Наверно, менты специально привели в это помещение и заперли одну, чтобы сделать больнее, чтобы вывернуть наизнанку. Что ж… она не поддастся. Она сильнее.
Должна… быть… сильнее.
Виталина ходила из угла в угол и старалась как можно чаще смотреть в окно. Она ненавидела снег, терпеть не могла метель, но сейчас та была милее всего на свете и уж точно милее поганых серых стен.
Виталина хотела плакать.
Воспоминания обрушивались с хорошо известной ей силой — так случалось почти каждую ночь на протяжении целого года. Года, за который она сумела понять, что нужна лишь своим новым родителям. Только они её по-настоящему любили. Она верила им, ведь они её понимали и что намного важнее принимали со всеми странностями.
В том доме не было серого цвета, а в старом он витал повсюду: во взгляде мамы при виде рисунков, в голосе папы. Цвет отражался в испуганных глазах Снежаны. Он клубился в самом воздухе и отравлял радость Виты.
Он означал постоянные сомнения.
В новом доме он не появился ни разу. Она не ощущала его в отношении к ней взрослых, не читала на лицах соседских ребят, хотя с некоторыми из них, например, с Олечкой и Зеброй позже и разладилось.
В том доме, можно сказать, в другом мире ей было лучше. Клара Евгеньевна оказалась, как всегда, права: мама не та, что родила. Мама — та, что всегда была рядом.
И этой мамой стала Клара.
Она же рассказала правду о Снежане и о том, почему Виту никто не искал.
Волны гнева и ненависти схватили за горло. Стало трудно дышать. Лицо сестры в памяти покрылось тем самым серым, ненавистным, отвратительным. Виталина закрыла глаза, и сначала мысленно, а затем шёпотом повторила одну и ту же фразу:
— Ты сказала родителям, что я сбежала, а я ждала, когда вы меня заберёте.
После пяти минут этой мантры стало жечь глаза. Виталина начала представлять Клару, отгоняя непрошенные слёзы.
Первые годы всё было хорошо. Новые родители стали теми, кого ей так не хватало. Но затем Вита вступила в сложный возраст — превратилась из ребёнка в подростка. Первая любовь, несчастная, новые витки непонимания среди одноклассников. Желание отомстить за обиду, сделать больно, возникали всё чаще, а мама Клара никак не помогала. Только обнимала, называла любимой доченькой и дарила новую помаду, платье, лак для ногтей. Больших медведей.
Их было пять. Один крупнее другого. Последний на голову выше самой Виты.
Спустя годы все обратились в разодранную кучу плюша. В хлам, выброшенный в помойку.
Мама Клара покупала всё, что просила Виталина. Отец давал карманные деньги даже, когда их было полно.
Да, они её баловали. Любили. Только их любовь напоминала удавку.
А в тот день, когда Вита решила найти первую семью, чтобы сказать, как их презирает всех, до единого, мама воспротивилась, начала ругать, заперла в погребе. И, сидя там, между банок с вареньем, Виталина поняла: даже эта мама её не понимает.
Её никто не понимал.
Надежда быть услышанной растаяла, как поганый снег.
Потом были подруги, давно убитые. И Васильева.
Ангелина продержалась дольше прочих: они были немного похожи. Обе неродные дети, ненавидящие кого-то с детства. У Виты была Снежана, у Ангелины Александра. На этой почве появились общие секреты. Сначала фантазии на тему смерти врагов — девчонок, превосходящих во всём. Тварей, считавших себя лучше других.
Затем появились планы. Только Ангелина сдалась и даже пообещала сдать Виту в психушку, а Вита продолжала мечтать о мести, но теперь понимала — подруги снова нет. Заставить молчать Васильеву оказалось просто: Ангелина была из пугливых. Скрывалась за высокомерием, улыбкой, наглостью, а сама до чёртиков боялась, что узнают её настоящую. Увидят натуральный нос, не такой идеальный, как привыкли видеть; узнают, что она страдала булимией, потому что, о боже, красавица и просто ангел во плоти когда-то считала себя толстухой и не нравилась мальчикам.
