Том 1. Стихотворения, статьи, наброски 1834-1849 - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 3

Произведения, не опубликованные при жизни Тургенева

Стихотворения

<Юношеские стихотворения>

<1> Загадка

Я быстрой молнией лечу,Пространства много пробегаю,Однако ж всё бегу, бегуИ никогда мой бег не замедляю.

Газета, журнал

<2>

Сей памятник огромный горделивыйБлагословенному поставлен былИ Николая век счастливыйСобою сам ознаменил.Из недра скал гранитных преогромныхРукою мощной он исторгнут былЗатем, чтоб Александра незабвенныхОн дел позднейшему потомству вспомянил.В полночный час, когда луна взойдетИ звезды яркие на небе заблистают,Сей храбрый гренадер мимо ее идет,И слабые мечты Париж ему являют.И в сердце града, середине силыВоздвигнут памятник царемИ, на него смотря, как милыВоспоминания и браней гром.Россия, ты славна, огромна, величава,Богата ты сынами днесь,Воскликни ж: богу слава! —И принеси царю подданства честь.

<3>

Тебе, мой друг, я посвящаюМою любовь, всего себя,И с сей причиной помещаюЯ в твой альбом: люблю тебя!Да будь тебе залогом вернымМоя любовь и здесь, и там.Я чаю быть неизмененнымИ предаю сие стихам.Ты есь один, кому я посвящаюМою любовь, всего себя,Сие пред небом заверяюИ остаюсь твой навсегда.

<4> Портрет

Губки твои розы алее,Щечки огнем пурпуровым горят,Темные глазки ночи чернее,И жаркий поцелуй уста твои манят.

<5> Жизнь

Едва успели мы родиться,Как стали жить и тосковать,С страстями начали крутитьсяИ тут немного горевать.Пришла и юность молодаяС руками, полными забот,Но и прошла она не замедляя —Не обратится к нам опять она владычицей.За ней вслед мужество угрюмоНа нас свой простирает взор,И вслед толкает всех, и чинноЗаводит с нами длинный спор.

<6>

Mein bester, theurer Freund,Ich schenke dir mein Herz sehr gerne,Nur bitt’ich dich, sey mir kein FeindUnd liebe mich mit ebener Wärme.

<Перевод>

Мой лучший, дорогой друг,Я с радостью дарю тебе мое сердце,Только прошу тебя, не становись моим врагомИ люби меня с такой же теплотой.

<7> Песня

Шуми, шуми, пловец унылый,Шуми угрюмо ты веслом;По морю вечером носимый,И в думу мрачную ты погружен.И стал тянуть он невод полный,Потом запел и затянулПро деву милую, что где-то в волныУбийца-варвар с горы столкнул.И долго шум ее паденьяПо волнам зыби воздымал —Но всё умолкло, одно затмениеЛуны поток изображал.

<8> Песня

Что, мой сокол светлый, ясный,Чернобровый, черноглазный,Что не весело сидишь?Что не радостно глядишь?Что, повеся жалобно головушкуНа одну сторонушку,Ты не порхаешь по лесамИ не скачешь по долам.Аль кручина на сердечушкеПо родимой стороне лежит,Или ноет по подружке матушкеСердце твое ретивое?Ноет, ноет мое сердечушко,Изнывает мое бедноеО драгоценной моей матушке,Пригоженькой молоденькойМоей подруженьке.

Моя молитва

Молю тебя, мой бог! КогдаМоими робкими очамиЯ встречу черные глазаИ, осененная кудрями,К моей груди приляжет грудь,О дай мне силу оттолкнутьОт себя прочь очарованье.Молю — да жгучее лобзаньеПоэта уст не осквернитИ гордый дух мой победитЛюбви мятежной заклинанье.

«Разыгрались снова силы…»

Разыгрались снова силы,В сердце пышет легкий жар…Здравствуй, Май, ребенок милый,Что ты мне приносишь в дар?

<Отрывки и наброски>

<1>

Грустно мне, но не приходят слезы,Молча я поникнул головой;Смутные в душе проходят грезы,Силы нет владеть больной душой.Смотрит месяц в окна, как виденье,Долгие бегут от окон тени;Грустно мне — в тоске немого мленьяПал я на дрожащие колени.Бог мой, бог! Коснись перстом [творящим][До груди] разрозненной моей,Каплю влаги дай глазам палящим,Удели мне Тишины твоей.И, тобой, творец, благословенный,Бледное чело я подыму —Всей душой, душой освобожденной,Набожно и радостно вздохну.Первый звук из уст моих дрожащих,Первый зов души моей молящейБудет песнь, какая б ни была,—Песнь души, веселый гимн творенья,Полный звук — как звуки соловья.

<2>

Малейший шум замолкнет в мирной [тени],Зари вечерней гаснет свет дневной.В моей душе в тот час благословенный,Как цвет ночной, все чувства расцветут.О как легко, как полно льется слово!Как радостно ложатся мысли в речи,Как весело больной моей душе!О как я горд и смел и силен щедро!Я голову до неба [подымаю],Я пью избыток жизниСо дна души — я верю, верю в богаЗову его могучим зовом…Какой обман!..

<3>

Смотрите — вот одна: к губам рукой усталойОна склоняет край широкого фиала.На губки полные, вдоль [смуглых щек],[Луч трепетный бросает мягкий ток]

<4>

Что ты, сердце, мое сердце,Разливаешься тоской?Что ты бьешься так тревожно,Что поделалось с тобой?[Овладели ль] страсти снова?Разгулялись ли пожить?И, как прежде, ты готовоНенавидеть и любить?Так даю ж тебе я волю[Мчи меня] вперед, вперед,И посмотрим, ты ли, сердце,Иль судьба свое возьмет?За минутное волненье <?>Иль найди себе <нрзб.>Или в бездну упоенья <?>Погру<зись> <?>

<5>

Барабан гремит [протяжно]

<6>

И мимо вождя, как волна за волной,Проходят ряды за рядами.На клик их он машет приветно рукой,Игравшей в дни <?>[И знамя, как] <…>[71]<. . >[72]Железные лица бойцов обра<тились> <?>С любовью сыновней к нему;Он держит в руках

Немец

Ich lag im hochgewachs’nen dunklen Kraute,Es dultele so lieblich rings umher,Der Felsen stieg sleil abwärts, der ergraute,Es schillerte weithin das grüne Meer.Vom Süden kamen Schwane hergezogen,Im Eichenlaub leis wispelte der Wind…Jch dacht’ an sie, an sie, die ich betrogen, Und weinte wie ein Kind.Die Sonne schien und tausend zarte FädchenVon Halm zu Halm — sie wehten her und hin;Es war so schön; doch das verlassne MädchenEs kam mir nicht, es kam nicht aus dem Sinn.Das Herz zerfloss in tausend heisse Thränen, —Ich wusste nicht wie’s enden konnte gar,Und mich ergriff ein mächtig dringend Sehnen Nach dem, was längst entschwunden war.Als ich zog hin, wie war sie bleich und traurig!Wie bitter still verschlossen war ihr Mund!Es wurde Nacht — der Wind blies dumpf und schaurig;Ich fühlte wohl — ihr Herz war blutend wund.Sie wusste nicht — was sagen und was lassen;Es zitterten die Lippen ihr so sehr;Sie liebte mich — und konnte sich nicht fassen; Ich liebte sie nicht mehr.Was ich ihr sagt’ im Scheiden — längst vergessenIst es von mir; doch war’s kein freundlich Wort.Ich war vergnügt und fröhlich, ja vermessen;Und leichten Sinns und muthig zog ich fort.Aus meiner stillen Öde zog mich mächtigEin Heer von Jugendträumen bunt und licht,Und ich vergass — die Zukunft schien so prächtig — Ob eines Mädchens Herz brach — oder nicht.Doch als mein Fuss berührte meine Schwelle —Da brach es los in herber Qual und Lust;Sie lief mir nach mit wilder LiebesschnelleUnd hielt mich heftig weinend. Durch die BrustErinn’rung zuckte wie verklung’ner LiederGelinder Nachhall, da sie mich umfing.Doch was entschwand, das kehrt ja niemals wieder[73] — Ich küsste leis die Stirn ihr und ich ging.Und hatt’ ich das — o! Hatt’ ich das geschworenIn jener schönen, ewig-schönen Nacht,Als taumelnd fast, liebtrunken und verlorenSie gab mir hin der jungen Glieder Pracht?Ach, unter meinen Thränen, meinen KüssenBlieb sie so stumm. Ich schwur, sie sah mich an:«Auch du wirst mich noch einst verlassen müssen…» Und ich, ich hab’s gethan!Und jetzt… da jeder Hoffnung ich entsage,Da von dem Kampf ich kehre, matt und wund —Mit bitt’rer Reu gedenk ich jener Tage,Des lieben Kinds und mancher gold’ner Stund.Vergessen hat sie mich!.. О Gott, verwehr’ es!Doch ich verdien’s — was Deine Hand mir bot,Stiess ich zurück… Ich lieg am Rand des Meeres Und wünsche mir den Tod.

(Перевод)

Я лежал в высокой темной траве,Так нежно пахло вокруг,Седая скала круто обрывалась вниз,Вдали мерцало зеленое море.С юга пролетали лебеди,В дубовой листве тихо шелестел ветер…Я думал о ней, о той, которую обманул, И плакал как дитя.Сияло солнце, и тысячи тонких нитейКолыхались — протягиваясь от стебелька к стебельку;Было такхорошо; но мысль о покинутой девушкеНикак, никак не оставляла меня.Сердце истаивало в потоках горячих слез, —Я не знал, когда же это кончится,И меня охватила страстная тоска О том, что давно исчезло.Когда я уходил, как она была бледна и печальна!Как горько сомкнулись в молчании ее уста!Настала ночь — ветер выл глухо и жутко;Я чувствовал — сердце ее истекает кровью.Она не знала — что говорить и что делать;Губы ее так дрожали;Она любила меня — и не могла побороть себя; Я ее больше не любил.То, что я сказал ей при расставании, — давноЗабыто мной; но это не были ласковые слова.Я был доволен собой и весел, даже дерзок;И с легким сердцем, бодро я ушел.Из моего тихого уединения меня властно влеклаТолпа юношеских мечтаний, пестрая и светлая,И я забыл — таким великолепным казалось мне будущее — Разбилось или нет сердце девушки.Но когда нога моя коснулась моего порога —Вырвалась наружу жестокая мука и страсть;Она бросилась за мной в неистовом порыве любвиИ остановила меня, горько плача. В моей грудиМелькнуло воспоминание, как слабое эхоОтзвучавших песен, когда она обняла меня.Но что прошло, то никогда не возвратится, — Я тихо поцеловал ее в лоб и ушел.И разве не клялся я — о! разве не клялсяВ ту прекрасную, навеки прекрасную ночь,Когда почти без сил, опьяненная любовью и не владея собой,Она отдала мне прелесть юного тела?Ах, несмотря на мои слезы, мои поцелуи,Она оставалась молчаливой. Я поклялся,она взглянула на меня:«И тебе когда-нибудь придется меня покинуть…» И я, и я сделал это!И теперь… когда я отказался от всякой надежды,Когда я возвратился усталый и израненный в борьбе —С горьким раскаянием вспоминаю я те дни,Милое дитя и золотые мгновенья.Она меня забыла!.. О боже, не допусти!Но я это заслужил — то, что твоя рука давала мне,Я оттолкнул… Я лежу на берегу моря И желаю себе смерти.>

Русский

Вы говорили мне, что мы должны расстаться,Что свет нас осудил, что нет надежды нам;Что грустно вам, что должен я старатьсяЗабыть вас, — вечер был; по бледным облакамПлыл месяц; тонкий пар лежал над спящим садом; Я слушал вас и всё не понимал:Под веяньем весны, под вашим светлым взглядом — Зачем я так страдал?Я понял вас; вы правы — вы свободны;Покорный вам, иду — но как идти,Идти без слов, отдав поклон холодный,Когда нет мер томлениям души?Сказать ли, что люблю я вас… не знаю;Минувшего мне тем не возвратить;От жизни я любовь не отделяю — Не мог я не любить.Но неужель всё кончено — меж намиКак будто не бывало милых уз!Как будто не сливались <мы> сердцами —И так легко расторгнуть наш союз!Я вас любил… меня вы не любили —Нет! Нет! Не говорите да! — МеняУлыбками, словами вы дарили — Вам душу предал я.Идти — брести среди толпы мне чуждойИ снова жить, как все живут; а тамТолпа забот — обязанности, нужды, —Вседневной жизни безотрадный хлам.Покинуть мир восторгов и видений,Прекрасное, святое сердцем пониматьНе в силах быть — и новых откровений Больной душе печально ждать —Вот что осталось мне — но клясться не хочу я,Что никогда не буду знать любви;Быть может, вновь — безумно полюблю я,Всей жаждой неотвеченной души.Быть может, так; но мир очарований,Но божество, и прелесть, и любовь —Расцвет души и глубина страданий — Не возвратятся вновь.Пора! иду — но прежде дайте руки —И вот конец и цель любви моей!Вот этот час — вот этот миг разлуки….Последний миг — и ряд бесцветных дней.И снова сон, и снова грустный холод…О мой творец! не дай мне позабыть,Что жизнь сильна, что всё еще я молод, Что я могу любить!

