— Давай все выясним… Только без свидетелей…
Малешкин поплелся в казарму, а Теленков и Баранов, касаясь друг друга локтями, медленно пошли к забору…
— Ну, о чем ты хотел говорить? — спросил Теленков.
Баранов ответил на вопрос вопросом:
— Что тебе от меня надо?
— Абсолютно ничего, — буркнул Теленков.
Баранов сдвинул к переносице темные густые брови.
— Тогда прекрати свои оскорбительные выпады.
— А разве они оскорбительны? — деланно удивился Теленков. — А я-то думал, что тебя оскорбить невозможно.
Баранов грустно усмехнулся и покачал головой:
— Вот как?
— Да, именно так!
Баранов глубоко вздохнул и поднял на Теленкова глаза… В них не было ни злобы, ни насмешки, ничего, кроме просьбы.
— Павел, через дня два-три мы, наверное, расстанемся навсегда… Давай забудем все, что было между нами…
Теленков тупо смотрел в землю.
— Я знаю, — продолжал Баранов, — ты не можешь забыть тот дурацкий случай, когда я ушел с той девчонкой… Верно?
Валька Баранов попал в точку… Теленков промолчал. Баранов засмеялся…
— Так ее тоже от меня увели на второй день. И увел-то такой сопливый курсант из пехотного училища…
Теленков не мог сдержаться, чтоб не улыбнуться. Баранов, видимо, расценил улыбку как шаг к примирению и протянул руку.
— Мир?!
Теленков машинально протянул было руку, но тотчас же отдернул, резко повернулся и побежал в казарму… В какой-то степени самолюбие его было удовлетворено, однако на примирение с Барановым он не пошел… «Одно дело увести девушку от незнакомого человека. Но от друга… Это подлость… Подлецу никогда не подам руки. А Баранов подлец… Последний подлец», — думал он.
Первым в казарме ему попался Наценко.
— Где ты был?
— А что? — испуганно спросил Наценко.
— Горышич засек…
— А мне плевать… Понимаешь? Плевать. — И Наценко стукнул себя по груди кулаком.
— А что ты на меня шумишь? — возмутился Павел. — Ты иди пошуми у Горышича…
До вечерней поверки оставалось еще полчаса. Теленков зашел в Красный уголок. За пианино сидел курсант Поздняков и наяривал «Настасью». Верзила Колупаев плясал… Плясал лениво, скучно, как будто выполнял никому не нужную работу. А Малешкин, облокотясь на спинку стула и положив на кулаки голову, смотрел на эту пляску закрытыми глазами.
— На похоронах веселей пляшут, — заметил Теленков.
Колупаев остановился, посмотрел на Теленкова.
— А пошел бы ты, дежурный… — и вдруг заревел: — Я бы Роде отворила… У меня сидит Гаврила!
И пошел на полусогнутых, приседая, и вдруг, подпрыгнув, перевернулся и так грохнул сапожищами, что звякнули стекла.
— Ничего, — сказал Теленков, — можешь… Цены б тебе, Колупаев, не было в ансамбле песни и пляски…
Колупаев глупо ухмыльнулся и подмигнул.
— А ты как думал!
В проходе между нарами второго и третьего взвода темно. Но это совершенно не мешает татарину Кугушеву. Он бреет на ощупь голову и что-то мурлычет себе под нос.
— Что это ты поешь, Кугушев? — спрашивает Теленков.
Кугушев, гладя ладонью плешь, вздыхает…
— Если б твоя знала, что моя поет, твоя б плакала, говорит он.
Крамаренко по-прежнему, уткнувшись в подушку, жует кишмиш. Теленкову ужасно хочется есть. Но на этот раз совесть побеждает голод.
— Птоломей, сколько времени? — спрашивает он.
— Без пятнадцати…
Теленков вздыхает и направляется в уборную. Дневальный у тумбочки опять курит. Увидев дежурного, вытягивает руки по швам.
— А ну-ка! — И Теленков щелкает пальцами.
— Чего?
— Разговорчики!..
Дневальный нехотя отдает окурок. Павел глубоко затягивается и грозит пальцем.
— Еще раз увижу — сниму с наряда.
В уборной, на подоконнике, в окружении толпы курсантов сидит Валька Баранов. Рассказывает анекдоты. Анекдоты с бородой, все их знают наизусть, но все равно гогочут…