Не став одним целым с преступником, ничего не получится, — так любила повторять Александра. Бриз, услышав фразу, пожимал плечами, считая многое из сказанного подругой домыслами. Она это знала. Дима… Дима ухмылялся. В его глазах стояли смешинки. Он отпускал глупые шуточки и смотрел, как она что-то пишет, рисует, чертит. И обязательно сопровождал каждое её предположение какой-то своей идиотской гипотезой. Ему нравилось ставить её на место. Ей нравилось ставить его. В итоге, к общему так и не приходили. Лишь бумагу марали.
Но Гольцев из всей троицы был самым странным. Глядя на то, как, повторяя её цветовую схему, тот делает пометки, она всерьёз обеспокоилась: не передалась ли ему фанатичность сестры? И где, собственно, Маша?
И как же он не похож и пугающе схож с Димой…
— Саша! — взбудораженный Гольцев вскочил с места, едва не задев пустую чашку. На плите оживал старый чайник. — Я нашёл! Нашёл! Я знаю, кто такой ВРАЧ! Это Андре!
Александра вырвала у него распечатки и принялась жадно впитывать информацию. Власова не упоминала имён, однако, чётко сообщала: с ним она познакомилась на сайте рукоделия. И он подарил ей цветы.
В день смерти.
Бурин в жизни Лиле ничего не дарил, кроме пустых обещаний. И никогда не сидел на "Мире"
Мог ли это быть кто-то другой, кроме Андре? Мог. Но слишком часто этот тип мелькал в истории.
Она уже набирала Рукавицу, когда Гольцев неожиданно побледневший протянул тихо пиликнувший сообщением телефон.
«И ты…» — значилось на экране.
Слова пугали до дрожи, зловещими буквами светили будто с потустороннего мира. Звали туда. За собой.
И переслала их Маша.
— Это… — одними губами произнёс Гольцев.
Александра смотрела на телефон и напряжённо молчала.
***
Помощник перечитал сообщение и принялся за поиски руны. Никакой связи между символами не было. По крайней мере он не улавливал, хотя связь, возможно, и имелась. Непонятная для него.
Жена… противная в своей заботе, любезная до невозможности и любящая до омерзения, как всегда, стояла у плиты. Готовила очередной шедевр.
Ему осточертели её шедевры. Но развестись он не мог. Она ждала ребёнка. Она его прощала. Она позволяла ему спать с кем угодно, потому что по её же словам, так легче сохранить семью.
Семью.
У них не было семьи.
Они и женились-то по глупости. По юности. На спор.
Теперь он расплачивался. Она его полюбила, а он её нет. С годами ничего не пришло, не вспыхнуло, не заискрило. В душе расширялась бездна под названием неприязнь.
Измены — это всё, что помогало ему не убить её, не убить себя или просто не сбежать к чёртовой матери. Исчезнуть. Раствориться в громадинах Питера.
Руну он нашёл. Отправил по тому же номеру. Следом набрал ещё один. Знал, тот не ответит. ОНА никогда не отвечала. Только звонила. Всегда сама. Всегда с одними и теми же словами. ОНА даже в сообщениях соблюдала грань, а ему так хотелось через неё перешагнуть. Упасть в бездну ЕЁ глаз. И стать счастливым.
Любовь к НЕЙ помогала больше измен. Чувство делало его сильным и на всё способным. Всего одна встреча год назад, и он заболел.
Кажется, именно это называли любовью.
Ради этого чувства он готов был пойти на что угодно. Так что сообщения в Сети и на телефон были мелочами. Он мог сделать гораздо больше.
Например, убить.
Но ОНА не просила.
Помощник вошёл на кухню и по привычке чмокнул жену в щёку. Она улыбнулась и сразу прижалась к нему всем телом. Всем своим объёмным животом.
— Наша девочка уже проголодалась. А ты? Я приготовила овощи по новому рецепту. Но без перца. Будешь?
— Буду.
В это же самое время шаги убийцы нервной дробью стучали по вычищенному от снега асфальту, эхом рождались от стен, разносились по переулку. Выбранная жертва испортила все планы! Она оказалась в больнице с аппендицитом! Какая глупость, нелепость! Какая подлость мира по отношению к убийце! Разве за все эти годы в просьбах было так много?
Улыбка блондинки сводила с ума и не давала возможность вернуться домой с пустыми руками. Нет. Сегодня кто-то умрёт. Сердце перестанет хандрить, ненависть разгорится с прежней силой. С новой силой. Блондинка за всё ответит.
Маша Гольцева была выбрана не случайно. По иронии судьбы она очень была похожа на жертву. Главное, чтобы брата, её палочку-выручалочку, что-то задержало.
Или кто-то.
Глава 40
Боль, страх. Редкий смех.
В такой атмосфере привыкла находиться Маша. Среди больничных коек, молящих взглядов, презрения, ненависти.
Благодарности.
Медиков не любили многие. На Машину смену обязательно приходилась старушка, ругающая и всю медицину, и обязательно президента, который лично должен был отвечать за каждую больницу.
Со стопроцентной гарантией приходилось выслушивать причитания какой-нибудь богатой дамочки, попавшей сюда, в обычную палату, по случайности, естественно, а если точнее, то из-за непредвиденного микроинсульта или ещё какой подобной гадости.
К ней прибегали скопом богатые члены семьи, обычно мужья, любовники и начинали хамить, караулить главврача, орать, что вокруг произвол, но они этого так не оставят и, в исключительном порядке, безусловно, требовать, лучшего ухода, чем для других. Иного питания.
Личной медсестры. И такое случалось.
Раз тридцать за смену Маше приходилось выслушивать о том, какие плохие здесь работники, плохая она сама или, напротив, слишком хорошая для подобного учреждения. Видеть в глазах мольбу, а в руках конверты потолще, потоньше. Реже, деньги, протянутые прямо так, открыто и без страха. Но… с заметным упрёком. Как будто Маша сама просила.
Взятки она не брала и ругаться из-за этого перестала. Первое время мягко журила стариков; громко возмущалась, стоя с прямой спиной перед сверстниками и людьми за сорок.
По непонятной причине среди них зачастую и встречались недовольные всем и всеми.
Недовольные жизнью в целом.
По привычке, словно, выработанной с годами, они маячили в коридоре или столбами замирали прямо у сестринской с искривлёнными лицами, кривыми улыбками и поджатыми губами.