«Я всходил на холм зеленый…»

Я всходил на холм зеленый,Я всходил по вечерам;И тебя, мой ангел милый,Ожидал и видел там.Помнишь шёпот старых сосен,Шелест трав и плеск ручья…Ах! с тех пор, как околдован,У холма скитаюсь я.Загорятся ль в небе звезды,Светляки в лесу, в траве —Я бегу на холм знакомыйЧерез поле по росе.Бледный месяц! милый месяц,Поленись, не выходи…Из-за моря, через горы,Ветер! тучи нанеси!Я стою… и сердце бьется.Что за шорох? — сонный сукЗакачался… вот — промчалсяНадо мной вечерний жук.По деревне лай и пенье…Замелькали огоньки…Месяц близок… иль он хочетПодсмотреть детей земли?Слышу, по песку дорожки<. . >[74]Торопливо мчатся ножки,Ножки [милые] твои,И тебя я подымаю[И ношу, как мать дитя…]Ах, с тех пор, как околдован,У холма скитаюсь я!

<A.H. Ховриной>

Что тебя я не люблю —День и ночь себе твержу.Что не любишь ты меня —С тихой грустью вижу я.Что же я ищу с тоской,Не любим ли кто тобой?Отчего по целым днямПредаюсь забытым снам?Твой ли голос прозвенит —Сердце вспыхнет и дрожит.Ты близка ли — я томлюсьИ встречать тебя боюсь,И боюсь и привлечен…Неужели я влюблен?..

<Песня Клерхен из трагедии Гёте «Эгмонт»>

Одной лишь любовьюБлаженна душа.Радостей,Горестей,Дум полнота.Стремлений,ТомленийИ мук череда:То неба восторги,То смерти тоска…Одной лишь любовьюБлаженна душа.

К А.Н.Х

Луна плывет над дремлющей землею^* Меж бледных туч,Но движет с вышины волной морскою Волшебный луч.Моей души тебя признало море Своей луной,И движется и в радости и в горе Тобой одной.Тоской любви и трепетных стремлений^* Душа полна;И тяжко мне; но ты чужда смятений^*, Как та луна.

«Долгие, белые тучи плывут…»

Долгие, белые тучи плывут Низко над темной землею…Холодно… лошади дружно бегут, Еду я поздней порою…Еду — не знаю, куда и зачем. После подумать успею.Еду, расставшись со всеми — совсем, Со всем, что любить я умею.Молча сидит и не правит ямщик… Голову грустно повесил.Думать я начал — и сердцем поник, Так же, как он, я невесел.Осень… везде пожелтела трава, Ветер и воет и мчится.Дрожью сокрытой дрожит вся душа, Странной тоскою томится.Смерть ли я вспомнил? иль жаль мне моей Жизни, изгаженной роком?Тихо ямщик мой запел — и темнейСтало на небе широком.

«Осенний вечер… Небо ясно…»

Осенний вечер… Небо ясно,А роща вся обнажена —Ищу глазами я напрасно:Нигде забытого листаНет — по песку аллей широкихВсе улеглись — и тихо спят,Как в сердце грустном дней далекихБезмолвно спит печальный ряд.

«Дай мне руку — и пойдем мы в поле…»

Дай мне руку — и пойдем мы в поле,Друг души задумчивой моей…Наша жизнь сегодня в нашей воле —Дорожишь ты жизнию своей?Если нет, мы этот день погубим,Этот день мы вычеркнем шутя.Всё, о чем томились мы, что любим,Позабудем до другого дня…Пусть над жизнью пестрой и тревожнойЭтот день, не возвращаясь вновь,Пролетит, как над толпой безбожнойДетская, смиренная любовь…Светлый пар клубится над рекою,И заря торжественно зажглась.Ах, сойтись хотел бы я с тобою,Как сошлись с тобой мы в первый раз.«Но к чему, не снова ли былоеПовторять?» — мне отвечаешь ты.Позабудь всё тяжкое, всё злое,Позабудь, что расставались мы.Верь: смущен и тронут я глубоко,И к тебе стремится вся душаЖадно так, как никогда потокаВ озеро не просится волна…Посмотри… как небо дивно блещет,Наглядись, а там кругом взгляни:Ничего напрасно не трепещет —Благодать покоя и любви…И в себе присутствие святыниПризнаю, хоть недостоин ей…Нет стыда, ни страха, ни гордыни,Даже грусти нет в душе моей…О, пойдем — и будем ли безмолвны,Говорить ли станем мы с тобой,Зашумят ли страсти, словно волны,Иль уснут, как тучи под луной, —Знаю я, великие мгновенья,Вечные с тобой мы проживем.Этот день, быть может, день спасенья,Может быть, друг друга мы поймем.

Когда я молюсь

[Когда томительное, злоеБерет раздумие меня…Когда, как дерево гнилое,Всё распадается святое,Чему так долго верил я…Когда так дерзко, так нахальноШумит действительная жизнь —И содрогается печальноДуша — без сил, без укоризн…Когда подумаю, что даромМой страстный голос прозвенит —И даже глупым, грубым жаромНичья душа не загорит….Когда ни в ком ни ожиданья,Ни даже смутной нет тоски,Когда боятся так страданья,Когда так правы старики… —Тогда — тогда мои молитвыСтремятся пламенно к нему,Стремятся жадно к богу битвы,К живому богу моему.]

Исповедь

Нам тягостно негодованье,И злоба дельная — смешна,Но нам не тягостно молчанье^*:Улыбка нам дозволена.Мы равнодушны, как могилы;Мы, как могилы, холодны…И разрушительные силы —^*И те напрасно нам даны.Привыкли мы к томленью скуки…Среди холодной полутьмыЛучи живительной наукиМерцают нехотя… но мыПод ум чужой, чужое знанье —Желанье честное Добра —И под любовь, — и под страданье —Подделываться мастера.Радушьем, искренней приязньюМы так исполнены — бог мой!Но с недоверчивой боязньюОглядывает нас чужой…Он не пленится нашим жаром —Его не тронет наша грусть…То, что ему досталось даром,Твердим мы бойко наизусть.Как звери, мы друг другу чужды…^*И что ж? какой-нибудь чудак^*Затеет дело — глядь! без нуждыУж проболтался, как дурак.Проговорил красноречивоВсе тайны сердца своего…И отдыхает горделиво,Не сделав ровно ничего.Мы не довольны нашей долей —Но покоряемся… Судьба!!И над разгульной, гордой волейХохочем хохотом раба.Но и себя браним охотно —Так!! не жалеем укоризн!!И проживаем беззаботноВсю незаслуженную жизнь.Мы предались пустой заботе,Самолюбивым суетам…Но верить собственной работеНеловко — невозможно нам.Как ни бунтуйте против Рока —Его закон ненарушим….Не изменит народ ВостокаШатрам кочующим своим.

К.А. Фарнгагену фон Энзе

Теперь, когда Россия наша^*Своим путем идет однаИ, наконец, отчизна вашаК судьбам другим увлечена —Теперь, в великий час разлуки^*,Да будут русской речи звуки^*Для вас залогом, что годаПройдут — и кончится вражда;Что, чуждый немцу с колыбели,Через один короткий векСойдется с ним у той же цели,Как с братом, русский человек;Что, если нам теперь по праву^*Проклятия гремят кругом —Мы наш позор и нашу славуИскупим славой и добром…Всему, чем ваша грудь согрета, —Всему сочувствуем и мы;И мы желаем мира, света,Не разрушенья — и не тьмы.

<Песня Фортунио из комедии Мюссе «Подсвечник»>

Не ждете ль вы, что назову я, Кого люблю?Нет! — так легко не выдаю я Любовь свою.Но я скажу вам (я смелее Среди друзей),Что спелый колос не светлее Ее кудрей.Живу, ее покорный воле, И для нееЯ жизнь и, если нужно боле, Отдам я всё!Любви отверженной мученья До траты сил,До горьких слез, изнеможенья Переносил.И, в сердце сдавленном скрывая Любовь свою,Погибну я. не называя, Кого люблю.

Эпиграммы и шуточные стихотворения

<Н.С. Тургеневу>

Напрасно, добрый милый брат,[Ты распекаешь брата Ваньку:]Я тот же [толстый] кандидат^*И как ни бьюсь напасть на лад,А всё выходит наизнанку.Поверь, умею я [ценить]Всю пользу дружеских нападок,Но дух беспечен — плоть слаба,[Увы!] к грехам я слишком падок!Пока напиток жизни сладок…Я всё тяну… и не гляжу,Не много ль уж я разом пью.

