Едва исчезла дрожь в руках, я бросила сумку на загорбок и двинулась в дальнюю дорогу. К шестнадцати часам отшумел кратковременный дождик, пропел веселый ветер. Я перелезла через последнюю каменную гряду и погрузилась в обширную болотистую балку, чередуемую редкими осиновыми перелесками. Сорвала веточку и, отмахиваясь от комаров, хлюпала по бездорожью, рискуя провалиться в какую-нибудь незаметную трясину. За болотом потянулись вересковые пустоши — пространные местности, заросшие кустарниками с мелкими листьями и увядающими лиловыми цветочками.
Перелески принимали более нарядный вид. На лужках колосился дикорос, сухая длинная трава приятно шуршала под ногами. К половине шестого, когда плечи онемели от груза, спина от плеч, а ноги — от меня, я вышла из лозняка к полевой дороге. По ней как раз тарахтел ржавый драбадан с прицепом. Проскакал всадник на савраске — вылитый Стэплтон в клетчатом твиде и с сачком для ловли бабочек. Или призрак Стэплтона, кто его разберет? На меня он предпочел не оборачиваться — кому интересна юродивая в веригах? Да и оборачиваются ли призраки?
Небо вновь потемнело. Застучал дождь по земле — не частыми, но увесистыми каплями. Я натянула на голову воротник куртки и прикинула наличность. Все на месте. По крайней мере, должно быть. Двести без малого нерастраченных фунтов и бумажка с Беном Франклином — выдающимся просветителем, государственным деятелем, ученым и автором Декларации независимости США (последнюю бумажку я захватила на всякий пожарный случай — из дома).
Как назло, я проторчала на этой обочине целую вечность. Кончился дождик, а я продолжала стоять с надвинутым на макушку воротником. После долгого ожидания подвалил щеголеватый спортивный «остин» цвета канарейки. Остановился почти бесшумно. На капоте блестели дождевые капельки. Я не успела наклониться к низкому оконцу, как дверь распахнулась и показался типичный прожигатель жизни — долговязый такой кретинчик с лучезарной ухмылочкой и в начищенных до дыр ботинках. Откуда такой ехал? Не успела я опомниться, как этот денди обогнул капот, услужливо распахнул вторую дверь и что-то приглашающе затарахтел.
— Ууд ю гив ми э лифт? — с сомнением произнесла я. Не подбросите ли, в смысле.
— Еа, еа… — закивал придурок тоном «ну какая же вы бестолковая, мисс». — Найс лифт, вери найс лифт…
Но что-то я вдруг засомневалась. Улыбочка на губищах этого парняги ширилась, как мои неприятности, а глаза были холодны и оценивающи. И вообще он здорово напоминал паука-птицееда.
— Лондон-таун, плиз? — хрипло вопросила я.
— Оф кос, еа, еа… — смачно закивал подозрительный тип, — Лондон-таун, Лондон-таун, бьютифул…
— Уан хандред, ес? — Я вытащила из брюк купюру и показала парню. Но тот захохотал и слишком яростно замахал руками:
— Ноу, ноу, мисс… Ноу мани, ноу мани… — и опять стал завлекающее приглашать меня в салон. Я окончательно скисла. Тем более из салона прозвучал шорох и тихо кашлянул мужчина.
— Ноу. — Я испуганно попятилась от обочины. — Гоу. Ай эм сори, — животный секс с жуирствующими местными в моих путешествиях натуралиста как-то не значился.
Озабоченный денди несказанно расстроился. Он прижал к груди ухоженные ручонки и направился ко мне.
— Вау, мисс, юдиднт андестэнд… Уилл хэвэ гуд тайм…
Не сомневаюсь, мы отлично проведем время. Я заправски выхватила из куртки пистолет и направила на этого «претендента».
— Пошел к черту, идиот! — завопила я.
Он изумленно вылупился на пистолет, потом на меня. Переступил с ноги на ногу. Опять тронулся в путь. Очевидно, посчитал, что мы оба резиновые и придуриваемся.
— Гет аут, факкер! — конкретизировала я.
Угрожающе взвела курок (я листала на досуге книжку «Из чего стреляют в СНГ; умею отличать пусковой механизм от спускового). Металлический лязг привел агрессивного денди в чувство. Он нахмурился и, чуток постояв в нерешительности, угрюмо молвил:
— Фак.
— И не надейся, — сказала я. — Мы народ целомудренный. Иди вон своего приятеля сфакай.
Он не понял дословно, но вконец расстроился. Сботав что-то на своей фене, раздраженно пнул по собственному колесу, плюхнулся в машину и покатил через поле. Следующим подкрался грузовой пикап с вмятым крылом и доверху груженный удобрениями. Он остановился не сразу — сперва проехал мимо, а потом по каким-то частным соображениям притормозил у края дороги и, простуженно кашлянув, заглох. Резонно убежденная, что занятым в сельском хозяйстве недосуг в неурочное время развратничать, я убрала подальше пистолет и поплелась договариваться.
Пожилой дядечка, смешно чертыхаясь, заводил мотор. Ну кто же так заводит? — ни одного крепкого слова. На меня он даже не отвлекся. Я открыла рот, чтобы вымолвить что-то реальное, но всем потугам вопреки получилось одно и то же. Старенькое:
— Лондон-таун, сэр?
