя заметила незнакомых людей, пробирающихся между могилами. Бородатых и тепло одетых. Они направлялись в мою сторону! Страх прорезал меня насквозь. Я упала плашмя на лестницу. Чисто рефлекторно — а вдруг за мной? Куда они движутся? К склепу?.. А куда еще? — ведь на этом старом погосте, как в древней Римской империи, все дороги ведут сюда. Виляя попой, я по-паучьи сползла к приоткрытой двери. Втиснулась в склеп и вскочила на ноги. Метаться тут особо некуда: не замок, где десять путей, — не разгуляешься. И мебели никакой, кроме саркофага…
К этому гробу я и подалась. Обогнула его с правой стороны и распласталась за каменным подиумом — в самой клоаке паутины и крысиных какашек. Видит бог, имейся у меня в распоряжении время и домкрат, я бы с радостью прилегла рядом с рыцарем…
Хай, барбудос! Что за публика?.. Оказалось, это прибыла заурядная похоронная команда. Четверо. Они ввалились в склеп по одному, топая сапожищами, — невысокие, кряжистые, все, как один, коротко стриженные и бородатые. Я тут же задвинула свой любопытный нос и уже его не выдвигала.
Санитары Фирмы разговаривали по-русски. Это вселяло гордость.
— Оба-на, вещички! — весело бросил первый. — Пробежимся по шустрому, а, старшой?
— Ты совсем дурканулся, — пробубнил басом второй. — И мечтать не смей, Казар. За такие вещи загремишь по всей схеме знаешь куда?
Третий подсказал:
— И выпьем мы за тебя, Коляш, третью. А за ней четвертую — чтобы за нас никто третью не пил.
— Тут на две ходки наработано, — определил четвертый. — Быстренько управимся, мужики.
— Плюс дополнительная, за вещичками, — пробасил старшой. — Ладно, не хрен базарить, взя-али-и…
О царящем в склепе смраде никто не заикнулся. Видно, народ пообвыкшийся. А я уже изнемогала — удушливая вонища нагоняла на меня тошноту. Чтобы хоть как-то справиться с собой, я уткнулась носом в сгиб локтя, задышала через ткань. А бородатые тем временем разобрали первую партию — кто за руки, кто за ноги. Ворча о низких потолках и каторжных условиях работы, потащили к выходу. В комнате мертвых установилась тишина. Я бросилась к выходу. Споткнулась о чемодан Мостового. Он раскрылся, я шагнула через него, хотела дальше бежать, но тут одна штуковина привлекла мое внимание. Она оказалась интереснее, чем мое желание выскочить на воздух. Капкан, цапнувший шиншиллу! Он вывалился из вещей вместе с какими-то мятыми джинсами. Все это запихивали комом — лишь бы запихнуть, — все до единой шмотки, привезенные проигравшими. Грязные носки и тряпки Мостового меня слабо интересовали, но капкан я подняла. Он находился в сложенном виде и в этот раз показался мне еще компактнее. Довольно плоская стальная штуковина со сцепленными зубьями. Для того чтобы взвести это устройство, надо их раздвинуть, преодолев сопротивление пружины, и дожать до защелки. И тогда он перестанет быть компактным. Станет доступной тычинкой, о которую ломаются пестики. Я сунула капкан в «брюшной» карман куртки и закрыла чемодан. Но выбраться из склепа уже не успела — похоронная команда возвращалась! Грохотали сапоги по ступеням. Я кинулась обратно за свой саркофаг, скрючилась в три погибели. Мужики шуровали по-деловитому, без лишних движений. Кто-то выдернул Бурляка за ноги на середину склепа, второй зашел со стороны головы, взялся за рукава. Третий подхватил Арсения, потянул, как волокушу… Только грубое дыхание да редкие междометия разнообразили процедуру. Последний еще топал по ступеням, когда я пристроилась к нему хвостиком. Переползла через лестницу и стала наблюдать. Они обогнули склеп и потащили свою жутковатую ношу куда-то в южную часть могильника. В первый раз они вернулись слишком быстро, стало быть, оставили покойников неподалеку. И сейчас они вернутся, им нужно забрать вещи! Я перелезла через какую-то замшелую плиту и по узкой тропе отползла в сторону. Перебежала за покосившееся надгробие, раздвинула колючий терновник и стала наблюдать.
