Я прошу, чтобы он не уходил, а Вова улыбается, но без хитрости, без злости или превосходства. Скорее, снисходительно.
— Именно ради тебя и должен уйти, — говорит и целует меня нежно, так, что трудно противиться и сомневаться, что как он сказал, так оно и есть. — Ради твоей безопасности.
— О чем шла речь? Кто заговорил? Какой вопрос ты должен решить? — срываюсь в потоке вопросов, глядя в его глаза. Хочу услышать правду, но понимаю, что проигрываю ещё до начала битвы.
Вова накрывает ладонью мой затылок, запускает пальцы в волосы, нежно ласкает. В голубом небе собираются грозовые тучи. Он хмурит брови, на лице застывает суровое выражение, а в глазах — искрится холод.
— Тебе не нужно об этом знать, — говорит ледяным тоном.
— Ради моей безопасности? — продолжаю вместо него, недовольно поджимая губы.
Я не хочу быть молчаливой тенью. Я должна быть в эпицентре событий, тем более, если эти события касаются меня непосредственно.
— Да, — отвечает Вова.
Горькая улыбка появляется на его лице. Ещё один поцелуй. Сначала сдержанный, но очень быстро он становится взрывом боли и жажды. Мы не целуемся — мы пьём друг друга, жадно сплетаясь языками, проникая глубоко внутрь. Руки блуждают по телам, рисуют собственные узоры. Мне мало… Ему мало. Нам никогда не насытиться друг другом. Потому что мы оба понимаем, что в любой момент нашему призрачному счастью может прийти конец.
И сейчас, очевидно, именно этого я и боюсь. Я боюсь, что он не вернётся. Я боюсь, что пойду его искать и попаду в ловушку. Я боюсь, что меня найдут. Я боюсь, что я вижу его в последний раз…
Возможно, он чувствует то же самое.
Возможно, он тоже этого боится.
Больше всего я боюсь, что каждое наше мгновение может стать последним.
— Я не готова тебя потерять, — говорю это вслух. Он должен это знать. Возможно, хоть это заставит его остановиться. Или замотивирует вернуться целым и невредимым.
Я не маленькая и прекрасно понимаю, что его жизнь, то, чем он занимается — это постоянный риск. Жизнь на пределе. И я догадываюсь, что сейчас такая же ситуация, когда он должен сделать что-то, что выходит за пределы нормального, безопасного. Если я не могу удержать его рядом, то хотя бы покажу, что ему есть ради чего жить и бороться.
Если я не могу его убить, то и другие не имеют права.
Он — моё наказание, мой сладкий грех, моя адская бездна и моя навсегда утраченная совесть. Он мой.
— Не потеряешь, — говорит уверенно, глубоко вздыхая. Прижимает меня к себе, нежно сжимает зубами шею, затем проводит языком и заканчивает этот ритуал пытки моей шеи поцелуем. Рычит, отпускает меня и выходит из душа, не оглядываясь.
Вижу, что ему тяжело, что он не хочет идти. Почему же тогда уходит? Неужели это настолько важно? Разве действительно не может отказаться, чтобы защитить меня?
Вдруг пазл начинает складываться в картинку, не до конца понятную, но…
Я выключаю воду. Выхожу из кабинки и заворачиваюсь в полотенце. Застаю Вову почти одетым.
— Ты должен кого-то убить? — спрашиваю прямо. — Не того, на кого вы повесили одно из своих преступлений?
Знаю, что такие вопросы задавать не стоит, но я должна знать правду. Спрашиваю резко, смело, хотя и не знаю, какой может быть реакция. Я не боюсь, что он разозлится. Я боюсь больше никогда его не увидеть.
С мгновение он рассматривает меня, будто впервые увидел. Словно он нашёл во мне что-то новое, доселе неведомое, неожиданное, а потом говорит:
— Да. И если я этого не сделаю, не вернусь к ним, у них возникнет логичный вопрос: почему? Почему я вдруг исчез, не хожу на общие встречи, не развлекаюсь с ними, — мужчина медленно приближается ко мне. — А если они начнут задавать себе такие вопросы, то рано или поздно найдут на них ответ, — Вова уже стоит вплотную и смотрит на меня голодными глазами владельца, на имущество которого вдруг позарились. Тянет за край полотенца, и оно падает к моим ногам. Мужчина рассматривает моё обнажённое тело. Громко сглатывает, а я наблюдаю за движением его кадыка. — Они найдут тебя, — говорит на выдохе. — А этого я не могу допустить.
Вова удивляет меня, ведь я вижу в его глазах умело контролируемое желание. Отказывать в своих желаниях не свойственно этому мужчине. Он прикасается пальцем к моему подбородку и прижимается к моим губам. Запускает язык внутрь, а я охотно его принимаю. И вдруг бешеным усилием воли он обрывает поцелуй.
— То есть ты там будешь развлекаться? — смотрю на него с едва скрываемой злостью. — С другими?
И понимаю, что я ревную. И он это понимает…
Криво улыбается.
— Ни-ка, — сладко растягивает моё имя, словно смакуя его. — Меня не интересуют другие женщины. До встречи с тобой у меня больше года не было отношений. И банальный перепихон без обязательств я не люблю. Приелось. Насытился. Возможно, я и похож на того, кто трахает всё, что движется, но это не так. Это трудно объяснить, но… я не хотел. Всё осточертело. Пока не появилась ты. Веришь?