«Мужа мне, муза, воспой…»

Мужа мне, муза, воспой; с пределов далекой ФинляндьиДаже до града Берлина [скитавшийся] долго и разно,Много он бед претерпел, а боле от жен нечестивых.Был он женолюбив и склонен к различным потехам,Хитр и пронырлив весьма и в деле житейском искусен —Слогом кудряв и речист, в ином и проворен и ловок.Но пиит сих его похождений,Выбрав одно, он смиренно на лире нестройнойХочет пред вами воспеть, как в известнейшем граде БерлинеРазным беда́м и напастям подвержен был юный Неверов.В граде Берлине, под кровом семейного мира,Юная дева жила, и дородством, и ростом, и станомРавная [Зевса супруге]. Но гордость ее погубила.Впрочем, смиренной работой она занималась — и дажеЛестницы мыла и в прочем служила усердно.Даже и в [низком] быту сияя красою небесной,Всех привлекая сердца — но сама оставалась холодной;В брак не вступала желанный и всех женихов презирала;Многие с горя женились, другие пустились в писаки:Так-то мы терпим и горе и ну́жду от жен нечестивых.Было ей имя — Шарлотта, звучное, полное имя![Твердо] решилась Шарлотта остаться век — старою девой,Но — что значат решенья людей пред вечною волею Зевса!Oн повелел; и в Берлин, по долгом и разном скитанье,Юный Неверов явился, цветущий, как мак пурпуро́вый.Злая судьба им обоим напасти готовит,В доме одном поселила и деву и мужа.Пламенной страстью к ней душа возгорелась скитальца;Искра запала любви в сердце доселе холодномСеверной Девы — и скоро веленьем ЭросаБурным стало пожаром — и часто унылая деваДолго мечтала о юном и стройном скитальце;Слезы из глаз воловидны<х> бежали струями,Белую грудь воздымало дыханье; и юный НеверовТакже томился и млел и, на помощь богов призывая,Впрочем, на хитрость свою, на искусство надеялся твердо.Козней коварных и слов увлекательных много,Много вздохов и слез расточал перед нею скиталец;Строго в сердце любовь таила злая Шарлотта —Мнила, не хитрый ли дух ей готовит измену и горе,Образ принявший людей, — и с страстью боролась успешно…Жертва судьбы… крутобокой подобно телушке,В храм свой жрецом на закланье ведомой, проворно,Бодро идет, головой и хвостом помавает,Полная жизни и сил — и рогами цвета[75]

<Отрывки>

<1>

Не раз почешет он затылок,Не раз себе ударит в лоб,При виде девок и бутылок,Кутить он снова

<2>

Полуэкспромт — полуработа,Где всё ж под лаком остротыЗаметны жилочки <?> <и> потаНеистребимые следы

<3>

[Но всё изменится — приедуЯ к вам философом, друзья]

<4>

[Ты помнишь ли, Ефремыч благодатный,Как в Риме мы с тобой по вечерамБеседой нашей, светской и приятной]

«На Альбанских горах — что за дьявол такой?..»

На Альбанских горах — что за дьявол такой? — Собрались и нависли туманы;Разгуляться хотят молодецкой грозой, Затопить города и поляны.С африканской степи на широкой груди Через море примчал их сирокко;— Дальше мне не летать, хоть и здесь благодать, — Молвил он да вернулся в Марокко.На Альбанских горах, в башмачках да в очках — Вижу — два forestiero[76] гуляют;Им твердит чичерон[77]: «Здесь родился Катон!» Скажут: «Si?»[78], отойдут да зевают.Хоть они не сыны той смешной стороны. Что́ зовут: Inghiltrissa[79], но всё же«Север — край наш родной, край холодный, сырой» — На любой напечатано роже.Двое их; первый толст; цвет лица — старый холст; Кривоног и высокого роста, —А второй, сибарит, слоем жира облит, Как кусочек capretto arrosto[80].Эх ты, старый вулкан! был ты силен и рьян — И сверкал и гремел в свое время;Но замолк и потух — и под заступ и плуг Преклонил ты послушное темя.За три тысячи лет о тебе вести нет; Схоронил ты суровое пламя,Но проснись, взговори, горным пеплом дохни, Разверни ты кровавое знамя.Для незваных гостей ты себя не жалей, Угости их, старик мой, на славу!И навстречу друзьям по широким холмам Покати красногрудую лаву!О, тогда! господа — оробев и глаза Растопырив — куда твои плошки!Контенанс потеряв, в панталоны… Навострят неуклюжие ножки —Двадцать раз упадут, нос и… разобьют, Задыхаясь, не взвидевши света;И, примчавшись домой, отведут страх такой Разве 5-й бутылкой орвьето.

<М.В. Белинской>

Отец твой, поп-бездельник,Облопавшись кутьи,Зачал тебя в сочельникОт гнусной попадьи.Хоть и рожден болваном,Пошел однако впрокНа масле конопляномВзлелеянный цветок..И что ж? теперь наш пастырь,Наш гений, наш пророкКладет на брюхо пластырьИ греет ей пупок!

<Послание Белинского к Достоевскому>

Витязь горестной фигуры^*,Достоевский, милый пыщ,На носу литературыРдеешь ты, как новый прыщ.Хоть ты юный литератор,Но в восторг уж всех поверг:Тебя знает император^*,Уважает Лейхтенберг,За тобой султан турецкийСкоро вышлет визирей.Но когда на раут светский,Перед сонмище князей,Ставши мифом и вопросом,Пал чухонскою звездойИ моргнул курносым носомПеред русой красотой,Как трагически недвижноТы смотрел на сей предметИ чуть-чуть скоропостижноНе погиб во цвете лет.^*С высоты такой завидной,Слух к мольбе моей склоня,Брось свой взор пепеловидный,Брось, великий, на меня!Ради будущих хвалений(Крайность, видишь, велика)Из неизданных творенийУдели не «Двойника».Буду нянчиться с тобою,Поступлю я, как подлец,Обведу тебя каймою^*,Помещу тебя в конец.

Поэмы

Сте́нoДраматическая поэма

Счастлив, кто с юношеских дней^*,

Живыми чувствами убогой,

Идет проселочной дорогой

К мечте таинственной своей etc.

Языков.

But we, who name ourselves its sovereigns we^*

Half dust, half deity, alive unfit

To sink or soar, with our mix’d essence make

A conflict of its elements and breathe.

The breath of degradation and of prides…etc.

Manfred. Byron[81]

…fly; while thou’rt bless’d and free…^*

Shakespeare. Timon of Athens[82]

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Сте́но.

Антонио, монах.

Джакоппо, рыбак.

Риензи, доктор.

Джулиа, сестра Джакоппо.

Маттео, слуга Стено.

Действие в Риме.

Действие первое

Сцена I

Ночь. Колизей.

Стено (один)

Божественная ночь!.. Луна взошла;Печально смотрит на седыестены,Покрыв их серебристой дымкой света.Как все молчит! О, верю я, что ночьюПрирода молится творцу… Какая ночь!Там вдалеке сребрится Тибр; над нимТаинственно склонились кипарисы,Колебля серебристыми листами…И Рим лежит, как саваном покрыт;Там все мертво и пусто, как в могиле;А здесь угрюмо дремлет Колизей,Чернеясь на лазури темной неба!.Прошли века над Римом чередойБезмолвной и кровавой; и стиралаИх хладная рука всё то, что он хотелОставить нам в залог своей могучей,Великой силы… Но остался ты,Мой Колизей!.. Священная стена!Ты сложена рукою римлян; здесьСтекались властелины мира,И своды вековые КолизеяТряслись под ними… между тем как в цирке,Бледнея, молча умирал гладиаторИли, стоная, — раб, под лапой льва.И любо было римскому народу,И в бешеном веселье он шумел…Теперь — как тихо здесь! В пылиВысокая работа человека![Ленивый лазарони равнодушно^*Проходит мимо, песню напевая,И смуглый кондоттиери здесь лежит^*,С ножом в руке и ночи выжидая.].. Быть может,Чрез двести лет придет твоя пора,Мой древний Колизей, — и ты падешьПод тяжкою рукой веков… как старый,Столетний дуб под топором. ТогдаСюда придут из чуждых, дальних странПотомки любопытные толпойВзглянут на дивные твои останкиИ скажут: «Здесь был чудный храм. ЕгоВоздвигнул Рим, и многие векаСтоял он, время презирая. Здесь,Да, здесь был Колизей»…

Мгновение молчания.

Передо мной, как в сумрачном виденье,Встает бессмертный Рим, со всем, что былоВ нем грозного и дивного. Вот Рим!Он развернул могучею рукоюПередо мною свою жизнь; двенадцатьСтолетий был он богом мира. Много,О, много крови на страницах жизниТвоей, о Рим! но чудной, вечной славойОни озарены, и Рим исчез! о, многоС ним чудного погребено!.. Мне больно;Мне душно; сердце сжалось; головаГорит… О, для чего нам жизнь дана?Как сон пустой, как легкое виденье,Рим перешел… и мы исчезнем так же,Не оставляя ничего за нами,Как слабый свет луны, когда, скользяПо глади вод, он быстро исчезает,Когда найдет на нее туча…О!Что значит жизнь? что значит смерть? ТебяЯ, небо, вопрошаю, но молчишьТы, ясное, в величии холодном!^*Мне умереть! зачем же было жить?А я мечтал о славе… о безумный!Скажи, что нужды в том, что, может быть,Найдешь ты место в памяти потомков,Как в бездне звук! Меня, меня,Кипящего надеждой и отвагой,Вскормила ль мать на пищу червякам?..Да, эта мысль меня теснит и давит:Мгновение — и грудь, в которой частоТак много дивного и сильного бывает,Вдруг замолчит — на вечность! Грустно! Грустно!..Быть так… ничем… явиться и исчезнуть,Как на воде волнистый круг… и люди —Смешно — гордятся своим бедным,Пустым умом, существованьем жалкимИ требуют почтенья от такой жеНичтожной грязи, как они… Но, Стено,Что за могилой?.. Когда я был молод,Я свято верил в бога; часто слушалСлова святые в храме; верил я.Меня судьба возненавидела, — и долгоБоролся я с моим врагом ужасным…Но, наконец, я пал; тогда вокруг[Меня всё стало иначе… мне тяжко,]Мне грустно было веру потерять,Но что-то мощно мне из сердцаЕе с любовью вырвало… и яМоей судьбе неумолимойОтдался в руки… с этих порЯ часто думал возвратить молитвой^*Огонь и жизнь в мою холоднуюНагую душу… Нет, вотще! Во мнеИссохло сердце и глаза! Уж поздно!.Я сделал шаг, и вдруг за мною тяжкоНизринулась скала — и преградилаМне шаг назад: и я пошел вперед,Пусть сбудется, чему должно! Вперед!

Минута молчания.

Мне дурно, сердце ноет… всё темнеет…Вокруг меня… О… Стено… это смерть!

(Падает без чувств.)

За сценой слышен голос Джулии, она поет:

Тихо солнце над водами^*Закатилось. Под окномКто-то стукнул и тайкомЯрко-черными очамиЗаглянул в мое окно…Я ждала тебя давно!

(Входят Джулиа и Джакоппо.)

Джулиа

Кто здесь лежит, о боже!

Джакоппо

Где?

Джулиа

Мадонна!Как бледен он!

Джакоппо

Он умер.

Джулиа

Нет, о нет!Смотри, смотри… он дышит! На челеХолодный пот… уста полураскрыты.Джакоппо…

Джакоппо

Джулиа?

Джулиа

Наш дом так близок;Мой друг… снесем его туда…

(Джакоппо поднял Стено.)

Джулиа

Но тишеБери его. Ты видишь, он так слаб…В очах нет жизни…

Джакоппо

Пойдем… он легок…

Джулиа

Как чудно бледен он; лунаСияет прямо ему в очи… Боже,Как холодно его чело…

Джакоппо

Сестра…Скорей, скорей, я зябну…

Стено (сквозь сон)

Горе… горе…

Джулиа

Что он сказал…

Джакоппо

Не знаю… но недвижноОн всё лежит… Пойдем…

(Про себя.)

Сказал он: горе!

(Уходят.)

Сцена II

Неделю спустя.

Море. Стено, Джулиа.

Джулиа

Ты грустен, Стено?

Стено

Я? Да, Джулиа.

Джулиа

Грустен?Молчишь… угрюм… и чем я…

Стено

Джулиа, Джулиа,Я никогда не знал веселья.

Джулиа

Ты?

Стено

(подходя к берегу)

О, я люблю смотреть на это море,Теперь оно так тихо и лазурно,Но ветр найдет, и, бурное, восстанет,Катя пенистые валы, и гореТому, кого возьмет оно в своиБезбрежные, могучие объятья…^*Изменчивее сердца девы^*Оно.

Джулиа

О Стено, Стено!