Мужики сносили тела на южную оконечность кладбища. Там имелась небольшая каменистая площадка. Раскладывали их так, словно собирались просушить на солнышке. С этой стороны погоста вообще открывалась любопытная картина. Площадка, на которой подозрительные бородачи занимались своей работой, располагалась слева от меня — за цепочкой однообразных, вросших в землю обелисков. За площадкой кладбище обрывалось — начинались бурые глыбы, защищающие от океана южную оконечность мыса. С возвышенности, на которой я нашла свое укрытие, неплохо просматривался морской берег. Он ничем не отличался от восточного, те же скалы, нависающие над водой, но в некоторых местах между скалами имелись вполне проходимые бреши, а в них было видно, как полого уходит к воде каменистое взморье. В одном из просветов просматривался катер, пришвартованный к берегу! Небольшая грязно-серая посудина, снабженная рядами иллюминаторов. С носа катера на землю опускался трап. Я могла различить две палубы — одна на носу, заваленная свернутыми канатами и каким-то деревянным хламом, вторая — на корме. Порядка на последней было не больше, там валялись вдобавок какие-то сети, скомканная матрасня, а также виднелся люк в задней части палубы — явно в трюм…
«Тела увозятся морем до Скелфилда, перегружаются в фургон и сжигаются в одном из промышленных отвалов под Шилдсом…»
«Рыбаки» разложили свой «улов» на солнышке. Двое закурили, обменялись парой слов. Третий, некурящий, отправился на третью ходку, за вещами. Четвертый призывно свистнул. Распахнулась дверь в рубку, показался человек в штормовке и без бороды. Он что-то держал в руке. Широко зевнув, он спустился на палубу, обогнул рыбацкий хлам и, держась за поручень, сбежал по трапу. Через минуту он присоединился к компании. Предмет в руке оказался компактной любительской видеокамерой. Пощелкав кнопочками на панели, оператор выбрал нужный ракурс, начал снимать. Сначала он, как я, сделал общий план, зафиксировал мертвецов, разложенных по камням, потом медленно поднял видоискатель и стал снимать жилую часть замка. После этого убрал палец с кнопки пуска, сменил позицию и принялся запечатлевать каждого в отдельности. «Рыбаки» не вмешивались. Они отошли в сторонку, чтобы не попасть в кадр, и продолжали курить.
С площадки, где снималось кино, едва ли просматривался катер. Оператор среагировал на свист, оттого и примкнул к компании. Мой поступок не относился к осознанным. Глупая идея ударила в голову — я за нее не отвечала. Действуй!.. Я гусиным шагом сместилась за соседнюю могилу. Нырнула за третью и поползла по мокрой траве, не выпуская из вида огромный камень, за которым я стала бы невидимой. В моем распоряжении — считанные минуты. Забравшись за камень, я встала на ноги и протиснулась в седловину между двумя скалами. Отсюда начинался берег. Вплоть до катера тянулись скользкие камни, по ним пузырилась пена. Пригнувшись, я побежала к качающейся на волнах посудине. Тридцать метров, но показались они мне марафоном. Я спотыкалась, теряла равновесие. Ударилась коленкой и наглоталась слез, пока добежала до трапа. На что рассчитывала? Жест отчаяния? Но с тем же успехом я могла подобрать в кустарнике какую-нибудь гнилую корягу, обнять ее и унестись в открытое море…
На мое везенье, вся команда покинула катер. Иначе нашлись бы желающие полюбопытствовать: кто это там грохочет по трапу? Я запнулась о моток каната, перебежала, держась за леер, на заднюю палубу и окончательно запуталась в сетях, разбросанных на скользких досках. Их словно нарочно тут разложили, чтобы я переломала себе ноги! Часть пути пришлось ползти на коленях, собирая занозы в одеревенелые руки. Двустворчатый люк не желал открываться, хоть ты тресни! Я тянула попеременно одну дверку, другую, вместо того чтобы догадаться потянуть их одновременно. Когда я догадалась, с меня сошло семь потов, и я стала законченной психопаткой. Просмоленные створки разошлись, образовалась наклонная лестница. Из трюма пахнуло чем-то сухим и терпким. Не трупами! Храни меня Господь в сухом, прохладном месте…
Я полезла на лестницу задом наперед. Уперлась в ступени коленями, балансируя в узком пространстве, обливаясь потом, слезами, затворила за собой люк и временно оказалась в полной темноте. Что же я творю, господи…
Невыносимо страдая от собственной беспомощности, я продолжала спускаться и, лишь когда ощутила под ногами твердые скрипящие половицы, слегка приободрилась. Темнота перестала быть абсолютной. По ногам, словно легкий предутренний туман, разливался бледный свет. Он исходил от двух крошечных иллюминаторов, расположенных напротив. Я оказалась в низком непроветриваемом помещении. Обстановка мало отличалась от бардака на палубе. Скомканные сети, бочкотара из грубой древесины, груды скрипучей мешковины. Но сырости не ощущалось — видно, трюм неплохо проконопатили. Пока я в растерянности озиралась, гадая, куда бы приткнуться, за бортом раздались голоса. «Рыбаки» возвращались! Отчетливо заскрипел трап, кто-то вскрикнул, прошелся по известной маме. Я заметалась, цепляя ногами доски. По палубе уже гремели сапоги, что-то тащили волоком. Интересно, что?! Пора было прекращать метания и принимать единственно верное решение. Но страх прочно сцепил мои нервные окончания. Я металась, покуда не заскрипели над головой створки люка и луч дневного света не пробил то место, где я металась секундой ранее.
— Коляш, полезай, — пробасил старшой. — Принимай жмуриков.
