Владимир сказал, самое время сопротивляться и паниковать? Наконец-то до меня дошло. Я отталкиваю от себя мужчину, подскакиваю так резко, что ощущаю головокружение, и хватаю первое, что попало под руку. Этим первым попавшимся оказалась вещь, напоминающая садовые ножницы. Даже думать не хочу, зачем она на самом деле нужна.
Вова неконтролируемым жестом прикасается к раненому боку. А я понимаю, куда буду бить в случае необходимости. Если хватит смелости, конечно.
— Ника, положи, — приказной тон и хрип, в котором чувствуется недовольство.
Я вижу перед собой психа, маньяка, ужасного монстра, в глазах которого пылают безумие и жажда крови. Я сильнее сжимаю ножницы и отступаю на шаг.
— Хочешь поиграть? — спрашивает он, лукаво улыбаясь. — Только тебе вряд ли понравится эта игра.
— Отпусти меня, иначе я вонжу эти ножницы в твоё чёрствое сердце. Я убью тебя за то, что ты убил… их, — мой голос дрожит, а ранее сдерживаемые эмоции рвутся наружу.
Взгляд мужчины темнеет от моих слов. Я открыла карты, потому что не вижу смысла притворяться дальше. Не сомневаюсь, он знает, кто я на самом деле.
— А если я скажу, что у меня не было выбора? — спрашивает он и делает осторожный шаг в мою сторону. Не сводит с меня пристального взгляда холодных голубых глаз.
— Выбор есть всегда! — рявкаю в ответ. Дальше отступать некуда — за моей спиной стена.
— Неужели? — хмыкает. — А когда ты стреляла в Борю, тоже так думала?
— Я не думала, я защищалась! А вы, убивая мою беззащитную семью, просто убивали! Хладнокровно! Вы — твари! Вы должны умереть… тоже… вы заслужили смерть… в отличие от…
Хотела сказать «в отличие от моих родных», но не смогла. Я уже не могу разговаривать. И не могу нормально видеть и мыслить, потому что нарастающие с каждым сказанным словом слёзы и истерика просто уничтожают меня.
— Но ты тоже убила. Хладнокровно, — говорит, пожимая плечами, и делает несколько медленных, но уверенных шагов в мою сторону. — Иногда жизненные обстоятельства заставляют нас делать то, на что мы бы и в самых страшных фантазиях не решились. В каждом из нас живёт монстр, но не каждому приходится выпускать его на волю, чтобы выжить. Я знаю, что ты меня ненавидишь — и имеешь на это полное право. Но я вижу ещё кое-что: ты такая же, как и я. В тебе тоже живёт зверь, и ты выпустила его на волю. Как и я, — с каждым словом, с каждым новым убийственным аргументом Вова всё ближе. — Смирись. И прекрати делать вид, что ты лучше и имеешь право судить меня или кого-то другого.
И вот он стоит вплотную. Мои руки дрожат. В руках оружие, но я не могу ничего сделать, потому что он прав. Я пересекла черту невозврата и теперь я ничем не лучше его.
Какое я имею право его судить, объявлять приговор и тем более исполнять его?
— Смирись и почувствуй себя свободной. Будь со мной, будь моей — и я смогу тебя защитить от них, — Вова опускает мою руку, и ножницы с грохотом падают на пол. — Я действительно хочу тебе помочь, но ты упрямо сопротивляешься. Ника, очнись, подумай о себе, позаботься о себе. Хватит жить прошлым.
Ну как?? Как ему удаётся читать мою душу? Откуда он знает, что происходит у меня на душе?
— Прими реальность и живи дальше, как это сделал я, — он забивает последний гвоздь в гроб моих сомнений. Мужчина обнимает меня осторожно, минуя обожжённые участки кожи, и я уже не делаю попыток сопротивляться. Пусть будет, что будет.
Вот только…
— Почему? — вырывается вопрос, но руки всё же тянутся к его шее. Я жадно вдыхаю его запах. Спасительный, необходимый как кислород. Вот оно — то, что мне было нужно сделать: принять в себе монстра, чтобы отпустить грехи другом монстру, который проник в моё сердце ядом. Потому что только монстр будет желать смерти другому, даже если тот другой — убийца.
— Именно потому что ты такая же, как и я, — тёплое прикосновение его ладони, пальцев в моих волосах успокаивает. — Ты словно загнанный зверь с раненой душой, стремящийся найти своё место в этом мерзком мире. Я сразу это увидел в твоих глазах. Твоё место — рядом со мной.
Вова обнимает меня, прижимает к себе жадно. Его руки блуждают по моей спине, треплют волосы… задевают чувствительные точки, превращая меня всё в то же безвольное желе, игрушку, его покорную куклу… несмотря на слабые сигналы мозга… помнить, что нельзя… что он враг… я сама себе враг… так что отныне… мы одно целое.
— Но такой я стала по твоей вине… по их вине, — мозг делает последнюю отчаянную попытку прорваться и взять контроль над телом.
— Я не знал. Я не хотел, чтобы так произошло. Я тебе скажу больше: если бы я знал, что всё так сложится… — Вова делает паузу, отклоняется, чтобы заглянуть в мои глаза. Я жду, что он сейчас скажет, что никогда бы такого не сделал, но вместо этого он произносит: — Я бы поступил точно так же, потому что иначе я бы никогда не встретил тебя такую.
И эти слова, это сумасшедшее признание превращают моё сердце в глыбу льда. Потому что он — воплощение истинного зла, а я — продала душу Дьяволу, потому что, кажется, я в это зло влюбилась…
И ненавижу.
И люблю.