Стено

Да.Моя душа — вот это море, Джулиа,Когда, забыв мои страданья, яВздохну свободно после долгойБорьбы с самим собой — я тих и веселИ отвечаю на привет людей…Но скоро снова черными крыламиМеня обхватит грозная судьба…Я снова Стено. И во мне опятьВсё то, что было, разжигает душу,И ненавистно мне лицо людей,И сам себе я в тягость…

Джулиа

Стено,Когда найдет на душу мрачный часИ душно тебе будет средь людей,Приди ко мне… люблю тебя я, Стено,И более, чем брата… ты мне всё.В тебя я верю, как бы в бога,Твои слова я свято берегу…С тех пор, как я тебя нашлаБез чувств, холодного, у Колизея,Мне что-то ясно говорит: вот он,Кого душа твоя искала…И я поверила себе… О Стено,Мне упоительно дышать с тобой!Люби меня… и буду я тебяЛелеять, как мать сына… и когдаСвое чело горячее на грудьКо мне ты склонишь, я сотру лобзаньемТвои морщины… Стено…

Стено

Джулиа, Джулиа!Мне больно тебя видеть!

(Джулий, бледнея, падает на колена, устремлляя глаза на Стено и обняв его ноги.)

Итак, и ты, несчастное созданье,В мою ужасную судьбу вовлечена.Любви ты просишь? Джулиа, это сердце…В нем крови нет… Давно, давноОно иссохло, Джулиа… В моей властиВсё, всё, но не любить… Послушай…Но, может быть, тебя разочаруютМои слова… ты еще веришь в счастье…Мне, дева… жаль тебя…Оставь меня… я, я любви не стою.Мне ль, изможденному, принять тебя,Кипящую любовью и желаньем,В мои холодные объятья… Нет!Прости мне, Джулиа… будь мне другом…Но не теряй своей прелестной жизни.Любить меня…

Джулиа

О Стено… я умру.

Стено

(поднимает ее и сажает к себе на колени)

Не умирай, Джулиетта… О, подумай,Мне ль перенесть ту мысль, что я, несчастный,Проклятый небом, твой убийца… Нет!Я буду слишком тяжко проклят небом!..Тебе так хорошо?

Джулиа

О, я готоваЗдесь умереть. Но расскажи мне, Стено,Молю тебя как друга, твою жизнь!Ты еще молод, а морщины резкоЗмеятся на челе твоем… И… можно льМне как сестре его поцеловать?

(Целует его.)

Стено

Джулиа! Джулиа!Много ночей не спал я; много горяЯ перенес в свою короткую,Но тягостную жизнь… Послушай…Я долго жил, как живут детиБез горя и сознанья в горе мира.Я был невинен, как ты, Джулиа,И добр. И я любил людей,Любил, как братьев. Я узнал их после…Не знал я мать… Но я любил природу,Не знал отца… но бога я любил.И знал я одну деву… для меняОна была всем… миром… и онаМеня любила. О, я ее помню!Ты на нее похожа; но глазаТвои чернее ночи; у моейНебесной были очи голубые,Как это небо… Я ее любил,Любил, как любят в первый раз, любил,Как бога и свободу…

(Закрывает лицо руками.)

О!

Джулиа

Ну что же?

Стено

Ни слова более; мне больно, Джулиа,Растравливать былые раны.

Джулиа

Слушай,Ты меня знаешь; я перед тобойОткрыла свою душу, и холодноТы мне внимал; мое моленьеОтверг ты, Стено… Я не в силах видетьТебя и не любить… Итак, прости.Ты отравил жизнь девы… Но прощаюТебя я, Стено… Ты молчишь. Прости!А ты любил!

(Уходит Джулиа.)

Минута молчания.

Стено

(всë сидя на камне)

Когда я был еще ребенком… помнюЯ этот день… однажды к нам взошлаСтаруха… и потухшие глазаОна на мне остановила… ТихоВзглянула в очи мне и молвила печально:«Он много горя испытает; многоЗаставит горя испытать другим».И тихо удалилась… предсказаньеСбылось!..

Молчание.

Как это небо ясно! ЧуднымОно нагнулось сводом над землей;Там тихо всё; а на земле всё бурно,Как это море в непогоду… Чем-тоРодным сияет небо человекуИ в голубые, светлые объятьяНеслышным голосом зовет. Но насК себе земля землею приковала,И грустно нам!.. Вот снова я, проклятый,Еще одно прелестное созданьеСвоим прикосновением убил.О, если б мне, мне одному сноситьТяжелое ярмо моего горя!Его б носил я гордо, молчаливо,Без ропота, покаместо оноМеня бы раздавило… Я бы умерТак, как я жил… Но видеть, что в своеПроклятие других я завлекаю,Но разделять свое ярмо — нет, лучшеПускай оно меня убьет!

Долгое молчание.

Темнеет.О, мне отрадней ночью! Тогда темноВсё на небе и здесь, как в моем сердце.Но тихо всё покоится, когдаНа небо ляжет ночь… а мне онаНе принесла мгновения покоя!Как здесь пустынно всё!^* Едва, едваДоходит до меня шум Тибра,Носимый ветром. Море спит, и ясноВ нем отражается луна. Вон тамМелькнула барка, как пред бурейНад морем чайка… Тихо, тихоКолышется угрюмый лес. Роса,Как небу фимиам земли, прозрачнойТуманной пеленой по глади моря,По лесу стелется… Всё тихо… Я одинВ сем океане тишины и мираСтою, терзаемый самим собой….Вон вьется ворон. Может быть, летитОн к своим детям; он их любит.Но, Стено, что ты любишь? Ко всемуЯ чувствую невольное презреньеНе потому, что лучше я людей…Нет, нет! Я хуже их! Какой-то демонОтнял у меня сердце и оставилМне жалкий ум!

Минутное молчание.

Пора домой.

Сцена III

Дом Джакоппо.

Джулиа (одна)

Я долго не любила; долго, долгоМеня лелеяла судьба… о, неужелиЖить и страдать одно и то же… ВотОднажды что-то новое во мнеПроснулось, и — что это было,Я выразить не в силах; но я знаю,Что с той поры мне что-то говорило,Что я вступаю в жизнь иную. ЯС доверчивостью робкой в новый мирВзошла. И вот он предо мнойСтоял во всем величии мужчины,Как царь, как бог. О, до того мгновеньяДуша ждала любви, не понимаяЛюбовь!.. Но он был здесь, и глубоко запалаОна мне в грудь… Я жадно, с наслажденьемЕй предалась, дышала ей, а он!..

Минута молчания.

Как чуден он! Под мраморным челомПриветливо сияют его очи,Как море голубые. Бледен он;И я люблю, когда мужчина бледен.Я слышала, что это признак гордойИ пламенной души… О Стено, Стено,Мне долго жарко будет ложеИ беспокоен сон!.. Но мне ли,Мне ль, слабой деве, обратить вниманьеЦаря людей… Когда я с ним, во мнеСжимает сердце робкий ужас… Что-тоМне говорит, что с мощным духом я.И никогда мой взор не снес сияньяЕго очей!..

(Входит Джакоппо).

Джакоппо

Я рад тебя найти,Послушай, сядь поближе… Помнишь, Джулиа,Ты смерть отца?

Джулиа

Джакоппо?

Джакоппо

Перед смертьюОн нас позвал и молвил: «Мне недолгоОсталось жить. И я довольно пожил!Мне семьдесят три года. Пора к богу!»И мне сказал он: «Слушай, тебе ДжулиюНевинной девой я отдал… Смотри,Отдай ее невинной в руки мужа!»Я это помню.

Джулиа

(встает с негодованием)

Джакоппо!

Джакоппо

Но, сестра,Я должен был тебе сказать всё то,Что мне давно на сердце тяготило.И я не мог молчать. Для этого я слишкомТебя люблю. Но мне отец сказал:Придет он из могилы, еслиНе сохраню его завета — я!Ему поклялся я — он умер.И я сдержу, клянусь святою девой,Этот обет. И мне ли, мне ль снести,Чтобы… патриций от бездельяТебя бы смял и бросил… Я молчу.

(быстро)

Ты любишь Стено?

Джулиа (задумчиво)

Да…

(быстро)

Нет, нет, Джакоппо!Не верь мне — нет!

Джакоппо

Бедняжка! понимаю.Тебе, должно быть, тяжело; но, Джулиа,Пойду к нему я; прямо, откровенпоЯ всё ему скажу, и если ты доселеБыла моею Джулией…

Джулиа

Не ходи;О, не ходи! Мой добрый друг, Джакоппо,Тебе ли сделать то, чего…

Джакоппо

Ну что ж…

Джулиа

Я — сделать не могла!

Джакоппо

А, вы с ним объяснялись?

Джулиа

Невинна я, невинна, мой Джакоппо!Не говори так с бедною сестрой,Я уж и так страдаю!

Джакоппо

(пылко)

О!Меня ты знаешь, Джулиа; я готовЗа тебя дать всю мою кровь, и даже —А это много, Джулиа, — мою честь.Но слушай. Да, ты его любишь,Я это знаю. Сохрани, мадонна,Когда глядит он на тебя с однимЖеланием мгновенным или, страшноПодумать мне…

(шëпотом)

с презреньем…

Джулиа

О, мой друг,Меня не любит он.

Джакоппо

Тебя не любит он?

Джулиа

Он мне сказал, что в его сердцеСтрастей уж нет; что я ему жалка!..И… говорил… что он любил когда-тоИ с той поры он перестал любить.

Джакоппо

И… ты ему жалка? Мне это словоНе нравится, сестра… Но если онТобою презирает — неужелиВ тебе нет гордости довольно, Джулиа,Презреть им?

Джулиа

Я его забуду.

Джакоппо

Джулиа…Ну, до свиданья!

(про себя)

Я его спрошу,Спрошу его, клянусь мадонной, чтоОн понимал под словом «жалко»; боже!Не дай погибнуть Джулии!

(Уходит Джакоппо.)

Джулиа

О мадонна!Пойдет он к Стено… брата знаю я,Он вспыльчив… и…мне сердце замирает…

(бросается на колена)

О боже мой… Тебя я умоляю,Спаси… спаси… кого? О, я сама не знаю!

(шепотом)

Спаси… его!

(вскакивает)

О! что сказала я!И вот как жить я начала… О сердце!Его холодною рукою раздавилаМоя судьба… а мне шестнадцать лет!

Конец первого действия.

Действие второе

Сцена I

Ночь. Внутренность готической церкви. Стено один.

Стено

Когда мне тяжко быть одним с собоюИ в сердце вкрадется тоска… я частоХожу сюда. Мне здесь отрадно. НынчеМеня томил мой демон, и хотяПривык я с ним бороться — но я долженБыл уступить… В моей груди так бурно —А здесь как дышит всё покоем… Да!Здесь что-то есть гораздо выше нас!

Минута молчания.

Передо мною прямо, слабым светомЛампады озаренное, я вижуИзображение святого Павла.Он строго, зорко смотрит на меняКак будто с укоризной…

(улыбаясь)

Стено!.. Чудный,Прекрасный старец! На его челеЧитаешь ясно его веру. ВажноЕго бесстрастное чело… ХудожникИсполнил дивно свою мысль!... . Как темно!Едва змеится свет лампад по мрачнымИ низким сводам церкви… и лунаСияет в узкие окошки, ясноРисуя их на каменном полу.Да, это чудно… но на это яНе променяю — нет — моего неба,Моего неба с ясными звездами,Моего моря с белыми валами,О, это ближе мне!

(Входит Антонио.)

Антонио

БлагословенДа будет бог!

Стено

(с досадой)

Опять! и этоМонах!

Антонио

(подходя к нему)

Мой сын…

Стено

Оставь меня, старик;

(взглянув на него)

Не говори со мною, друг… ТвоейМолитвы ждет твой бог.

Антонио

Я это знаю;Но я люблю уединенье…

Стено

А!Ты меня гонишь вон… я вижу —Да, ты монах!

