«Арктический холод» — вот подходящее словосочетание, чтобы описать поездку на машине домой. Вэл сидела на заднем сиденье, а застывшие головы ее родителей на передних сиденьях были внушительны, как каменные статуи. Она закрыла глаза и откинулась на подголовник, пытаясь прогнать ледяное, неловкое молчание. Пытаясь разобраться в собственном внутреннем хаосе — в этом поцелуе — в сбивающих с толку и пугающих словах Гэвина…
Гэвин оказал ее матери прием, достойный королевы, представился, предложил ей чай, кофе, даже умудрился отвесить учтивый поклон, который, хотя и не смягчил гнева миссис Кимбл, но заставил приподнять бровь и почти улыбнуться.
После вежливого отказа она холодно сказала:
— Двигайся, Вэл.
Надутая, она пошла в машину, униженная тем, что ее мать командует в присутствии мальчика. Но не настолько униженная, чтобы не оглянуться. И когда она это сделала, то увидела, что Гэвин тоже наблюдает за ней. И в тот момент, когда дверь за ним закрылась с аккуратным щелчком, ей показалось, что он подмигнул.
Как только они подъехали к дому, Вэл выскочила из автомобиля и открыла дверь своим ключом. Перепрыгивая через две ступеньки, она протопала в свою комнату. Ее мысли были сумбурными, лихорадочными, но далеко не такими плохими, как эмоции. Она сорвала с себя мокрую спортивную одежду и отбросила ее в сторону с удивившей ее мстительностью. Когда она натянула на себя теплый флис, он странно ощущался на холодной, липкой коже, и заставлял дрожать еще сильнее.
Раздался стук в дверь.
— Вэл, это папа. Мама ждет тебя на кухне. Она хочет поговорить с тобой наедине.
Пауза.
— Сейчас, Вэл.
Дерьмо.
Она вошла в ярко освещенную кухню, охваченная дурным предчувствием. Ее мать переоделась, и ночная рубашка в фиолетовую клетку делала ее очень худой и хрупкой. В отличие от Вэл, миссис Кимбл была блондинкой, и ее тонкая кожа стала прозрачной и сухой как папиросная бумага от чрезмерного загара и курения в подростковом возрасте.
Услышав шаги Вэл, мать подняла голову. Ее лицо казалось напряженным. Она не стала ходить вокруг да около.
— Что на тебя нашло, раз ты решила, будто это хорошая идея?
Вэл села на край кухонного стула, подальше от матери.
— Линия была занята.
— И ты не могла подождать в школе?
— Шел дождь… и было холодно.
— Значит, ты села в незнакомую машину с незнакомым мужчиной?..
— Он ходит в мою школу!
— …и пошла к нему домой, выпив все, что он тебе дал…
— Чай, — перебила Вэл. — Это был всего лишь чай!
— А что, если бы он добавил туда наркотики? — спросила ее мать. — Что тогда?
«Он этого не сделает. Он хотел бы, чтобы я находилась в сознании».
Мысль, пришедшая ей в голову непрошеной, испугала Вэл.
— Ты хотя бы понимаешь, почему мы с твоим отцом так волновались? Я не знала, где ты. Он не знал, где ты. Этот мальчишка мог отвезти тебя куда угодно. Он мог бы… — Ее губы сжались, и она не смогла закончить мысль. Обхватила кружку с чаем так сильно, что побелели костяшки пальцев, но, заметив пристальный взгляд дочери, осторожно поставила ее на стол. — Я беспокоюсь за тебя, — проговорила она. — Ты так молода.
Вэл позволила себя обнять. Она почувствовала, что все обойдется.
— Гэвин не сделал бы ничего подобного, — проговорила она, хотя в глубине души совсем не была в этом уверена. Потому что теперь у нее возникли сомнения на его счет. Она засомневалась.