Типичные комплексы, потянувшиеся из детства во взрослую жизнь, помогли держать Васильеву на поводке. В вечном страхе. С всегда одной и той же надетой маской.
А потом появилась сама Александра, и там, в её офисе, когда Вита привычно лгала про убийство Клары, потому что так было проще и сочиняла про маньяка — ВРАЧ уже сложился в голове — она думала, Селивёрстова такая же. Странная. Не от мира сего. Если ей всё объяснить, она поймёт. Месть свершится, Снежана умрёт. Наступит покой. Но…
Александра начала копаться в биографии, в переделанной, но всё же. Тогда Виталина смирилась. Она решила исполнить свой план во чтобы то ни стало и уничтожить всех, кто встанет на пути. Спасибо мужчинам. Влюблённым, похотливым. Примитивным созданиям. Они ей помогли.
И пусть Андре с Андреем пойманы, оставался ещё один, и он знал: если всё не закончится на озере, там же, где она рассталась с Кларой, что было бы справедливо. Если Вита не выйдет на связь в указанный день, значит пора действовать.
Слёзы всё-таки вырвались наружу. Чирина села в уголок, разрыдалась. Но и сквозь рыдания на губах проскальзывала улыбка человека, чья ненависть была сильнее боли.
«Вы заплатите, — звучала в голове красная, как любимый цвет мамы Клары, мысль. — Вы всё равно заплатите…»
Глава 51
Снежана шла на автомате. Домой, в квартиру, где раньше жила с мужем. А куда ей было ещё идти? Хотела к Вите, но ключей у неё не было.
Вита… Как она могла забыть родную сестру? Бред какой-то…
Лифт отпустила, начала подъём по ступенькам. Как назло, погас свет. Мысли кружили, волновали, тревожили, не давали покоя. Шаги осторожные и не слишком уверенные приближали к цели.
Боялась ли она? Да. Боялась увидеть Мишу, понять, что снова очутилась в ловушке. Но этот страх, по сути, привычный, успевший стать болезненно родным, отступал перед боязнью не узнать правды: что произошло с ней и с Витой? Где сестра пропадала? Почему притворялась другой?
Всё, что говорили в полиции, растворилось, ушло из памяти за ненадобностью. Обрывки фраз сохранились, но для неё ничего не значили. Виталинка не убийца. Они все ошибаются. Не могло быть правдой то, что ей говорили. Да и что говорили?
Снежана не хотела об этом рассуждать, углубляться в подробности.
Там всё ложь.
Последняя ступенька. Дверь так близко. Шорох. Взгляд наткнулся на фигуру. Кто-то прятался за углом лифта. Сердце подпрыгнуло. Ногти впились в кожу. Дыхание… Снежана забыла, как это… дышать. Попятилась. Мигом представила, как ОН хватает её, тянет к себе, целует против воли.
Душит.
Своей больной любовью и когда-то любимыми руками.
Нет. Задушить слишком просто. Он не хочет быть вдовцом. Миша хочет быть рядом и вечно её мучить.
Глаза уже видели ЕГО: крупную фигуру в дутой серой куртке. Снежана закричала. Сильно, с надрывом. Но не услышала и писка.
— Снежинка? Бог мой… Снежинка!
Снежана нахмурилась.
— М-марк?
Крепкие объятья, тёплые губы. Марк покрыл поцелуями её лоб, щеки, глаза. И снова крепко прижал к груди.
— Любимая, я сходил с ума. Прости меня, прости… — Снова поцелуи. Нежные и трепетные. Через секунду требовательные и вновь осторожные. — Ты не отвечала, не брала трубку, не открыла дверь. Я… я… я думал, это всё. Я больше никогда тебя не увижу, я… прости меня, Снежинка. За всё прости. За то, что врал; за то, что оставил; за то, что позволил бояться. Прости. Прости!