Антонио

Я?.. Ты сюда пришелНе к богу.

Стено

О, ты думаешь, что святостьТвои глаза довольно изощрила,Чтобы читать в моих?

Антонио

Нет; я не свят,Но я в твоих глазах читаю.

Стено

Слушай,Ты стар. Я это вижу. Перед богомТы долго был во прахе… Но поверь…Я больше жил, чем ты. В твоей грудиДавно погасли страсти, а в моейУбито всё — и доброе, и злое…Теперь здесь пусто… да!

Антонио

Я тебя понял.

Стено

Нет!Ты думаешь, что я убил безумноВ начале жизни мою жизнь? О нет!Во мне она погасла… Верь мне, старец…Послушай… ты уверен сильно,Что в сердце человека вместе с жизньюИ вместе с кровью вера есть. Но я,Как неба, жажду веры… жажду долго,А сердце пусто до сих пор. О, еслиТы мне ее, мой старец, возвратишь,То я готов всю жизнь тебе отдать…Всё!.. всё — но ты не можешь!

Антонио

Ты мне жалок.

Стено

Тебе я жалок!.. Твое имя?

Антонио

ИмяМое — Антонио.

Стено

Ты боишься ль смерти,Антонио?

Антонио

Нет.

Стено

А я ее боюсь. Но, старец,Не думай, что, как робкое дитя,Боюсь я жизнь покинуть. Видит небо!Она была мне в испытанье! НоЧто будет — о скажи мне, — когда телоПридет назад в объятия земли, —Что будет там? и будет ли, скажи мне,Антонио, это там?

Антонио

Скажи мне, Стено,Что тебе сердце говорит?

Стено

Молчит.

Антонио

Ты произнес свой приговор.

Стено

О старец!Смотри… ни перед кем под небом и над нимНе преклонял колена Стено. Видишь —Я пред тобой… Старик, я умоляюТебя твоим спасеньем… О, подумайО том, что ты ответишь мне… Но ты…

(Пристально взглянув ему в глаза.)

Не в силах… нет!

(Встает быстро.)

Антонио

Я слабый смертный, Стено,И мне ли, грешному, произнестиГубительное слово приговора!..Молись!

Стено

(быстро, с негодованием)

Я это знал! Молиться!О, если б видел ты, монах, как долгоВо тьме ночей, в тоске прошу я богаМне силу дать молиться. Но напрасноСлова святые я произношу…Они в душе ответа не находят…Ее им не согреть, Антонио!

Антонио

(схватив его руку)

О, наконец я понял тебя, Стено!Как трудно, тяжко тебе жить,Ты мог бы быть великим, дивнымИ… боже!

Стено

О Антонио!.. Я готовОтдать всю мою кровь по капле,Но дайте мне мгновение покоя,Но дай мне слезы! Больно мне, Антонио,Но я не знаю друга. В этом мире,В этом огромном мире я один. И людиМеня прозвали злым… Но это мне не нужно,Я выше их и мненья их. В моейГруди есть мир: теперь он мир страданья,Он мог быть миром силы и любви!

Минутное молчание.

Антонио

Зачем сюда пришел ты, Стено?

Стено

Я?Мне эти своды веют миром.

Антонио

Стено,Останься здесь.

Стено

На жизнь?

Антонио

Да.

Стено

Нет.Я здесь бы умер: я люблю свободу.

Антонио

Свободу? ты?

Стено

О, знаю я, Антонио,Что я свободен так же, как убийца,Которому над плахой сняли цепь.Я не живу; но я произрастаю,Но я дышу…

Антонио

И это жизнь, о Стено?

Стено

Нет. Но, Антонио, — мне жизнь этуПокинуть страшно. Смерти жажду я,И смерти я боюсь… И в этой, старец,Подумай, в этой тягостной борьбеЖиву я… но мне трудно. Я слабею.И эту мысль в могилу понесу я,Что, когда это сердце разорвется,Измученное горем и тоской,Всё то, что хоронил я в своей груди,Что мыслил я высокого, все думыМоей души и всё, что на землеЯ выстрадал, — вся моя жизнь, Антонио,Исчезнет безответно в молчаливых,Безмолвных недрах вечности… Мой старец,Как ты счастли́в!

Антонио

Послушай, Стено;И я, как ты, знал горе. Вот, ты видишь,Моя глава уж побелела — но,Поверь мне, друг, — здесь страсти бушевали,Как и в твоей. Мне восемьдесят лет,II человек давно убит во мне,Но часто грусть меня берет невольноИ давит слезы из потухших глаз. О, бурноПровел я молодость. Но, наконец,Мне надоел разврат и надоелаМне жизнь. Вот, Стено. Я однаждыУвидел деву… Стено, это былоДавно тому назад — но све́жо помнюЯ мою Лору. О! она былаПрелестней неба. Ожил я. Мне сноваПриветно улыбнулась жизнь.Я полюбил. Но не хотел творец,Чтоб я ее, нечистый, осквернил,И взял к себе на небо. И я понялЗдесь божий перст. И с той поры к немуЯ бросился с любовию в объятья,Как сын к отцу. И стал я снова жить.Узнал я сон и сладость быть слугоюТого, кто создал необъятное однимВсесильным словом. И с тех пор я здесь,Мне здесь отрадно.

Стено

О Антонио!Я жил не так, как ты. Я мирноПровел те годы, где ты бурно жил.Молчит у меня совесть. И ты видишь,Как я страдаю. Я скажу тебеМое проклятье. О старик, старик!Молись, да не постигнет и тебяОно, старик, это сомненье.

(Уходит.)

Антонио

Стено…Он уж ушел. Как много силы в нем!Как много в нем страданья. В нем творецНам показал пример мученийЛюдей с могучею душой, когдаОни, надежные на свои силы,Одни пойдут навстречу мираИ захотят его обнять.

Явление второе

Комната Стено.

Стено

(один)

Мне легче, всё, что в моей грудиЯ горя и страдания носил,Я вылил в грудь чужую. Этот старец —Он меня понял. О, по крайней мереЯ буду знать, что есть под этим небомОдно живое существо, комуЯ, может быть, могу себя доверить.До этих пор мои страданья яБезмолвной ночи доверял. О, если бОна могла пересказать всё то,Что здесь

(кладя руку на грудь)

лежит, как камень на могиле,Ей люди б не поверили. Нет, нет,Они б меня не поняли. МеняС душой обыкновенной люди,Нет — не поймут. Я им высок. КогдаЯ молод был душой и верилВ любовь, я знал одно создание,Которое мне было равно. О,Ее не позабыть мне никогда!Душами были мы родные,И мы друг друга понимали. ДвоеМы составляли мир — и он был чуден,Как всё, что на земле не человек.В ее очах читал я ее душу,В моих очах была моя душа…Но дух ее для тела нежной девыБыл слишком мочен и велик.Он разорвал с презрением препонуЕго могучих сил. А я… проклятый,Остался здесь. И с этих пор напрасноЯ душу сильную, великую искал.Всё это так ничтожно перед нею.С своими мелкими страстями людиМне опротивели. Мой мир мне опустел,А этот мир мне тесен был. Во мнеВосстало гордое желанье, чтобыНикто моих страданий не узнал,И я вступил в борьбу с своей судьбою.И если я паду — тогда узнают люди,Что значит воля человека. НизкоПоставили они названье это,И я хочу его возвысить — несмотряНа то, что люди этого не стоят.

Молчание.

(Подходит к окну.)

На небе буря. Ветер гонит тучиСвоими черными крылами. Вот поройВзрывает молнья небо. Море ходитВысокими пенистыми волнами,Как будто негодуя, что нельзяНа землю ему ринуться. О, чудно!Как я люблю, когда Природа гневно,Могучая, все силы соберетИ разразится бурей. Что-то естьРодное мне в мученьях диких неба,И молньей загорится вдохновеньеВ святилище души, и мое сердцеКак будто вырваться готово из груди…О, я люблю — люблю я разрушенье!

(Входит Маттео.)

Маттео

Синьор. — Молчит. Опять! Какой-то странникВас хочет видеть.

Стено

Что людям до меня,А мне до них? Кто он?

Маттео

Он умоляетВас тем, кто спас вас некогда.

Стено

А, этоДжакоппо! Ну… введи его.

(Ух<одит> Маттео, вх<одит> Джакоппо.)

Стено

ДжакоппоТебя не ждал я.

Джакоппо

Право, синьор?

Стено

Право?Что за вопрос, рыбак?

Джакоппо

Да, я рыбак.И слава богу! Я не так, как вы,Не знаю то, что хорошо и худоМежду людьми. И я свободен, синьор,Мне весело на божий мир смотретьИ на людей. Мне жить привольно,Но у меня сестра.

Стено

А! Джулиа!

Джакоппо

Лучше —Клянусь святым Геннуарием[83] — лучше б было,Когда б не знали ее имя вы!Да, синьор. И с таким презреньем — гордоВы не смотрите на меня. Я чистПред богом и людьми и смелоВаш встречу взор. Покоен я.

Стено

Послушай…Ну — продолжай.

Джакоппо

Вы, может быть, забыли,Что я вас некогда принес в свой домБез жизни и холодного. Я богаБлагодарил за то, что он позволилМне сделать доброе. И, синьор, выМне показались добрым. До тех порНе знали горя мы. Моя ДжулиеттаБыла резва и весела. ОднаждыЯ на глазах ее застал слезуИ грусть на молодом челе. И яУзнал, что она любит. Вы… вы, Стено,Ей отвечали, что она жалкаВам… синьор. Я поклялся богом,Что я узнаю всё от вас. Я здесьИ жду ответа.

Стено

Слушай. ХладнокровноТебе внимал я. И мне жалко сталоТебя. Я понимаю. Но клянуся,Что Джулиа невинна. Я не в силахЕе любить… Джакоппо, не понятьТебе меня, — но я любви не знаю.Прощай!

Джакоппо

Я верю вам. Но моя Джулиа…О, сколько бед вы причинили, Стено!Ее это убьет. И предо мнойОна завянет. Боже! Боже — тыПослал на нас годину испытанья,Но я клянусь вам, если моя Джулиа…Если ее не станет — о, тогдаНе нужно будет мне знать, кто виновен.Тогда — пусть судит бог меня!

(Уходит.)

Стено

Джакоппо…. Он мне жалок. На негоСмотрел я, как на идеал того,Чем человек был некогда. И яВложил ему огонь мученья в грудьИ стал меж ним и счастьем. Стено,Да, тебе тяжко будет умирать….

(Громкои повелительно.)

Маттео!

(Вх<одит> Маттео.)

Маттео

Синьор…

Стено

(глухо и порывисто)

А!. останься здесь!..Останься здесь, Маттео… Страшно мнеБыть одному… и тайный ужас грудьТеснит и жмет… Мне сердце говорит,<Что> что-то грозное ко мне подходит…Ко мне идет… мой демон…

Маттео

Синьор, синьор,Мне жутко…

Стено

(все диче и диче)

Свечка гаснет.

Близок он. На меня веет,Маттео… чем-то неземным…

Маттео

Ave Maria![84]

Стено

О… замолчи! Неслышными шагамиПодходит он, и горе мне!.. Но, Стено,Тебе ль, как робкой деве… О, мне стыдно —Пусть моя кровь в груди оледенеетИ высохнут глаза при встрече с тем,Кому нет имени… Но я… вот он!

Маттео

Мадонна… помоги!

(Падает в обморок.)

В вышине слышен звук, как будто лопнула струна.

Во мраке постепенно образуется белая окровавленная фигура.^*

Голос

(слабо)

Стено… Стено… Стено…

Стено

(оперся на стол)

Кто ты?