— Я признаю, что у него, по крайней мере, хорошие манеры, — неохотно сказала ее мать. — Он очень вежливый мальчик, очень формальный, но это ничего не говорит о том, какой он человек.
— Мисс Уилкокс он нравится.
— Некоторые из самых жестоких людей в мире рождались с даром убеждения. Они могли очаровать птицу прямо в небе, только чтобы сломать ей крылья. И ни один мужчина, хороший или злой, не предлагает милостей просто так — тем более незнакомцам или молодым девушкам. Не без ожидания чего-то взамен.
Взгляд матери заставил Вэл поежиться.
— Мы просто одноклассники.
— Это он так думает? Или ты?
— Это правда.
— Ты покраснела, — заметила миссис Кимбл. — Это наводит меня на мысль об обратном.
Услышав молчание Вэл, она вздохнула.
— Ладно. Тогда отправляйся в свою комнату.
На следующий день Гэвин растянулся на их обычном месте, лежа в траве, не боясь испачкать свой белый свитер. Рядом с ним стояли два стакана с кофе.
— Что это? — удивленно спросила она.
— Это самое меньшее, что я могу сделать. Надеюсь, с тобой не слишком сурово обошлись.
— Не слишком, — пробормотала Вэл, чувствуя себя немного попугаем. Она упала на траву.
— Твоя мать?
— Да, — подтвердила Вэл. Она отхлебнула кофе, который он ей дал. Лесной орех. Неужели она говорила, что любит фундук? Вэл не могла вспомнить, но ей казалось, что нет.
— Ты совсем на нее не похожа.
— Я похожа на свою двоюродную бабушку Агнес, — пояснила Вэл. — Со стороны отца. Могу я задать вопрос?
— Ты только что это сделала, — лениво ответил он.
Вэл была не в настроении для игр.
— Почему ты беспокоишься обо мне?
Гэвин перекатился на бок, чтобы посмотреть на нее.
— Потому что мне нравится беспокоиться, — сказал он. — О тебе.
— Нет, я имею в виду… — Вэл подыскивала слова, чтобы объяснить свои бесформенные сомнения. Их оказалось много, и они были расплывчаты. — … почему я? — наконец решилась она. — Что ты во мне нашел?
— А. Это совсем другое. — Он провел пальцами по подвеске на шее, затем по цепочке к застежке сзади. Со вздохом расстегнул ее и позволил металлическим звеньям обвиться вокруг его пальцев, как змея. — Чем вызван этот вопрос?
— Мне просто любопытно.
— Любопытство очень опасная вещь.
— Почему?
— Потому что, — он позволил подвеске выскользнуть из пальцев и закачаться, как маятник, — оно приводит людей к ответам, которые им могут не понравиться. Возможность — вот что я вижу в тебе. Помимо всего прочего.
Ее глаза, следившие за гипнотической дугой цепи, внезапно остановились на его лице.
— Возможность для чего?
— Для меня.
— Я не понимаю.
— Я очень разборчив. Во всем, но особенно в женщинах. Есть черты, которые мне абсолютно необходимы, и ты, моя дорогая, обладаешь многими из них. Достаточно сказать, что я крайне заинтересован. Никому еще не удавалось так завладеть моим вниманием, как тебе.
— Что, например? — настаивала Вэл. — Какие черты?
Гэвин сел.
— Красота. Невинность. — Он притянул ее ближе. — Покорность.
— А как насчет интеллекта?
— О да. Это необходимо.
— Доброта? Сострадание?
— Ты могла бы обойтись и без них, — он сделал паузу. — Любопытство. Вот это мне больше всего нравится.
— Ты только что сказал, что любопытство опасно.
— Я тоже наслаждаюсь опасностью, — прошептал он, и Вэл почувствовала холодный укус металла на своей коже. Она посмотрела вниз как раз вовремя, чтобы увидеть, как он застегивает цепочку на ее запястьях.
— Что ты делаешь?
— Ты мне не доверяешь, Вэл? — Его голос, мягкий, как смерть, звучал в ее ушах. Она вздрогнула.