Дядечка чуть не окосел. Даже закашлялся. Затем почесал грязным ногтем небритую щеку, посмотрел на меня, как на спустившуюся с гор инопланетянку, и постучал кулаком по голове. Понятный в любом уголке планеты жест.
— Ноу, — дополнил он свой отказ словом.
— Хандрид паундз, — всхлипнула я.
Глупый дядя! Это почти четыре тысячи рублей! Месяц жить можно! — Hoy, — покачал сединами дядечка.
Он был одет в перепачканный соляркой комбинезон и стоптанные многочисленными поколениями башмаки. Зачем таким деньги?
Я совсем позабыла, что цены на бензин в Англии немного отличаются от сибирских. Раздавленная своими горькими невзгодами и утомительным путешествием, я не могла подумать о самых элементарных вещах.
— А ю краинг? — Он внимательно всмотрелся в мое лицо и вроде бы открыл в нем что-то для себя новое.
— Йес, — всхлипнула я. — Ай эм краинг. Ай эм ин бэд, вери бэд дизастер. Уэа а ю драйвинг?
Дядечка ответил многословной тирадой, из которой я сумела разобрать только «май фарм».
— Ладно, — буркнула я, взбираясь на гниющую подножку, — вези на свой фарм, дядя, пока я тут боты не двинула…
Очевидно, я рыдала всю дорогу. Он посматривал на меня с нормальной человеческой жалостью и что-то бубнил под нос. Золотой дядечка — он оказался верноподданным британцем, но этот недостаток не мешал ему проявлять сострадание к обиженным и плачущим чужестранкам. Я смутно помню завершение этого насыщенного событиями дня. Голова кружилась — от тепла, уюта, от забытого человеческого участия. «Не спрашивайте меня ни о чем, — бормотала я, напрягая все свои ничтожные знания языка. — Я не преступница и не бродяжка… Меня обманули, насильно привезли в чужую страну — волкам на съедение… Я вас не потревожу, я переночую и уйду, а если хотите, могу заплатить…» Меня ни о чем не просили и не спрашивали. Я помню уютный фермерский домик — интересную смесь патриархальности и двадцать первого века; речку-переплюйку, осиновые колки на обратной стороне лужка, просторный двор, миниатюрный трактор, механизированную сеялку, веялку… Радушную племянницу хозяина — «гусиную лапку» Дженни — особу с бледным, редкостно некрасивым лицом и тонкими ногами. Я помню собаку с отвислым ухом, которая смотрела на меня с жалостью и отзывалась на кличку Поттер. Бледного киндера в очаровательных подштанниках, гоняющего по двору лохматого одноглазого кота, который жил да был за углом, но в отчаянные
минуты жизни вынужден спасаться где только можно. Помню кирпичный камин, окруженный горшочками с петунией, душ за загородкой, размеренное гудение микроволновки, подогревающей обеденный гуляш. Помню пахнущий соломой халат, выданный заместо моих вещей, ушедших в стиралку (вовремя спрятала пистолет), бокал наваристого компота, ложку, кружку, бормотание говорливой Дженни, явно мечтающей сотворить из меня подружку-единомышленницу. Ухмыляющегося в синюшную небритость дядечку…
Я спала на чердаке, на покатой оттоманке, крытой желтым хлопковым бельем. Под запахи смолы: Но прежде чем уснуть, я опять внимала рассуждениям Дженни: она развешивала мое отстиранное хозяйство у чердачной лестницы и развесистую лапшу — на уши. Я многое понимала в ее бормотании… О том, что дядя Ник не выжига, не деспот, он суров, но до определенного волевого предела, а за этим пределом он становится добрым и ласковым. Вот недавно он соседское дитя, больное дифтеритом, совершенно безвозмездно, то есть даром, отвез в инфекционную больницу в Гилзморо; а на той неделе проявил сдержанное уважение к старушке Лоэнтри — активистке прихода из Карнаби-холл, оторвав ее беременную кошку от дерева; и вообще он никакой ей не дядя, а свекор — папочка покойного мужа Фрэнка Челистера, скончавшегося в позапрошлом году от подозрения на одну модную смертельную болезнь, передающуюся капельно-половым путем (вот только каким путем он ее подхватил: капельным или половым, история умалчивает), — что уже само по себе говорит о широте души дядюшки Ника… О том, что к русским Дженни не относится со священным ужасом, не расистка, понимает, что русские тоже люди, ну бывает, не повезло, не могут же все рождаться англичанами, это было бы странно. Хотя и согласна с общественным мнением ближайших деревень, что к русским надобно относиться настороженно, ввиду их повального увлечения криминалом, хотя, боже упаси, это не относится к присутствующим…
На такой убаюкивающей ноте я уснула. А проснулась через двенадцать часов от солнышка, подглядывающего в чердачное оконце. Обалдевая от невиданного счастья, я спустилась с оттоманки, запнулась о свои личные вещи и, наступая на полы халата, потащилась к окну. Я увидела идиллический пасторальный пейзаж: отцепленную от лошади телегу с сеном, десяток парнокопытных, пасущихся на лужке, подсобные строения, замыкающие границу усадьбы, на другой стороне лужка — смешанный осинник и березняк. Супер! Я открыла окно, вдохнула деревенского воздуха с ароматом сухих трав и свежего навоза. Потянулась — как никогда в жизни не потягивалась… Развернулась и пошлепала, протирая глаза, к окну напротив — на другую сторону прямолинейно вытянутого чердака.