Молчание.

. О, именем того,Кто власть имеет над тобою, — всем,Что тебя выше, заклинаю яТебя — кто ты?

Молчание.

Моим познанием…Моим мученьем заклинаю яТебя — кто ты?

Голос

Твой демон.

Стено

Ты… мой демон,И эта кровь…

Г<олос>

Твоя.

Стено

Моя!

Г<олос>

Я взялЧистейшую кровь твоей груди.

Стено

(шепотом)

Страданье!

Г<олос>

(пение)

В тебе я видел дивный ум,Кипящий силой, полный дум.И я сказал: ему не быть великим.Моим губительным дыханьемЯ его душу оскверню.Он будет мой, иль я его… С тобойМне труден был упорный бой,Но я исполнил предсказанье…Я твой владыка!

Стено

Ты… владыка Стено!И это ты мне говоришь! Проклятье!Я ведаю — есть тайна, пред которойТы бледный раб!Но в мире силы нет, перед которойЯ бы колена преклонил. И даже,Когда в моей груди раздавят сердце,Которое страдает так, — я буду Стено.Исчезни!

Всё исчезает.

О, мне дурно! Он исчез.Но знаю я, что здесь он. Не хочуМинуты я унизиться до скорби;Но тяжело мне вечно быть под ним.Мучение! и этак жить! нет, лучше,О, лучше умереть! мне слишком тяжко!

(После минуты молчания.)

Но, Стено… ты подумай… что избрать —Ничтожество или страдание?

Явление третие

Утро, То же место, как в явлении 2-м действия 1-го.

Стено

(один)

Мне всё он отравил. Да — всё. И это небо,Так ясное и светлое, меняНе радует. Всё, что еще моглоВ моей груди убитой скорбь и гореУтишить мгновение, — теперьМне кажется покрытым чем-то мрачным.Я чувствую, что надо мною он,На меня веет холодом. Да — правда,Судьба ожесточилась на меняИ не дает минуты мне покоя.Пускай! Пока паду — стоять я буду,Но если я паду — не встану я..Одна дорога мне осталась. Да!Я не один, преследуемый роком,Но люди есть, которые тогдаВсё доброе в своей груди задавятИ станут ниже человека. Правда,Тогда они несчастья не узнают,Но оттого, что слишком станут низкиОни — чтоб быть предметом гневаСудьбы. И мне ли, мне, которыйТак долго с ней боролся, избежатьУдаров моего врага — упав,Как подлый раб, к ее ногам. Мне стыдно,Что я мгновенье это думать мог..Но нет! Когда я полные тоскоюНа небо очи подымаю — мнеВсё еще веет чем-то дивным, светлымОт синего его шатра. Я знаю,Мне говорит мой ум, что за могилойНет ничего, что всё, что я желал,Что всё, что я мечтал, — обман и сон.Но что-то есть во мне, какой-тоНеслышный голос — он мне говорит,Что моя родина не здесь. Скажи,Скажи мне, небо, о, зачем так светло,Там высоко стоишь ты над землей.В мою истерзанную грудь желаниеВрывается к тебе, к тебе лететь,И я горю, и что же? Бренной цепьюК земле прикован я — и нету силЕе порвать могучею рукою…Как я смешон с моим умом!

(Вх<одит> Джулиа, не замечая Стено.)

Джулиа

ДавноУж встало солнце, а Джакоппо нет.Тоска лежит на сердце. Боже, боже!Что со мной будет, если он, которыйМеня так горячо любил… о, еслиЕго уж нет — мне не снести той мысли,Что его убийца — боже — Стено!

(Стено не примечает Джулии и стоит в раздумье.)

Мне что-то говорит: бежи!^* Но сердцеНевольно говорит: постой… МеняНе видит он… И… я теперь могуУпиться его дивной красотою.Я не могла… тогда… глядеть на Стено…Всегда встречала его очи я. Он чуден!Бездумье гордое в его очах лежит,Но на челе его страдание… Да — в нем,В нем страждет сердце…

Минута молчания.

Где ты — где ты,Мой друг, мой брат?

(шепотом)

Как бледен он! Он что-тоНевнятно говорит.

Стено

(глухо)

Антонио… да — я долженБыть у него. Когда я с ним, мне легче,И если он меня не остановит,Не укротит моих мучений — яРешен. В ничтожной этой грязиМне надоело ползать. И пускайМежду людьми, которые меняПонять не могут и не в силах,Про Стено скажут, что он — робкий мальчик,Не мог снести тяжелое ярмоСвоего горя — своей жизни, чтоОн от нее ушел в могилу^*, — мнеВсё это так ничтожно! Не хочуЯ жить в их памяти; мне было б стыдноБыть славным у людей…

Джулиа

Я ничего не слышу,Едва уста он шевелит — поближе.

Стено

Вот он опять; над морем он стоит,Покрытый кровью; прямо в очиМне смотрит он. Печальная насмешкаВ его глазах, и в них бессмертье муки…Куда я ни смотрю, он предо мной!Но пусть мои глаза заплачут кровью,Я не закрою их.

Джулиа

Как дико онГлядит на море. На его челеЛежит презрение и ужас…

Стено

ОнИсчез. Но если б он еще одноМгновенье бы остался — я бы умер:Он своим взглядом тянет мне из сердцаВсю кровь…

Джулиа

О Стено!

Стено

(вздрагивая)

Кто здесь? Джулиа? ты?Зачем ты здесь?

Джулиа

Я думала, что выДавно забыл», синьор, мое имя.

Стено

Зачем ты здесь? и…

Джулиа

(быстро)

О, скажите мне,Где мой Джакоппо?

Стено

Я не знаю.

Джулиа

БогомМолю я вас, что сделали вы с ним?

Стено

Я его видел. Мы расстались мирно,И он придет.

Джулиа

Зачем же вы так грустны…Я здесь давно.

Стено

Давно?

Джулиа

О, не сердитесь,Я вас не понимала никогда;Вы слишком для меня высоки; что-тоВы говорили тихо… Я молчала…И против воли вырвалось из грудиИз непокорной — ваше имя…

Стено

Джулиа…Ты ничего не видишь там… над морем…

Джулиа

Я, Стено? Ничего.

Стено

Нет? А… я вижу…И что теперь передо мной — дай богТебе, дитя, не видеть!

Джулиа

(берет за руку Стено)

Стено…Твоя рука холодней льда. Ты болен.Пойдем ко мне.

Стено

(мрачно)

Прочь! Прочь! Мое дыханьеГубительно. Подходит он… подходит…Я с ним могу бороться. Но ты, Джулиа…Иди, иди.

Джулиа

Нет, я останусь здесь.

Стено

Кто тебе право дал?

Джулиа

Моя любовь!

Стено

Твоя любовь?

Джулиа

Да… да. Пред этим небом,Перед тобой тебе я говорю —Люблю тебя я, Стено… если ж тыМеня с бесчувственным презреньемОтринешь прочь…

Стено

(пронзительно глядя на нее)

Ну, что же?

Джулиа

(падая на колени)

О мой Стено!Люби меня!

Стено

Ха! ха!

(Уходит.)

(Джулиа остается на коленях и прячет руками лицо.)

Джакоппо

(вбегая)

Мне верить ли глазам!Моя сестра лежит пред ним в пыли,И он… А, он ушел! И ты моглаУнизиться — ты, Джулиа, — до моленья!И это видел я! Нет, это слишком… слишком.Теперь что остается мне? Мой нож,Мой верный нож — приди, приди ко мне,Не измени мне!

Джулиа

(с криком вскакивает)

О Джакоппо!

Джакоппо

Да!Пойдем! А — Стено до свиданья.

(Оба уходят.)

Конец второго действия.

Действие третие

Явление первое

Келья Антонио. На столе череп и библия. В углу распятие.

Антонио

(один)

Уж скоро полночь. Лампа догорает,Но сон меня не клонит. Я привык,Когда всё тихо и темно, сидетьОдин и думать думу. В этиПолночные часы ко мне слетаютЯвленья странные и чудные, и яЯсней читаю в книге жизни. Да —Мои глаза, потухшие давно,Привыкли разбирать во тьме виденийСлова великих тайн. Но тот,Которого я встретил в церкви, — да,Он выше стал меня и глубжеПроник в грудь мира. Но — безумец!Он жизнию купил страданья. Нет,Такого знанья не хочу я. ЛюдиМне еще братья до сих пор.

Слышен стук в дверь и Голос говорит:

Антонио!

Молчание.

Антонио!

Антонио

Кто там?

Голос

Стено.

(Антонио молча отворяет дверь — входит Стено.)

Стено

Я пришелК тебе, старик, за делом тайным…Твой тесен дом, Антонио.

Антонио

Гроб теснее.

Стено

Но там нет человека… В этой кельеОн есть, и он тут весь… А! этот череп!^*Зачем он у тебя, монах?

Антонио

Мне онО мне самом напоминает.

Стено

Да —Под этой желтой костью, может быть,Таилось много дум и много силы.И, может быть, здесь страсти бушевали —И это мертвое чело огнемЛюбви горело… а теперь!.. Кто знает?И череп мой к монаху попадет,И он его положит подле библииУ ног креста. Его возьмет другойИ то же скажет, что я говорилТеперь…

Антонио

Мой сын…

Стено

Да, я забыл. Антонио,Садись и слушай. Но, старик, когдаВо время моего рассказа здесьСвидетель будет третий — и твоиПодымутся на голове власы,И тайный ужас в грудь тебе заляжет, —Не прерывай меня, будь тверд, Антонио.

Минута молчания.

Антонио

Я слышал — говори.

Стено

И так да будет!С тобой идем мы в страшный тайный бой,Ты с верой, друг, я с<о> своим познаньемИ с муками моими. Слушай, старец,Перед тобой я душу раскрывалТогда, как, помнишь, — в церкви я увиделТебя впервые. Но я приподнялТебе один конец завесы; яК тебе пришел, самим собой гонимый,И всю ее открыть перед тобойХочу теперь. Моя душа холодна,И в сердце жизни нет. Но я хочуДышать свободней и в чужую грудьИзлить всё мое горе и страданья.В удел я получил при колыбелиВысокий ум. И вот когда, впервыеСмотря на небо — я себя спросил —Кто создал этот дивный свод лазурный,Во мне проснулся он. Тогда ещеВо мне душа была яснее неба,И я пошел за богом с теплой верой,С горячей, пылкой верой. И тогдаУзнал я деву — на призыв любвиЕе душа отозвалась моей. ОнаМне по душе давно была родная,И после бога я ее любил.Однажды я ее искал — и долгоНе находил я моей девы. МнеВдруг стало безыменно грустно. С тойПоры ее я не видал. И что-тоВ меня чужое вкралось… Жутко сталоМне слушать в церкви гимны богу;Наперекор судьбы хотел я статьИ вверился уму. Вокруг меняВсё изменялось быстро — я людейПознал, и глубоко. Всё, что прекрасно,Что дивно мне казалось на земле,Мне опротивело. И стал я мрачен,Я чувствовал, как застывала кровьВ моей груди — во времена былыеСтоль пламенной и чистой — как челоМое браздилось от глубоких дум.Я счастье стал терять, и больно-больноМечтать мне было о былом. Но яТогда увидел, что напрасноМечтать мне было о невозвратимом.О, лучше быть раздавленным, Антонио,Чем побежденным, и не стал я верить.И с той поры я умер для того,Что любят люди. Я уж не страдал,Во мне убито было чувство горя.Мой дух окаменел. И думал я:«Судьба меня оставит. Я довольноТерпел». И вот однажды я в грудиЗастал давно погасшее волненьеИ тайный ужас. Надо мною что-то —Я это чувствовал — ужасно тяготило…И это был мой демон. Ты не веришь,Антонио, но знай же, что он здесь, —Мне сердце говорит. И этот демонВсё то, о чем во тьме ночей я думал,О чем так долго, долго я мечтал,Мне осветил, как будто мимоходом.И предо мной расторгнул на мгновеньеПокров, лежащий на святом челеПрироды. Что же? Я увидел — безднуМеж мной и знаньем. Ожил я — мой взор,Мой жадный взор хотел проникнуть тайныДуши и мира… но они так быстро…Мелькнули предо мной — и я не могПостигнуть их. Но я познал ничтожностьТого, что прежде думал я. О! О!Здесь

(положил руку на чело)

хаос — а в душе страдание!Как будто бы, смеяся надо мною,Завесу мне на миг он приподнял,И снова она пала между мноюИ целым миром. О, это мученьеУжасней ада. Как? Перед тобойЛежит мета твоей несчастной жизни,^*Ты к ней… ты ее видишь — и нельзя!Так близко быть и так далеко! Нет!Пусть терпит раб — не Стено. ЕслиМеня не нужно смерти — я насильноОтдамся ей!