Нет. Она не доверяла. Нисколько. Это осознание взволновало и испугало ее, когда он поднялся на ноги и собрался уйти. «Что он делает? Куда он направляется?» Она услышала шорох травы, когда он обошел ее сзади. Вэл попыталась заглянуть через плечо, но он рукой закрыл ей глаза. Она дернулась.
— Что ты…
— Ш-ш-ш. Я открою тебе один секрет. — Его губы коснулись ее уха, вызвав дрожь ощущений на этой стороне лица, и Вэл обнаружила, что уклоняется от чистой интимности его жеста. — Ты умеешь хранить секреты?
Не понимая как реагировать, она сказала:
— Да, но…
— Иногда мне кажется, что во мне больше звериного, чем человеческого.
Вэл напряглась.
— Это глупо.
— Разве? Мы все были раньше дикарями. Само собой разумеется, что некоторые из нас сохранили звериных черт больше, чем другие. Человечество — это клетка, и наши пуританские чувства сдерживают нас как решетка. Мы ограничены нашим собственным разумом и интеллектом, и все же большинство из нас даже не понимает этого.
— Ты говоришь ужасные вещи. Развяжи меня, — запротестовала она. — Мне это не нравится.
— Нет, это не так, не правда ли? — выдохнул он. — Ты похожа на полудикое животное, которое все еще боится узды. «Плени и властвуй, ибо мне не быть свободным, если ты не покоришь…». Но свобода — это все равно иллюзия.
Эти строки…
— Донн, — выдохнула она.
— М-м-м… И… «Любовь ведет порою нас тропинкой узкой. Волк подчас по той тропе идти боится», — Его губы коснулись впадинки под ее ухом. — Это Байрон. Распутник, но довольно красноречивый для такого грубого и низкого человека. Хотя красоту так часто можно найти в самой глубине упадка. — И уже совершенно другим голосом, он кротко спросил. — В котором часу ты обещала матери вернуться домой?
— Сейчас. Отпусти меня прямо сейчас.
— Я доставляю тебе неудобства?
Да.
Она почувствовала, как его палец скользнул между ее кожей и цепью.
— А может быть, ты боишься, что кто-нибудь увидит тебя такой рядом со мной?
До сих пор такая возможность даже не приходила Вэл в голову.
— О боже, — прошептала она. Гэвин позволил ей бороться с видом высокомерной снисходительности, которая испугала ее. Затем, когда она уже готова была заплакать, он протянул руку, чтобы расстегнуть застежку. Вэл, не теряя времени, попятилась от него, ее сердце бешено колотилось, ладони вспотели.
— Не сердись на меня, — она вздрогнула, когда он потянулся, чтобы погладить ее по щеке. — Я не смог удержаться, чтобы не поддразнить тебя.
В его голосе звучало раскаяние, но выражение его глаз… все это было неправильно.
— Я должна идти, — проговорила она натянуто.
— Ты злишься.
Его глаза пусты.
— И испугалась.
Там ничего нет. Ничего, кроме теней.
— Нет, — возразила она, и это прозвучало так же неубедительно вслух, как и в ее голове.
— Я отвезу тебя домой, — как ни в чем не бывало, проговорил он.
И поскольку Вэл не смогла придумать вежливого способа отказать ему, чтобы не обидеть, она позволила. Двигатель гудел в тишине, потрескивая от напряжения, сродни электрическому. Хотя Гэвин не сводил глаз с дороги, она чувствовала, что ни одно ее движение не ускользало от его внимания.
Его слова клубились в ее ушах, как пар, даже сейчас, такие же темные, как страхи в глубине ее сердца.
(Иногда мне кажется, что во мне больше звериного, чем человеческого).