Подо мной простирался дворик, территорию которого вместо забора замыкала скромная оградка в виде плетня. Подходы к летней кухоньке устилали плотно стыкованные плиты из гранита. Пространство разделено на дорожки. Слева травка, справа пожухлые астрочки, между ними площадка для киндерских забав. Основной «цветочек» этого дома еще не проснулся, поэтому кот отдыхал. Он лежал на аккуратной поленнице, смачно вытянувшись во весь рост. Он наслаждался восходящим солнышком. У свежеструганой будки восседал лопоухий пес. Он задумчиво чесал немытую шею и одновременно наблюдал за хозяином. А хозяин, дядя Ник, одетый в грубый шерстяной свитер, стоял по ту сторону плетня. Он общался с тремя мужчинами в черных куртках. Славянской наружности. Я родную наружность ни с одной другой не спутаю!
Позади мужчин на подъездной дорожке притулился черный джип класса «ленд-ровер» (не всех еще расколбасили). Дядя Ник на вопросы проезжих в запале благородства пожимал плечами, но бросил невзначай взгляд на чердак. Один из троицы насторожился. Что-то бегло сказал своим. Те насторожились пуще первого. Один из них что-то достал из кармана. Дядя Ник сделал шаг назад. А я уже отлетала. Я неслась по чердаку, сдергивая на ходу ночнушку. Сорвала с веревки вещи. Трусики и бюстгальтер швырнула в сумку, остальное напялила на голое тело, впрыгнула в кроссовки. Хлопнула входная дверь, принеся мужские голоса. Захныкал ребенок. Я уже лезла в раскрытое оконце. Мамочка, доколе можно!..
В лучший день я бы здорово задумалась: а стоит ли так рисковать костьми? Я же не д’Артаньян — пикировать с мансарды на головы врагов. В этот день — безо всяких компромиссов. Я бросила сумку в траву, а сама полетела «солдатиком» — в телегу с душистым сеном! Она чуть не поехала! Я провалилась на самое дно, в самое чрево душистых ароматов. Вылезла, отфыркиваясь, разбрасывая сено, спрыгнула с телеги и, схватив сумку, побежала через лужок, мимо изумленных буренок. Очередной стайерский забег! Я неслась в распахнутой куртке на голое тело, придерживая незастегнутые джинсы. Благо не было в этот ранний час на заднем дворе посторонних. Я ведь такая стеснительная…
Добрый лес прикрыл меня от вражьего мира. Пока разберутся, пока наладят погоню — четверть часа долой… Да и где им меня искать — без специальных розыскных собак? Я улепетывала с заячьей скоростью — отдохнувшая, посвежевшая, в принципе не голодная. Отдышалась разок — погоревала на пеньке, поплакала и опять побежала на запад — в глубь ненавистного острова с поэтическим имечком…
До ближайшей трассы — а это была ровная асфальтовая дорога — я добежала за полчаса. Особо пострадать этим утром я не успела, день едва стартовал! В ближайших кустах я отчистила кроссовки, навела косметический марафет — надела на себя все недостающее, вычесала из волос стебельки клевера. Губки подкрасила. Через пять минут я стояла на дороге с каменным лицом, голосуя известным по телевизору жестом: рука в кулаке, большой палец оттопырен и совершает возвратно-поступательные движения за спину.
— Неарест таун, мистер, плиз, — припала я к окошку большого старомодного внедорожника, облепленного недельной грязью. Я еще подумала: странно, даже люди с минимальным доходом в этой стране не ездят на грязных авто. Не принято. На ржавых — ездят, а вот на грязных…
Полный мужчина с лицом функционального импотента и в крупных диоптриях улыбнулся радостной улыбкой:
— Присаживайся, девица красная, не напрягайся. Ближайший городок — это Гилзморо, верст двенадцать. Домчим.
Я застыла с перекошенным ртом, а толстяк рассмеялся, довольный разящим эффектом:
— Да не бойтесь, девушка, садитесь. Я наших прелестниц за версту узнаю. Пятнадцать лет прошло — только острее это дело чувствую. Не будете же вы доказывать, что приехали из Польши? Нет там таких — большеглазых, озорных. Вы с Урала. Или еще дальше — из Сибири?
— Ну вы прям куде-есник, — вульгарно протянула я. — А чего тогда машина немытая, раз такой умный?
Толстяк непринужденно рассмеялся, показав большой палец, и мы сразу подружились.
— Прыгайте, — добродушно махнул рукой толстяк, — машина стерпит. И не говорите, что отказываетесь ехать. Какой же русский не любит бесплатной езды?