Я, нагнувшись, залезла под какие-то перекрытия из бруса. Доползла до груды мешковины, от которой удушливо несло рыбой. Слава богу, не мертвечиной. Вся эта мешковина оказалась пустой и рваной. Но весила дай бог. И липла ко мне так, что хоть антистатиком брызгай. Я выставила макушку и принялась ввинчиваться в зловонное тряпочное хозяйство. Я слишком низко проложила себе дорогу — часть мешковины съехала набок, другая придавила меня, как пресс, и практически сплющила. Я пыталась оставить узкую щель для дыхания, но опять потерпела фиаско — мешки валились один на один, плотно закупоривая мое убежище. Пришлось просверливать дырку с обратной стороны, где была прохладная стена борта. Я прильнула ртом к металлической обшивке, сделала спасительный глоток воздуха. И очень вовремя: кто-то спрыгнул с лестницы. Раздалось шуршание — грузный предмет, скрипя целлофановой оберткой, съехал в трюм.
— Следующий! — после недолгого кряхтения.
Снова шуршание. И так четыре долгих раза, пока весь дневной «улов» не разместился в трюме. Опять затрещала лестница — спускался кто-то из живых. Свет фонаря запрыгал по стенам, проник даже в мое убежище — в виде туманного отраженного блика.
— Тарас! — зарычал старшой. — Какого хрена у тебя тут бардак! Ты когда последний раз порядок наводил?
— Ну чего гундишь, командир? — недовольно заурчал с палубы матрос. — Там порядок, как в танковых войсках, лично сгребал…
— Да какой ты, на хрен, танкист! Посмотри на мешковину — сеновал! Ты что, бабу там заначил?.. В море выйдем — будешь авралить, понял? Лично проверю. И отберешь восемь мешков поцелее — не в этих же пакетах жмурье в фуру сгружать… Максим, поднимай якорь, заводи!.. А ты, Коляш, какого хрена тут топчешься? Жмуриков разложи, чтобы под ногами не путались, и бегом назад!
Даже под грудой вонючего тряпья я слышала, как капитан на палубе продолжает драть глотку. Взревел мотор. Господи, подумала я, неужели? Не бывает такого везения. Я даже не задумывалась о последствиях своего вопиющего поступка. Не волновало. Главное — прочь, а там — все равно. Без денег, без документов (все осталось в номере, в мокрой одежде), зато с фотоаппаратом в одном кармане и капканом в другом. Замечательно. На хрена мне капкан?.. За бортом что-то натужно поскрипывало. Видать, поднимали якорь. Я почувствовала, как катер пришел в движение, плавно качнулся, отвалив от скалы… Матрос какое-то время хрустел целлофаном в паре метров от меня. Затем заскрипел лестницей, распахнул люк и исчез на палубе.
Я сразу задвигалась. Юмористическое правило, что чем дольше ты лежишь в неудобной позе, тем скорее она станет удобной, срабатывать не желало. Мое тело испытывало крайние мучения. Разбросав мешковину, я выпала на пол и лежала какое-то время, приводя голову в норму. Я должна была перепрятаться, найти себе новое убежище. Но не могла ни шевелиться, ни начать наконец работать мозгами. Слишком много сил ушло на побег. Промедление и решило мою судьбу. Я продолжала лежать, пуская сопли, когда со скрежетом распахнулся люк и молодые ноги затопали по ступеням. Ослепленная солнечным светом, я не сразу опомнилась. Я успела сгруппироваться, свернуться в пружину. Но было поздно. Пружина развернулась, я заработала коленями, посылая себя в сторону бочкотары, за которой можно было отсидеться, а то и схорониться…
Не проморгай я это событие, могла и успеть. Но секунды я упустила. Человек, сбежавший по ступеням, вскрикнул от изумления. Я продолжала ползти, извиваясь по полу, когда молодецкая сила схватила меня за щиколотку и потянула обратно. Я зарыдала, вцепилась ногтями в пол. Но быстро поняла, что это тщетно. Зачем мне вырванные с мясом ногти? Я перестала сопротивляться, но это не сделало его галантным. Матрос швырнул меня на хрустящий мешок. Я закопошилась, пытаясь приподняться на колени. Уперла руку во что-то рельефное, выпуклое, податливое и быстро сообразила, что это человеческий нос. Я закричала. Он схватил меня за руку, развернул к себе. Упер в меня изумленные глаза. Растерянная ухмылочка перекорежила бородатое лицо.
— Ну и ну, — сказал матрос.
Я сделала попытку вырваться, врезать ему по бороде коленом. Но он перехватил мою ногу, швырнул на покойника.
— Лежать, с-сучонка…
Широкая рука-лопата полезла в карман штормовки, извлекла рацию.
— Не надо, — умоляюще просила я. — Ну пожалуйста…
На какое понимание рассчитывала? Под разными личинами действовала одна банда — от куртуазного, безупречно выглаженного Бригова, до грязного матроса с табачными крошками в бороде. Он не усомнился в своем решении. Правда, посмотрел на меня очень интересно — а не использовать ли, дескать, эту девочку по назначению? Но, видимо, вспомнил про существование инструкций и табу, поднес рацию к бороде:
— Стоп-машина. Максим, Овчаренко, быстро в трюм — у нас подкидыш.