Гэвин высадил ее у дома, наградив долгим поцелуем, от которого у нее онемели губы. Вэл пробормотала что-то невразумительное на прощание и сбежала в дом, заперев за собой дверь. Сердце бешено колотилось, и она все еще чувствовала на запястьях жало его подвески: холодный металл, согретый человеческой кожей.
Вэл бросила рюкзак на кровать и грубо расстегнула молнию. Схватила первую попавшуюся тетрадь, папку с записями о здоровье и зеленую гелевую ручку, в которой осталось всего четверть чернил.
На пустом листе она провела зеленую линию, разделив бумагу на две колонки. Одну она подписала Гэвин, другую — Преследователь. Мелким почерком она записала все, что знала об этих людях, и не останавливалась, пока не заполнила весь лист.
Сходство между ними оказалось ужасающим.
Но что это значило для нее? Человек, который посылал ей послания, пугал ее до глубины души. Потому что Вэл подозревала, что он считает ее вовсе не человеком, а животным — нет, еще хуже: вещью, которой можно владеть, с которой можно играть, с которой можно шутить, а потом выбросить, как только она сломается.
С самого первого сообщения Вэл начали сниться кошмары о том, как ее подловят одну, в темноте. Она не была уверена, что такой мужчина может сделать с ней, но знала достаточно, чтобы понять, что ей это не понравится.
Впрочем, это говорило в пользу Гэвина, потому что до сих пор он не сделал ей ничего плохого. На самом деле. И ее тоже тянуло к нему. Когда он поцеловал ее, земля, казалось, ушла у нее из-под ног.
С другой стороны, Гэвин знал, что ее ждали домой к назначенному времени, оба раза.
Что бы он сделал, если бы ее не ждали в ближайшее время? Отпустил бы он ее?
Все кусочки подозрений соединялись с гораздо большей легкостью, чем ей бы хотелось. «Я не должна даже думать об этом. Я сама себя пугаю».
Каждый раз, закрывая глаза, Вэл чувствовала его дыхание на своей шее, это твердое, настойчивое давление на ее губы — и это смутное ощущение, что он охотится за ней, как за оленем в лесу. Темный охотник.
Родители ушли обедать, оставив ее варится в своих страхах, как мясо в кастрюле. Вэл умоляла их взять ее с собой, как будто ей четыре года, а не четырнадцать, не желая оставаться одной в их большом доме со слишком большим количеством дверей и окон.
Ее отец закатил глаза.
— Очень смешно, Вэл.
Ее мать, казалось, понимала, что Вэл не шутит, но она тоже сказала «нет».
— Столик заказан на двоих, а не на троих, — объяснила она, — и во время ужина там так много народу, что они, скорее всего, не смогут найти тебе другого стула. И кроме того, я уверена, что ты не хочешь застрять со своими воркующими родителями.
Все, казалось бы, лучше, чем эта изоляция.
Поэтому она заперла все двери и закрыла все жалюзи. Рядом с ней на столе лежал кухонный нож. Ее мать забыла про него — это был тот самый, с болтающимся лезвием и поцарапанной рукояткой, которым никто не пользовался.
Вэл знала, что должна придумать план, чтобы найти правду за всем этим, потому что в данный момент она могла только подозревать. И хотя боялась ошибиться, еще больше она боялась оказаться права. Гэвин знал, кто ее друзья, где она живет, какие у нее привычки и хобби. Если он был ее преследователем, то обладал более чем достаточной информацией, чтобы представлять серьезную угрозу. И сколько вообще может быть старшеклассников, говорящих так, словно они из девятнадцатого века?
К тому же он процитировал стихотворение Джона Донна. Вэл показалось, что он ждал какой-то реакции. Вроде узнавания.
Наверняка должны быть какие-то зацепки.
Может у него дома?
Она могла бы сказать, что хочет еще один урок шахмат, а потом найти предлог, чтобы осмотреться. На всякий случай она могла бы даже взять с собой нож. Но это означало бы, что она готова использовать его, а Вэл никогда в жизни не причинила вреда ни одной живой душе…