Нет предела изломам человеческих судеб. Всех жалко. Всех хочется по головке погладить. Он представился Шуриком, хотя давно разменял свой сороковник. Он приехал из Томска в восемьдесят восьмом, по приглашению Научного королевского общества, как перспективный биолог. Надоело в женской консультации анализы под микроскопом изучать. Так получилось, что больше не вырвался Шурик в Россию. Дела, заботы. Женился на местной — в восемьдесят девятом. Похоронил местную — пять лет спустя. Детишек Бог не дал — бесплодны оба. Не на тех богов молились. А теперь и сам безнадежно болен — рак желудка в заключительной стадии, о чем говорил Шурик со смешинкой, но очень грустной. Как о факте форс-мажорном и ни от кого не зависящем. Год назад ушел с работы по состоянию здоровья, живет на пенсию. Коллеги почти не навещают. Друзьями за пятнадцать лет практически не обзавелся. Через месяц сляжет в больницу. Будут колоть, облучать «физией», «химией», убеждать, что непременно вылечат, и не таких на ноги ставили. А там и все — конец невеселой маеты под названием жизнь. Не сказать, что многого не успел в жизни, но ведь… не успел же! Разве это возраст — сорок два? Вот Высоцкий в сорок два — он успел… А тут вдруг осенило — ведь ни разу не бывал в стране скоттов. Хоть бы раз перешагнул через древний Адрианов вал. Суровая горная страна, почти под боком. Глазго, Эдинбург — родина автора «Айвенго», все такое. Красивые древние обычаи. Чистый скотч, пляски в килтах под волынку. Старинные шотландские замки. Решился с ходу, сел и поехал. Кто его остановит? Разве что полиция, усомнившись в чистоте машины. А вдруг увлечется севером, понравится? И какой тогда резон возвращаться для того, чтобы лечь в больницу?
— Прибыли, Вера. — Он остановил свое немытое авто на центральной площади небольшого городка. — Центр мироздания — город Гилзморо. Если честно, ничего особенного. Вроде Стрежевого. Десять тысяч населения, из них половина — пенсионеры. Остальные без затей — токарь, пекарь и аптекарь. Мы стоим на Парадиз-стрит: за спиной ресторан «Авлида», несколько забегаловок. На север «bus station» — оттуда курсируют автобусы на столицу.
— Спасибо, Шурик. — Я коснулась его руки, сжимающей баранку. Шурик вздрогнул. Загрузил в глаза необъятную тоску. Не хотел — нечаянно получилось.
— А давайте махнем со мной, Вера? Клянусь, я вас пальцем не трону. Будем таскаться по ресторанам, в горы ходить. Замок старинный откупим, на денек, два. Вы никогда не бывали в старинном рыцарском замке — с плесенью и привидениями? Говорят, незабываемые ощущения…
— Простите, Шурик, — покачала я головой, — у меня самолет в десять вечера.
И что значит пальцем не трону? Я так старо выгляжу?
— Да шучу я, — улыбнулся Шурик. — Понимаю, нереально. Счастливо долететь, Вера. Лучше бы я вас не встречал.
— Нет, не лучше, Шурик. — Я привстала со своего сиденья и поцеловала его в губы — со всей щемящей воздушностью. Чтобы вспомнил, кто такие сибирячки. Подождала минутку, пока он меня обнимет и сделает то же самое. Потом простилась и покинула машину.
Фактически это был конец моим телесным мучениям. Оставались мучения моральные, но эту штуку я научилась сносить. Это не трудно, если хорошо потренироваться.
Ближайший автобус на Лондон уходил в час дня. А сейчас у нас было начало десятого. Я добрела до ближайшей гостиницы в закопченном домике из бурого кирпича. «У Берни», — извещала покоробленная вывеска. «Очевидно, они не смотрели фильм «Уикенд у Берни», — подумала я и отправилась снимать номер. Гостиница, как и весь городок, имела очень грустный вид. Грустный интерьер, грустные мимозы в вазочке, грустный служитель за стойкой, попивающий традиционный английский чаек. На нем были такие трогательные белые гольфы! Не торгуясь, я сняла номер на сутки (хотя надо было на три часа) и по грустной дребезжащей лестнице поднялась наверх. В комнате имелись душ и утюг. Самое желанное. Я отмыла с себя всю мерзость последних дней — отмыла на раз, на два, долго стояла, подставляя лицо целебным струям теплой воды. Я навела порядок в своей сумке, отгладилась, почистила перышки и отправилась принимать пищу. На вопрос, где в этом симпатичном городишке можно хорошо поесть, служитель отложил газету и ответил, что неподалеку есть очень уютное кафе «Бабочка» — пять минут на север по Парадиз-стрит, там очень вкусно жарят сардины, и, пока не умерла в позапрошлом году его супруга Бетси, они очень часто туда захаживали. А овдовев, он туда больше не захаживает. Уж больно обстановка «Бабочки» напоминает ему старушку Бетси.
Старик не страдал излишним любопытством. И традиционной местной чопорностью он не страдал. Я любезно поблагодарила и пошла в город.
Этот городишко был проще некуда. Самые примитивные трехэтажные дома — с отсутствием архитектурных закорючек и мелких деталей. Пожухлые цветники, газоны. Мутноглазые фонари. Лишь в центре несколько особняков в старинном георгианском стиле — с высокими фундаментами. Люди в серой одежде. Женщины — в плащах, мужчины — в грубошерстных вязаных изделиях. У порога искомого заведения прямо на улице сидел пожилой морщинистый господин и, не замечая прохожих, читал газету «Таймс».