— Не знаю.
— Что именно ты не знаешь? Не знаешь, веришь ли мне, или не знаешь, что ревнуешь? — улыбается.
— Я не ревную! — возражаю рефлекторно. Отрицаю очевидное.
— Ника, я должен идти. Не выходи из дома. Ладно? Я оставил тебе пистолет в шкафчике, — указывает взглядом, — уверен, что он тебе не понадобится. Просто для твоего спокойствия.
Целует меня в лоб, застёгивает рубашку и идёт.
Хочется кричать от отчаяния. Вцепиться в него руками и ногами и не отпускать. Я знаю, что он не может поступить иначе. Теперь верю. Но также я знаю, что должно произойти что-то плохое. Называйте это женской интуицией, ведьмовским чутьём — как угодно. Но суть от этого не меняется. Такая внутренняя тревога всегда имеет причину и предвещает беду.
Несколько часов растянулись уже в целые сутки ожидания. Вова не говорил, когда вернётся. Запаса продуктов мне хватит минимум на две недели, но я очень надеюсь, что он решит свои дела раньше. Кроме пистолета, который я постоянно держу при себе, у меня ничего нет. Я в глуши, вдали от цивилизации, ни транспорта, ни связи. Если с Вовой что-то случится, мне придётся туго. А вот если что-то случится со мной — меня уже не найдут…
Прошло два дня. Два дня одиночества, бессонницы и состояния на грани истерики. Два дня размышлений, сожаления и самоистязания. Мне никогда в жизни не было так плохо, если не считать периода после смерти моих родных. А теперь я волнуюсь об их убийце. Ненормальная. Это все ненормально. И я, очевидно, психически больна.
И вот я слышу шаги за порогом. Дверь открывается. Но это не Вова…
Я нацеливаю дуло пистолета на незнакомца, каким-то образом самостоятельно открывшего дверь. У него есть ключ?
— Эй, эй! Тише! — мужчина поднимает руки вверх, как бы показывая мне, что он не несёт угрозы. — Я друг. Меня послал Вова, — говорит уверенно. Смотрит в глаза, и никаких сомнений на его лице. Сложно понять, врёт он или нет.
— Вова мне ничего не говорил. И не говорил о друзьях, — цежу сквозь зубы и снимаю оружие с предохранителя.
— Воу, притормози, — выставляет перед собой руки, делая полшага назад. Он боится. Понимает, что я могу выстрелить. Это немного успокаивает. — Вовка предупреждал, что ты вспыльчивая. Но подумай сама, откуда бы у меня взялись ключи? Я открыл дверь ключом. Я знаю, что тебя зовут Ника. Знаю, что Вова тебя здесь прячет. Я свой. Я друг, честно! — выпаливает почти на одном дыхании.
Не знаю, верить ли. Но… что если он говорит правду?
— Почему Вова сам не приехал? — спрашиваю очевидное.
— Потому что не может. У него… проблемы.
— Какие ещё, к чёрту, проблемы? Говори как есть! — я нервно взмахиваю пистолетом перед лицом мужчины, отчего он дёргается назад и приседает.
— Да успокойся ты! — восклицает, прикрывая голову руками. — Чёртова психопатка, — добавляет тише.
Хм-м. Так притворяться… Возможно, конечно, но сложно. Изображать страх во взгляде — задача не из простых. Но простого ко мне бы не подсылали. Должен быть способ проверить, действительно ли его отправил Вова.
— Докажи, что ты говоришь правду. И выкладывай всё. Думаю, ты прекрасно понимаешь, что я выстрелю, ни секунды не сомневаясь, если только ты мне не докажешь, что у меня нет веских причин тебя убивать.
— Да вижу, что не шутишь, — отвечает мужчина, немного расслабляясь, но так и остаётся на корточках. — Меня зовут Влад. Повторяю ещё раз, я друг Вовы. Он попал в беду. Он на мушке у Ивана и Алекса, поэтому не может прийти сам, не подвергая тебя опасности. Он отправил меня позаботиться о тебе. На крайний случай — спрятать в другом месте. А по поводу доказательств, что это правда… — Влад делает паузу, опускает глаза и, кажется, даже слегка краснеет. — Он сказал мне, если ты не поверишь, сказать… что его пунктик — это твоя шея. Он… любит… оставлять на ней следы…
Влад смотрит на меня, ожидая моей реакции. А я невольно улыбаюсь. Его пунктик… Так вот почему Вова постоянно кусает меня. Странно и приятно одновременно. И грустно, потому что я осознаю, насколько соскучилась по нему, по его безумной страсти, по ощущению душевной наполненности и спокойствия, дарованному им…
— Заходи, — говорю. Точнее, приказываю. — Закрой дверь и садись на диван.
Возвращаю оружие на предохранитель и прячу за поясом. Влад делает всё, как я ему приказала. Я сажусь напротив него в кресло. Так между нами остаётся достаточное расстояние, чтобы я имела возможность выхватить оружие и выстрелить в случае необходимости. Хотя, думаю, что такой необходимости не возникнет.
Но всё же моя приобретённая с опытом недоверчивость тихонько стучит в дверь, требуя быть настороже. Почему я ему не верю на все сто процентов? Потому что эту информацию можно было получить различными способами, не только услышав от Вовы как аргумент для моего убеждения. Даже не хочу об этом думать, но понимаю, что это возможно.
— А теперь объясни, что означает «Вова у них на мушке»?