Антонио

О Стено! НикогдаСмерть не приходит слишком поздно.

Стено

Нет!Я не хочу — не должен жить. И чтоМеня так тянет к жизни? Я не нуженНи одному творенью на земле. И мнеНе нужно ничего. Мне в тягость жизнь. И яХочу, желаю смерти.

Антонио

Я молчу.Когда ты сам упал, то неужелиТы думать мог, что я, я, слабый старец,Тебя рукою дряхлой подыму. ИдиОдин по трудному — тернистому путиБесцветной и холодной твоей жизни,И если ты дойдешь…

Стено

(вскакивая)

Молчи — молчи!Твоя рука дрожит. Не правда ли, мой старец,Ты видишь, там стоит — он! он! всё он — с рукойПоднятою — с безжизненно-холоднойУлыбкой на сухих устах! МеняЗовет он — я иду.

Антонио

О Стено, Стено —С твоим умом как низко ты упал!

Стено

Да, я упал. И эта мысль меняУбьет. Тем лучше. Что я медлю!Прощай! И если есть за гробомДругое время — другой мир — тогдаМы с тобой свидимся, Антонио!

(Ух<одит> Стено.)

Антонио

Нет.С тобой не будет мне свиданья,И если ты насильственно взойдешьТуда, где судия нас ожидает,Не искупят тебя твои страданья,И с горестью обнимешь ты тогдаТобой давно желанное познанье.

Явление второе

Комната Джакоппо.

В глубине кровать, покрытая занавеской. На авансцене стоят Джакоппо и Риензи.

Джакоппо

Надежды нет?

Риензи

Надежды?.. Мало.

Джакоппо

Риензи,Вы говорите брату.

Риензи

Да, я знаю,Вам грустно, больно; но я должен, должен,Мой бедный друг, вас разочаровать.

Джакоппо

(схватив себя за голову)

О, этот Стено!.. И давно ли, боже,Моя Джулиетта в очи мне гляделаС улыбкой на устах! Она кипела жизнью,И жизнью девы… А теперь — о Риензи,У вас была сестра?

Риензи

Нет.

Джакоппо

О мой друг,Если б вы знали, что у меня тут

(показывая наголову)

И в сердце. Боже! Боже!

Риензи

О, молчите!Вы слышите ль ее дыханье?

Джакоппо

(остается недвижим; шёпотом)

Я?Нет!

(С пронзительным криком бросается к кровати и раздергивает занавес.)

Джулиа! Джулиа!

Джулиа

(слабо)

Стено…

(Умирает.)

Джакоппо

Риензи, Риензи,Скажите мне… скорей…

Риензи

Закройте ей глаза.

Джакоппо

О!

(Падает без чувств на труп Джулии.)

Долгое молчание.

Еще одно, еще одно дыханье,Молю тебя, сестра, еще одно.Подумай — ты мне, своему Джакоппо,Ни слова не сказала. Джулиа… встань,Скажи мне слово перед смертью, Джулиа,Которое я б мог хранить как клад…Меня всегда ты горячо любилаИ на привет приветом отвечала.Теперь молчишь ты — да! молчишь!И твои руки так холодны, Джулиа?Зачем глаза полузакрыла ты?Ты знаешь, я люблю смотреться в них,Они так чисты, так лазурны —Как небо… Джулиа, Джулиа, отвечай…О, она холодеет!

(Быстро вскакивает и схватывает Риензи.)

Стой! Ты от меня,Убийца, не уйдешь! А что ты сделалС моей сестрой.

(Таща его к кровати.)

Смотри — она мертва,Но на щеках румянец не погас,Ее глаза еще сияют негой,И ты ее убил. О! деву… девуТебе не жалко было умертвить!О, я тебя убью у ее ног.

(Вынимает кинжал.)

Риензи

(вырываясь)

Джакоппо! я Риензи!

Джакоппо

Ха! ха! ха!Как будто я не знаю Стено!Но не уйдешь ты от меня,Вот тебе жертва, Джулиа!..

(Бросается на Риензи.)

Риензи

(становится на колени)

О, пощади!У меня есть отец, жена и дети!Я их люблю, Джакоппо, — моей кровью,Невинной кровью, нож не обагряй,Она падет на твою душу!

Джакоппо

О!У тебя есть жена и дети, Стено,Теперь могу я мстить сестру! Меня,Ничтожный, ты ее лишил! Ни слова —Тебе пощады нет!

Риензи

(вспакивая)

О, если так,И если все моления напрасны…На помощь мне, отчаянье!

(Схватывает руку Джакоппо и смотрит ему в глаза.)

Я Риензи!Смотри!

Джакоппо

(с иронической улыбкой)

А, право!

(хладнокровно)

Ты умрешь!

(отталкивает его — и с бешенством)

Прочь!

Риензи

(трясет дверь)

Дверь заперта! и нет спасения!Мадонна! помоги мне!

Джакоппо

Ты зовешьМадонну! высоко до неба!

(Убивает Риензи.)

Риензи

(падая)

Мои дети!

(Умирает.)

Молчание.

Джакоппо

(опомниваясь)

На ноже кровь Чья это кровь? Не знаю.Что было здесь? Кто это там лежитС кровавой раной в левой груди?И кровь течет на белый пол,Журча невнятно… Джулиа!.. Молчание.

(Оглядысается назад.)

О, вот она!

(Бежит и обнимает ее.)

Теперь я понимаю…О боже… я убийца… Риензи… Риензи,Мой добрый друг, о встань! Нет, нет.Удар был слишком верен. Сердце… сердце…Зачем это всё мне!

Молчание.

Чу! они идут…Ко мне! Куда мне скрыться… нет спасенья…Находят труп кровавый… меня ищут…Я здесь… я здесь… убийца здесь!Меня убейте, как убил я Риензи!

Молчание.

На площади я вижу эшафот,На нем лежит… блестит секира,В тележке с палачом сидитУбийца. И народ стоитВокруг него бесшумными толпами…Пора! пора! палач зовет,В последний раз взгляни на небо!И вот идет; он. На его челеЛег ужас мрачной тучей…Вот кладетОн голову на плаху… Стой! палач!Этот убийца я! Я вижу —Передо мной стоит отец. Он страшен,И дыбом на его главе стоятЕго седые волосы. На ДжулиюОн кажет мне, и дик и грозенОгонь его очей. О, пощади!Отец; я не умел ее сберечь,Как ты велел мне, умирая…Ее отмстить сумею я!

(Сильно.)

И еслиМоя рука убила друга… яЕще не отомстил сестру. Клянуся небом,И если б капля крови его тамДавила душу каменной горою —Мне кровь его нужна. Да, СтеноОт мести брата не уйдет. Клянусь.Невинной этой кровию, клянусяЯ смертью Джулии моей,Я не сомкну своих очей,Пока с его потухшими очамиНе встретятся они. ТогдаПойду я к судие. ЕмуСкажу я: синьор, я убийца,Меня судить не нужно. ПалачуОтдайте рыбака Джакоппо,И с радостью на плаху я склонюМою усталую главу.Я смело стану перед богом.Он видит всё. И если мне и тамУдел другой, тяжелый, будет дан,Роптать не буду я на небо,Я искуплю своею вечной мукойМою сестру. И я решен. Нет, нет!Мне не забыть кровавый свой обет…Пора, пора, мне шепчет голос тайный,Мой нож — ты здесь — пойдем.

(Уходит Джакоппо.)

Явление третие и последнее

Комната Стено.

Стено (один, у окна)

Проходит ночь. Луна бледнеет. ТемяВысоких гор, покрытое снегами,Алеет понемногу. Рим встаетС его семью холмами. Тихо, тихоДень гонит ночь. И звезды убегаютС своей царицею-луной. Как чудноВсё на небе и на земле. По ТибруСкользят неслышно лодки рыбаков.Вокруг ладьи рябятся волны. В нихМешается и слабый свет денницы,И умирающий свет звезд. Вот солнце.Как царь, как бог, взошло оно на небо,И от него волнами светаНа землю льется жизнь..Прошло вчера. Настало нынче. ЗавтраНе будет нынешнего дня. ИдетМгновенье за мгновеньем и проходитНеслышно и незримо. Вечный кругЕсть твой символ. Природа. Грустно! грустно!Но если ты. прекрасная, всегдаОдна и та же, о, всегда ты дивна!Как велика ты для людей…Они тебя не понимают — люди!Какое жалкое творенье человек!...Он входит в мир. Он дышит. Вместе с жизньюЕго встречает боль. Вот он растет,Не зная сам, зачем он в мире. Но…Он любит всё, что видит он; ему —Жить и любить одно и то же. ВотВ нем разум понемногу разгоняетЕго мечты любви. В нем мысль впервыеЗажглась, как молнья в туче. Он живет.Он начал жить и уж узнал страданье,Но в нем еще всё молодо и свежо,Он верит в свою силу и впередИдет бесстрашно — полный веры. ОнЕще не познал сердцем горя,Он для судьбы еще так мал. Он видитНа небосклоне тучи — и, надежный,Он их зовет. Ему сразиться любо,Он весь — огонь и сила. Наконец —Идет судьба. Могучая, в объятьяБерет его и мочною рукойОна пред ним открыла жизнь нагую…И вот он узнает, что всё, что думал онО добром, о высоком на земле —Мечта. О, знаю я, как горькоТерять так быстро всё, чему мы верим,К чему прилипли мы душой. И вотОна его сломала и потомС усмешкой бросит на путь жизни —Живи!.И если в нем нет силы и презреньяК земле, куда прикован он,Пойдет вперед он, изможенныйИ будет жить, пока угаснет он.Но если в нем душа горда и смела,Он разорвет свои оковы… Мне льДышать, согбенному рукоюСудьбы? Нет! нет! Пора, пора!.И для чего я жил? О, для того ли,Чтобы познать, как эта жизнь низка,Чтобы встречать бездушных тварей в людях,Не в состоянии понять, что яИм говорил из глубины души…Им слишком были темны мои речи…Они не в силах думать… Ни однойНе встретил я высокой думыМежду миллионами людей. И вотКому дана в владение Природа!

(Он впадает в задумчивость.)