Я присела в глубине зала, искренне недоумевая, почему обстановка «Бабочки» напоминает портье старушку Бетси. Здесь не было никакой обстановки. Стулья, столы, потолок и стены. Двое посетителей, сонно двигающие челюстями. Третий посетитель — сладко зевающий. Подошел официант в жилетке из овчины (он же хозяин, он же шеф-повар), поинтересовался, не изволит ли чего мисс. Предложил сардины или что-нибудь мясное. Пока я разрывалась между бифштексом и ростбифом, зал потихоньку заполнялся.
— Давайте бифштекс, — выбрала я. — А еще лучше двойной. И ростбиф. А также глазунью и чай. Газету не надо.
— Мисс из Восточной Европы? — прищурившись, поинтересовался хозяин заведения.
— Что вы, мистер, мисс из Баккардии, — поспешила ответить я. Официант задумался и весь в сомнениях кивнул. Он уже слышал это слово. Пока он не удалился в свои кулуары, я спросила его, где тут можно проявить пленку и напечатать фотографии. Тайный ценитель принца Флоризеля показал на окно:
— Прямо через дорогу, мисс. Там лавка скобяных изделий, а налево дверь за стеклом — в отдельчик «Фужди».
Поблагодарив, я уверила его, что к бифштексу вернусь, и отправилась через дорогу.
— Шесть фунтов, мисс, — принимая мою пленку, сказал морщинистый старик с подслеповатыми глазами. — По всему вероятию, через час ваши фотографии будут готовы. Других клиентов нет, затишье, мисс… н-да. Я скажу Виоле, она напечатает. Вы сможете подойти?
Я уверила его, что за мной дело не станет, и отправилась принимать пищу. Я вернулась через пятьдесят минут, когда бифштекс удобно уложился на дно желудка, придавился ростбифом, смочился чаем и начал потихоньку перевариваться. Очень мудро, что я вернулась через пятьдесят минут, а не через час. Печатных дел мастера только закончили свою работу. Трясущийся старик выносил из зашторенной каморки конверт с фотографиями. Разглядев меня перед прилавком, он затрясся еще сильнее. Покрылся бледными пятнами. Притормозил и замялся у своей шторки.
— Это мое? — спросила я, показывая на конверт.
— Это ваше, — пробормотал старик. — Откуда у вас это, мисс?
— Давайте, — потребовала я, протягивая руку.
Частная собственность священна и безусловна. Она есть гарантия индивидуальной свободы. И никто не имеет права на нее покуситься. Поколебавшись, старичок сделал два робких шажка и протянул мне конверт. Отдернул руку, словно я могла ударить его током.
— Откуда у вас это, мисс? — повторил старик.
Из-за шторки показалась любопытная девчушка с розовыми щечками — то ли родственница, то ли наемная работница, чей труд старик нещадно эксплуатировал. Покосилась на меня испуганным глазом и спряталась за шторку. Старик напряженно ждал ответа.
— С Интернета скачала, — буркнула я. Господи правый, тоскливо подумала я, тебя учить, Вера Владимировна, что мертвого лечить. Неужели ты думала, что они будут печатать это непотребство с закрытыми глазами?
Я приоткрыла конверт, вытянула наугад две фотографии. Провалиться мне в подвал замка Кронбери! Он со мной — навеки!.. На одной фотографии на фоне бурного моря и надвигающихся с востока туч лежал мертвый Бригов. Изумительное качество печати… На второй фотографии упомянутый Бригов был еще жив. Я сняла его в тот момент, когда он получил вторую пулю — в живот. Его согнуло пополам, он стоял весь в крови, держась за живот, и смотрел на меня дикими глазами, словно говоря: да что ты делаешь, идиотка, не снимай меня, я не в форме!..
Что я делала, действительно? Зачем я это делала? Откуда я такая хлобыстнулась? Меня скрутило, как баранку. Дыхание сперло. Я сунула фотографии обратно в конверт, прижала к груди и попятилась. Старик смотрел на меня со страхом.
— Спасибо, — пролепетала я и юркнула в застекленную дверь.
На улице клешня, стиснувшая мой позвоночник, разжалась. Дышать стало легче. Но круги перед глазами продолжали носиться. Натыкаясь на скучно-серых туземцев, я отправилась на юг по Парадиз-стрит. Пройдя один дом, я вошла под сень внушительного платана и обернулась. Старик стоял у порога своей лавчонки и что-то сбивчиво втолковывал плотно сложенному мужчине в фуражке и с дубинкой на поясе. Мента науськивал! При этом старик показывал пальцем в мою сторону, а не слишком сообразительный «бобби» смотрел то на меня, то на старца. Наконец до него дошла определенная часть изложенного.
— Неу? Miss? Wait a minute! — крикнул он профессионально поставленным баритоном. Помахав мне пухлой ручонкой — да-да, вам, не ошиблись! — и, придерживая болтающуюся дубинку, засеменил в мою сторону.
Я не могла бы ему объяснить происхождение снимков. Происхождение покойников я тоже не смогла бы объяснить. У меня самолет в десять вечера! И трудности с английским языком. Я не Копенгаген! И пистолет в гостиничном номере!..
Я чуть насмерть не зашибла какого-то дохленького юнца, толкающего перед собой велосипед. Кто-то из них точно свалился. «Сори», — буркнула я и, прижимая к груди конверт, точно нелюбимое, но родное чадо, побежала по тротуару.