— Нет! — восклицаю и пытаюсь оттолкнуть его от себя. Но куда мне… Я словно маленькое насекомое… Такая мелкая и слабая в сравнении с ним. — Ты монстр! — кричу сквозь слезы и сопротивляюсь. — Отпусти! — но он словно стена, даже не шелохнётся, только прижимает меня к себе. — Или же убей…
Как так жить? Как?! Я ненавижу себя, ведь мышка таки влюбилась в кота. Глупая маленькая мышка… Станешь обедом для хищника.
— Я не убью тебя, моя маленькая дикая кошечка. И другим не позволю. И не отпущу. Ты моя, — шепчет с надрывом. Чувствую его горячее дыхание на своей шее. А после его зубы нежно вонзаются в мою кожу.
Безумие…
Я плачу, ненавижу его, но больше нет сил сопротивляться. Когда он так делает… Действительно будто зверь, который удерживает свою самку, чтобы поставить знак принадлежности, чтобы не сопротивлялась… Хочется подчиниться его воле. Хочется принадлежать ему.
Безумие…
Я хочу его. Но не могу. Не могу себе позволить. Не могу уступить собственным принципам. Не имею права.
Но делаю это…
Я запускаю руки под его рубашку, касаюсь его груди, осторожно, чтобы не задеть рану. Какой же он… мой яд. Моя соблазн и мой грех. Опухоль в моем сердце. Чёрная дыра, которая заполонила всё и подчинила мою волю. Ненавижу, потому что люблю…
— Возможно, моё тело и принадлежит тебе, но я никогда тебя не прощу, — говорю ему. А Вова тем временем начинает снимать с меня одежду. А я снимаю с него. Знаю, что не должна, но…
— А мне и не надо, чтобы ты прощала, — Вова подталкивает меня к дивану, а я до сих пор не понимаю, зачем в этом жутком месте диван. И действительно ли он палач? И смогу ли я, захочу ли принять его, зная, кто он? Хватит ли мне силы воли когда-нибудь вонзить ему нож, пускай даже в спину? — Я знаю, что ты не сможешь меня простить. Но я сделаю так, что ты сможешь с этим смириться. Вот увидишь.
Мужчина укладывает меня на кровать и стягивает с меня штаны. Рассматривает меня, когда я остаюсь в одном белье. И теперь я вижу в его глазах не лёд, а настоящее пламя. Стена безразличия пала.
— Хочешь, я кое-что сделаю? Кое-что особенное? — спрашивает Вова.
Он снимает с себя остатки одежды, и я вижу рану, на которую сама же и накладывала повязку. Склоняется надо мной и смотрит в мои глаза. А я таращусь на бинт, пропитанный кровью. Осторожно прикасаюсь к красному пятну.
— Болит? — спрашиваю я, игнорируя его странный вопрос.
— Почти нет, — отвечает, опирается на локоть и обнимает моё лицо своими большими ладонями, нежно поглаживая покрасневшую от пощёчин кожу. Рассматривает ожоги, к счастью, не очень сильные.
— Прости, — не прикасаясь к моей коже, он зависает пальцами над красными пятнами. — И за это тоже, — добавляет, поднимая взгляд на моё лицо, и я понимаю, что это он о той пощёчине. — Вот этого правда не хотел, но пришлось, чтобы забрать тебя оттуда. Чтобы они поверили, — целует мою щеку, а потом там же проводит языком, вызывая мелкую дрожь по всему телу.
— Ты просто не представляешь, что я чувствую, — продолжает своё признание мужчина. Он опускается к шее, целуя, оставляя влажные следы, залечивая все физические и душевные раны, отвлекая пылким покусыванием в тех местах, где моя кожа не пострадала. — Ты меня с ума сводишь. Ты как наркотик, от которого я никогда не смогу отказаться.
А ты — мой.
Я выгибаюсь ему навстречу, открываю уязвимые места. Он снимает с меня лифчик и бросает его в сторону. Рефлекторно прослеживаю за траекторией полёта своего белья и его приземлением на стуле, предназначение которого для меня остаётся загадкой. А Владимир прослеживает за моим взглядом, и вдруг хищная, лукавая улыбка появляется на его лице.
— Я для тебя сделаю всё что угодно. Веришь? Хочешь, я их всех убью? Но сначала, чтобы ты мне поверила, я полностью отдамся в твою власть. Захочешь — убьёшь. Можешь причинить мне боль. Или же подарить наслаждение. Я — твой, — говорит мужчина. Моя тёмная сторона оживает и шепчет «сделай это».
Я с интересом наблюдаю за Вовой. Он поднимается и идёт к тому самому «креслу». Не отдавая отчёта своим действиям, цепляюсь взглядом за его вздыбленный член и невольно вздыхаю, громко сглатывая слюну. Слышу сдавленный смешок. Он заметил? Ну и пусть. У него действительно красивое тело.
Вова отбрасывает моё белье в сторону, маячащее красным флагом на спинке странного стула, и садится туда сам. Манит меня пальцем. Я подхожу, заглядывая в его одурманенные желанием голубые глаза. А его взгляд на мгновение застывает на моей груди. Вова облизывает губы и поднимает глаза, заглядывая в мои. Он усаживается ровно, кладёт руки на подлокотники, а ноги ставит вдоль ножек металлического стула. И теперь я наконец-то понимаю, что с этим стулом не так. Он похож на тот, к которому меня привязали Алекс с Иваном. Только на этом не ремни, а металлические держатели для ног, рук и шеи.
— Вперёд, — говорит Вова. — Не стесняйся, — и улыбается так, будто уверен, что я буду нежной.
А это мы ещё посмотрим…