— Have a nise day, — пошутил молодой мужчина, прижимаясь к стеночке. Котелок бы еще нахлобучил…
Пожилая супружеская чета — оба в очках, оба с палочками — испуганно раздвинулась. Я пролетела между ними и свернула в узкий проулок. Появились мусорные баки, кусты. За кустами — глухой забор с внушительной дыренью. Проклиная себя за очередное головотяпство, я пролезла в дырку и оказалась в каком-то пустынном дворике, где было безлюдно и опрятно. Трогательно круглые кустики, шестиугольные окна с ажурными решетками. Я нырнула за свежекрашеный сарай, протиснулась между кирпичными завалюшками и через очередную щель в заборе вылезла в соседний переулок. В двух шагах опять виднелась Парадиз-стрит (и что в ней райского, хотела бы я знать?).
Я повернула влево и пошла, поминутно озираясь, по этому переулку, пока не вывернула на параллельную улочку, заросшую «маскировочной» акацией. Здесь я нашла тихий скверик с лавочками. Забралась на самую дальнюю и принялась скатывать в трубочку конверт с фотографиями.
Нет, полиция города на ушах не стояла. Ради хрупкой девчонки с сомнительными фотографиями? Да кто их видел, кроме подслеповатого старца да милашки подмастерицы? Где, позвольте, состав преступления? А само преступление, извиняемся, где?
Успокойся, уговаривала я себя, твои страхи не вечны, они пройдут. Вечен только Жид, да и тот неизвестно где болтается. Покури, угомонись. Инцидент-то смехотворный, меньше безумия, меньше нервов, Вера Владимировна, дорогая…
Я окутала свою лавочку голубым табачным дымом и через несколько минут успокоилась. Все в порядке, этот мир преходящ, и любой поступок в нем спрогнозирован свыше. Даже глупый.
К началу первого окольными путями я вернулась в гостиницу. Судя по всему, полиция сюда не приходила. Скучный портье, не избалованный наплывом постояльцев, дочитывал газету. Приветливо улыбнулся.
Я поднялась по грустной лестнице на второй этаж и принялась собирать вещи.
— Я вынуждена вернуться в Лондон, мистер, — сказала я на ломаном, отдавая ключи.
Старик понятливо кивнул:
— Счастливой вам дороги, мисс.
Менее чем через час я сидела в автобусе, направляющемся в Лондон. Пожилая негритянка справа от меня быстро уснула. Спинки сидений были высокими. Воровато поозиравшись, я извлекла из сумки конверт, мысленно перекрестилась и достала первую фотографию…
Я не должна была этого делать. Но как удержаться, если в затылке зудит, а в руках чешется? Я знала, я прекрасно знала, что пожалею, что испорчу себе дальнейшую дорогу, но ничего не могла поделать со своими потаенными желаниями. Они уже не были потаенными. Они торчали из меня, как антенны из гэбэшной машины!
Я просмотрела снимки раз, просмотрела другой и при третьем, окончательном просмотре меня пробило. Как перфоленту. Я закрыла глаза и затряслась. На что рассчитывала, дурочка? Что передо мною расстелют ковровую дорожку и аплодисментами проводят в самолет? А накась выкуси не хочешь? Если и проводят, то у самолета в полете отвалится крыло, отлетит кабина, выдует все люки, а ты опять не взяла с собой парашют! Но скорее всего, тебя встретят на «bus конкрет station», возьмут под белы рученьки… Или загребут в порту — черный джип, нормальные ребята. «Ах, постойте, Вера Владимировна, есть одна проблема, с которой мы до обидного припозднились. Давайте решим ее прямо сейчас, и вы полетите своим рейсом…»
Стоп, опомнилась я. Они не знают, что Бригов передо мной разоткровенничался. Начал расписывать про дела и свершения Фирмы, про какие-то заводы, заброшенные деревеньки, зоопарки по ночам со злыми животными, клыками вспарывающими желудки… Ни черта они не знают. А если узнают, что в этом «криминального», такого, что выдает их с головой? Замок Кронбери? Ну сняли подставные лица. Жуткая Фирма? Ох, не смешите мои тапочки, этих жутких фирм в каждом городе — по двести штук. Лица кровожадных сотрудников? Бригов, горничная, дворецкий? Все мертвы. Имена липовые. Понавыдумывали всякой всячины. А у игроков имена тоже липовые. И фамилии их липовые — Мостовой там, Бурляк. Очередной прикол от службы безопасности. Хочется им так (между прочим, оправданно). А про имеющуюся у меня пленку они не знают. Когда я снимала, развешанные по замку камеры уже отключили (Игра кончилась). Ладно, допустим, дворецкий получил приказ ликвидировать всех, кто еще мотается по замку. Затем его тоже ликвидируют или отправят доживать куда подальше — неважно. Но пошло совсем по иной схеме. Винтер переработан в фарш, у шиншиллы проблемы с головой. Двое сбежали. Если их отлавливать поодиночке и обращать в трупы, это действие уже никак не спишешь на спятившего дворецкого. Пусть безумный, но он отрадно мертвый. А значит, появляются проблемы. Трупы надо прятать. А идеально спрятать трупы сложновато. Их, как правило, находят, и появляются ретивые следователи, начинающие чего-то копать. Могут и не копать, но где гарантия? Не проще ли оставить в живых сбежавшую великомученицу, которая ни черта не знает, напугана на всю оставшуюся и никому, никогда не проболтается?..
Это было слабое утешение. Ведь за нами гнались! Меня искали в хижине дяди Ника! А зачем искали? Уж наверное не за тем, чтобы извиниться и провозгласить мою свободу отныне и на веки веков. Убить меня хотели, глупую. А может, не разобрались до конца, действовали без приказа? А теперь не будут, потому что крепко подумали и вынесли щадящее решение?
Мне жутко хотелось курить. Я забыла это сделать перед началом рейса, прыгнула в салон, лишь бы уйти от людских глаз, а теперь вся изнервничалась. Время тянулось, как вездеход по болоту, пейзажи за окном передвигались нехотя, с ленцой. Не торопи время, думала я. В твоем теперешнем состоянии неразумно торопить время. Наслаждайся им. Как много его осталось? А в автобусе ничего с тобой не случится…
По выходе из автобуса со мной также ничего не случилось. Конечная остановка была где-то на Риджент-стрит, в двух шагах от многолюдной Белтан-роуд.
Был конец рабочего дня. Я брела по забитому прохожими тротуару, мимо витрин, мимо шестигранных фонариков-скворечников. По проезжей части двигался нескончаемый поток: двухэтажные автобусы, легковушки, старомодные такси с шашечками, похожие на наши довоенные «эмки».
Я не привлекала внимания. Ни пристального, ни праздного. Включенный в список Всемирного наследия город полностью меня игнорировал. В нем таких, как я, — до нескольких миллионов на дню. Я разглядела в изобилии витрин за помпезной «Отличные стаффордширские сервизы!» стыдливую вывеску «Секонд-хенд». Стараясь никого не сбить, я начала смещаться к краю тротуара.
Внутри ничего стыдливого не было. Воздух надежно дезодорирован. В глубину вытянутого зала уходили стеллажи с одеждой. Кое-что висело на плечиках. Прилично одетые люди копались во всем этом благолепии. Никому не приходило в голову краснеть от стыда. Я тоже посчитала, что не встречу в этом зале знакомых, и с головой погрузилась в ворохи отстиранной, обеззараженной одежды.
Через четверть часа я ничем не отличалась от среднестатистической, задавленной бытом и смогом британки. Серая юбка, серые полусапожки с когда-то наличествующими, а ныне отсутствующими пряжками. Серая блузка. На тон потемнее жакет, похожий на суконный.
Равнодушный «приказчик» с серьгой в ухе возложил все это добро на весы, поиграл калькулятором.
— Шестнадцать фунтов.
— А можно, я здесь надену? — односложно спросила я.
Служитель задумчиво почесал серьгу.
— Пожалуйста. Кабинка в конце зала.
— А свое оставлю, ладно? Денег не надо. Благотворительность, понимаете?
Он еще более задумчиво обозрел меня с ног до головы (именно так, а не наоборот). Как таковые, женщины его не интересовали. Но одежда на мне, с некоторыми замечаниями, была неплохой.
Подумав, он решил не звонить в полицию. Лень-матушка.
— Оставляйте, — снисходительно разрешил парень. — Разберемся.
Я опять брела по забитым двуногими и четвероногими улицам. Никому не нужная, в пропахшей химикатами хламиде. Следующую остановку я сделала в hairdressers — парикмахерской по-нашему — со скромным названием «Lollitt».
— Покороче, — попросила я знаками неразговорчивую мастерицу. — И перекрасьте, пожалуйста. Во что-нибудь пепельное и нестойкое.
Мастерица замороженно повела плечами — дело ваше, уродуйтесь, мэм.
Я сознательно не смотрела в зеркало. Пустое. Я смотрела на свои колени и давилась слезами. Меня вели к крану, мыли голову, перекрашивали — и все это в чинном английском молчании. Молча приняли наличные, отсчитали сдачу… и вновь я брела по гудящим, разноголосым улицам, подчиняясь закону левостороннего движения…
Я никогда не появлюсь отныне в Лондоне. Даже под страхом немедленного расстрела. Почему не осмотреть напоследок их хваленые достопримечательности? Все эти Биг-Бены, Тауэры, Вестминстеры с Букингемами, Парламенты, Трафаль-гары? Тони Блэра, наконец, на Даунинг-стрит? Не посетить «Ройял Корт», «Ковент-Гарден», не насладиться бессмертной классической постановкой в Королевском шекспировском театре? У меня в запасе четыре часа.
Я подошла к краю стертого тротуара и небрежно махнула рукой. Неуклюжий кеб с шашечками, подрезав возмущенно загудевшего «ягуара», подался ко мне. Я забралась в машину с таким непрошибаемым видом, словно делаю это изо дня в день, из года в год.
— Темза, сэр…
Гудели пароходы, салютуя древней нации и каждому бритту в отдельности. Гудели мелкие катера, крупнотоннажные баржи и легкие барки, окутанные паром. Кричали докеры в порту, сновали бездомные, хулиганы. Поджав хвосты, тусовались собаки. Облезлые коты забивали «стрелки» и горланисто орали, мутузя и валтузя друг дружку. Мощная Темза катила грязные воды к эстуарию…
Я сидела на бетонном парапете, наблюдая за портовой жизнью. Отсюда не просматривались ни Тауэр с Большим Беном, ни Парламент. Только грязные доки, контейнеры, складированные рядами, гигантские портовые краны на том берегу. Я сидела час, сидела другой, почти не двигаясь и ни о чем не думая. Одна и та же дума, повторенная трижды, превращает думающую в зануду. Я вынула из сумки пистолет и аккуратно опустила в воду. Посмотрела на свое отражение — ничего любопытного. Дурнушка в масляных разводах. И не такие выживали. Судя по тому, что ко мне не приставали, я выглядела на все сто. С огромных угольных гор грузили уголь на тарахтящие катера. Развозили во все стороны. Грохотали портальные краны, перемещая ржавые контейнеры. Чадящий буксир протащил баржу с лесом. Прихромал шелудивый пес, дважды обошел вокруг меня, обшохал, улегся рядом. Я пыталась с ним пообщаться, но по-русски пес не понимал. Виновато поглядел, поднялся, вытряс на меня своих блох и побрел дальше. Других собеседников не наблюдалось. Пролетали час за часом, а прибрежная жизнь не затихала. Она кипела круглосуточно. Я бы тоже сидела и наблюдала за ней сутками. Но я не могла этого себе позволить. В 10.20 улетал мой самолет. Я не зря пришла на этот огрызок портовой набережной. Если киллер планирует меня убить, он это сделает непременно, где бы я ни находилась. А мне ни к чему лишние иллюзии. Пусть меня убьют здесь, я не буду сопротивляться. Я даже не почувствую пулю в затылке. Я просто свалюсь в воду и поплыву… в Северное море. Меньше проблем — и мне, и им. Зачем дополнительно бегать, сопротивляться, если финал предрешен? Я сильно устала…
Серые сумерки плавали по воде. К половине девятого небо стремительно потемнело. Убийцы предпочли не являться. Ну что ж, я подожду их в аэропорту. Зачем ловить беглянку в хитросплетениях грязного Лондона? Она придет в аэропорт, ее рейс известен…
Я поднялась, отряхнула юбку и побрела в город — ловить такси. Через сорок минут абсолютно серая женщина со спортивной сумкой в руке вошла в зал регистрации аэропорта Хитроу. Терминалы на восточные направления находились с правой стороны. Она направилась к нужной стойке, где встала в конец недлинной очереди и приготовила документы. Очередь неспешно продвигалась. Работница кассовой службы с улыбкой зарегистрировала билет. Сотрудник таможни проштамповал паспорт. Поднял голову. Тщательно выбритое лощеное лицо осветилось приветливой улыбкой.
— Ах, это вы, — сказал таможенник. — Ну и как, описали яркое событие местного масштаба? Неплохой, кстати, костюмчик. Где покупали? Не на Пикадилли у Клэнси Фишер?
Женщина была неприятно поражена. Она полностью сменила внешность. Почему этот парень ее узнал?
— Спасибо, — пробормотала она, стараясь не напрягаться. — Это было незабываемое событие. Столько приятных людей, и все в одном доме — я просто счастлива…
— А места посетили? Трафальгар? Биг-Бен? Вестминстер?
— Бесподобно, — вздохнула женщина. — Это было что-то. Я обязательно приеду к вам опять. Я каждую осень буду приезжать, вы не против? Здесь такие дивные места.
— Очень рад, что вам понравилось в нашей стране. Обязательно приезжайте. Всего вам доброго. — Таможенник небрежно козырнул, искоса глянул на багаж путешественницы и решил не портить впечатление. Женщина, чуть помедлив, прошла в узкий коридор. Через десять минут она сидела в самолете. Чуть прикрыв глаза, она наблюдала, как незнакомые люди наполняют салон. Рядом с ней уселась габаритная женщина с миниатюрным ноутбуком.
— Вы в Москву? — требовательно спросила толстуха по-русски.
Она открыла глаза, собралась пробормотать, что постарается спрыгнуть перед польской границей, но передумала, сказала «Да» и закрыла глаза.
Через десять минут взревели турбины. Загудел, завибрировал салон.
— А вы знаете, я очень боюсь птиц! — прокричала на ухо габаритная женщина. — Представляете, одной залетевшей в двигатель птицы достаточно, чтобы мы камнем рухнули вниз! Вам не страшно? Лично я просто зеленею…
— Птиц бояться — из Англии не лететь, — философски заметила молодая женщина.
Через минуту турбины приглушили рев. Самолет медленно поволокся на взлетную полосу.
— …Я ему удивляюсь, — шумела женщина. — Представляете, мне назавтра лететь, а мой муж, как нарочно, притаранил видеокассеты. «Самолет президента» и «Билет на катастрофу». Полная жуть. Полночи лежал и с удовольствием таращился, негодяй, а я тряслась — представляете?..
В 10.20 самолет взлетел. Внизу остались огни. Вскоре они пропали — самолет вошел в плотную облачность. Он прорезал ее, словно нож растаявшее масло, и огни оказались сверху — очень густо и красиво. А когда в салоне притушили свет, они вспыхнули в полный накал — замигали, заплелись в картинки и узоры, соединяя созвездия и туманности в одну всевластную и всевидящую звездную страну…
«Кто тебя выдумал, звездная страна? — недоуменно подумала женщина. — Мы любуемся на твои бескрайние просторы и не можем до тебя дотянуться. А дотягиваемся только после смерти»…