Передо мною вижу я порог —Он жизнь и вечность разделяет,Я у него стою. Напрасно очиТуда за ним я устремляю. Всё,Что там нас ждет, — подернуто туманом.О, если б мог я тайну разгадать,Я б отдал за нее всё мое знание..но если я на миг остановлюсьИ оглянусь… я вижу мою жизнь…Я вижу всё — как жил я, что я думал,И глубоко я грустен этим взглядом.Как мало было в этой жизниОтрадного… О, для кого же жизнь?И неужели этим людям? Им?Им, столь ничтожным? им, столь низким?А между тем тому, кто над толпойПоднимется, ее глубоко презирая,И к нему смело полетит,Исполненный отвагою и силой, —Тому один обман! Тому жизнь в наготе!Как будто бы мы пасынки судьбы,А эти люди ее дети!

(Стено подходит к столу и берет с него заряженный пистолет.)

Приди ко мне. Я не беру тебя,Как многие — с отчаяньем и горем, —Нет — я тебя беру как друга.Ты разрешишь мне тайную задачу —Ты мне откроешь все. О, легче мнеБыть под тяжелым игом вечной скорби,Чем жить одно мгновенье, как я жил!

(Подходит к окну.)

Итак, мне будет этот день последним,Такого дня не стою я. Со мнойПрощается Природа. Но напрасноОна так щедро расточаетНа небо и на землю свет и жизнь…Меня не может это удержать. ПрекрасноЛазоревое небо надо мной,Лазоревое море подо мной,Меня не может это удержать. Прости,Земля, со всем твоим чудесным,Прости, прости! О, не сияй мне в очиТы, золотое око неба. Всё,Что я любил, ты мне воспоминаешь,Прочь! прочь!

(Он отходит от окна и лицо закрывает руками.)

Я вижу мою мать. Зачем, скажи, зачемТы смотришь с укоризною на сына?Давно душою умер я. Зачем,Зачем мне жить в разлуке с нею?К тебе — к тебе — скорей. Возьми к себе,О моя мать, твоего Стено!Чело мое горит… О, этот пламеньПора на вечность погасить!Моя душа нетерпеливо ждет —Я это чувствую — свое освобожденье, —Ей тесно здесь. Туда, туда ееВлечет неотразимое желанье. Свободы час настал!Я чувствую, пора стряхнуть мне цепи,Обнять все тайны мира! Я готов!Свободен я — тебе привет мой, небо!

(Стреляет и падает мертвый.)

Маттео

(вбегает)

О боже, боже! Синьор! он убит,И нет спасенья — нет! Его челоРаздроблено. Мой бедный-бедный барин!Но очи целы, — как он страшен, —Его глаза закрою я…

Слышен голос Джакоппо:

Где Стено?

Маттео

(вскакивая)

Вам нужен Стено. Вот он!

Джакоппо

Где он? где он?А, он меня предупредил!... Холодный,С раздробленным челом лежит он предо мной,И эта кровь мне шепчет: примиренье!Холодную возьму я твою руку —Прости мне, Стено, — мне пора!

(Уходит.)

Маттео

Пойти к отцу Антонио.

(Уходит.)

Всё делается мрачно. В вышине слышно:

1-й голос

Под, скалою воет море,Над скалою я летал —Тайну мрачную свершал;И роптало: горе! горе!Вечно стонущее море!

2-й голос

Ветер, мой ветер, тучи гони! Черными волнами, море, шуми!Тихо! всё тихо! луна не сияет!Мрачно! всё мрачно! звезда не блистает.Отвсюду, отвсюду я тайных зову.Скорее, скорее, на небе молчанье Он найдет, его ждет здесь: Вечность! страданье!

1-й голос

Тайна свершилась. Молчанье! Молчанье!

Конец.

Поп

[Смиренный сочинитель сказки ceй]

В иных местах поделал варианты

Для дам, известных строгостью своей,

Но любящих подобные куранты.^*

I

Бывало, я писал стихи — для славы,И те стихи, в невинности моей,Я в божий мир пускал не без приправы«Глубоких и значительных» идей…Теперь пишу для собственной забавыБез прежних притязаний и затей —И подражать намерен я свирепоВсем… я на днях читал Pucelle и Beppo.

II

Хоть стих иной не слишком выйдет верен,Не стану я копаться над стихом;К чему, скажите мне на милость? СкверенМой слог — зато как вольно под перомКипят слова… внимайте ж! я намерен —Предупредив читательниц о том —Предаться (грязная[85] во мне природа!)Похабностям[86] различнейшего рода.

III

Читатели найдутся. Не бесплодной,Не суетной работой занят я.Меня прочтет Панаев благородныйИ Веверов любезная семья;Белинский посвятит мне час свободный,И Комаров понюхает меня…Языков сам столь влажной, столь приятнойМеня почтит улыбкой благодатной.

IV

[Ну — к делу! Начинайся, пышный эпос, —Пою попа соседа, попадью,Ее сестру… Вы скажете: «Нелепо-сВоспеть попов»… но я попов пою;Предмет достойный эпоса — не репа-сВ наш подлый век… но что я говорю?И мне ли, мне ль при жизни Комаришки^*В политику пускаться, вроде Жижки?]

V

Итак, друзья, я жил тогда на даче,В чухонской деревушке, с давних порЛюбимой немцами… Такой удачеСмеетесь вы… Что делать! Мой позорЯ сам глубоко чувствовал — тем паче,Что ничего внимательный мой взорНе мог открыть в числе супруг и дочекПохожего на лакомый кусочек.

VI

Вокруг меня — всё жил народ известный:Столичных немцев цвет и сок. Во мнеПри виде каждой рожи глупо-честной^*Кипела желчь. Как русский — не вполнеЛюблю я Честность… Немок пол прелестныйЯ жаловал когда-то… но онеНа уксусе настоенные розы…И холодны, как ранние морозы.

VII

И я скучал, зевал и падал духом.Соседом у меня в деревне тойБыл — кто же? поп, покрытый жирным пухом,С намасленной, коротенькой косой,С засаленным и ненасытным брюхом.Попов я презираю всей душой…Но иногда — томим несносной скукой —Травил его моей легавой сукой.

VIII

Но поп — не поп без попадьи трупёрдой,Откормленной, дебелой… Признаюсь,Я человек и грешный и нетвердыйИ всякому соблазну поддаюсь.Перед иной красавицею гордойСклоняюсь я — но всё ж я не стыжусьВам объявить (известно, люди слабы…):Люблю я мясо доброй русской бабы.

IX

А моего соседушки супругаБыла ходячий пуховик — ей-ей…У вашего чувствительного другаЯвилось тотчас множество затей;Сошелся я с попом — и спился с кругаЛюбезный поп по милости моей;И вот — пока сожитель не проспится,В блаженстве я тону, как говорится.

X

Так что ж?.. скажите мне, какое правоИмеем мы смеятьсянад такимБлаженством? Люди неразумны, право.В ребяческие годы мы хотимЛюбви «святой, возвышенной» — направо,Налево мы бросаемся… кутим…Потом, угомонившись понемногу,Кого-нибудь <…> — и слава богу![87]

XI

Но Пифагор, Сенека и БулгаринИ прочие философы толпойКричат, что человек неблагодарен,Забывчив… вообще подлец большой…Действительно: как сущий русский барин,Я начал над злосчастной попадьейПодтрунивать… и на мою победуСам намекал почтенному соседу.

XII

Но мой сосед был человек беспечный.Он сытый стол и доброе виноПредпочитал «любови скоротечной»,Храпел — как нам храпеть не суждено.Уж я хотел, томим бесчеловечнойВеселостью, во всем сознаться… ноВнезапная случилась остановка:Друзья… к попу приехала золовка.

XIII

Сестра моей любовницы дебелой —В разгаре жизни пышной, молодой,О господи! — была подобна спелой,Душистой дыне, на степи роднойСозревшей в жаркий день. Оторопелый,Я на нее глядел — и всей душой,Любуясь этим телом полным, сочным,Я предавался замыслам порочным.

XIV

Стан девственный, под черными бровямиГлаза большие, звонкий голосок,За молодыми, влажными губамиЖемчужины — не зубки, свежих щекРумянец, ямки на щеках, местамиПод белой, тонкой кожицей жирок —Всё в ней дышало силой и здоровьем…Здоровьем, правда, несколько коровьим.

XV

Я некогда любил всё «неземное»,Теперь — напротив — более всегоМеня пленяет смелое, живое,Веселое… земное существо.Таилось что-то сладострастно-злоеВ улыбке милой Саши…[88] Сверх тогоКороткий нос с открытыми ноздрямиНе даром обожаем <…>[89]

XVI

Я начал волочиться так ужасно,Как никогда — ни прежде, ни потомНе волочился… даже слишком страстно.Она дичилась долго — но с трудомВсего достигнешь… и пошли прекрасноМои делишки… вот — я стал о томМечтать: когда и как?.. Вопрос понятный,Естественный… и очень деликатный.

XVII

Уж мне случалось, пользуясь молчаньем,К ее лицу придвинуться слегка —И чувствовать, как под моим лобзаньемКраснея, разгоралася щека…И губы сохли… трепетным дыханьемМенялись мы так медленно… пока…Но тут напротив воли, небольшую —Увы! — поставить должен запятую.

XVIII

Все женщины в любви чертовски чутки…(Оно понятно: женщина — раба.)И попадья злодейка наши шуткиПронюхала, как ни была глупа.Она почла, не тратив ни минутки,За нужное — уведомить попа…Но как она надулась — правый боже!Поп отвечал: «<…> ее? Так что же!»[90]

XIX

Но с той поры не знали мы покояОт попадьи… Теперь, читатель мой,Ввести я должен нового героя.И впрямь: он был недюжинный «герой»,«До тонкости» постигший тайны «строя»,«Кадетина», «служака затяжной»(Так лестно выражался сам ПаскевичО нем) — поручик Пантелей Чубкевич.

XX

Его никто не вздумал бы ЛовласомНазвать… огромный грушевидный носТорчал среди лица, вином и квасомРаздутого… он был и рыж и кос —И говорил глухим и сиплым басом:Ну, словом: настоящий малоросс!Я б мог сказать, что был он глуп как меринНо лошадь обижать я не намерен.

XXI

Его-то к нам коварная судьбинаПримчала… я, признаться вам, о немНе думал — или думал: «Вот скотина!»Но как-то раз к соседу вечеркомЯ завернул… о гнусная картина!Поручик между Сашей и попомСидит… перед огромным самоваром —И весь пылает непристойным жаром.

XXII

Перед святыней сана мы немеем…А поп — сановник; я согласен; но…Сановник этот сильно — подшефеем…(Как слово чисто русское, должно«Шефе» склоняться)… попадья с злодеемПоручиком, я вижу, заодно…И нежится — и даже строит глазки,И расточает «родственные» ласки.

XXIII

И под шумок их речи голосистойНа цыпочках подкрался сзади я…А Саша разливает чай душистый,Молчит — и вдруг увидела меня…И радостью блаженной, страстной, чистойЕе глаза сверкнули… О друзья!Тот милый взгляд проник мне прямо в душу…И я сказал: «Сорву ж я эту грушу!..»

XXIV

Не сватался поручик безобразныйПока за Сашей… да… но сторонойОн толковал о том, что к «жизни празднойОн чувствует влеченье… что с женойОн был бы счастлив!.. Что ж? он не приказныйКакой-нибудь!..» Притом поручик мой,У «батюшки» спросив благословенья,Вполне достиг его благоволенья.

XXV

«Но погоди ж, — я думал, — друг любезный!О попадья плутовка! погоди!Мы с Сашей вам дадим урок полезный —Жениться вздумал!!.. Время впереди,Но всё же мешкать нечего над бездной».Я к Саше подошел… В моей грудиКипела кровь… поближе я придвинулМой стул и сел… Поручик рот разинул.

XXVI

Но я, не прерывая разговора,Глядел на Сашу, как голодный волк…И вдруг поднялся… «Что это? так скоро!Куда спешите?» — Мягкую, как шелк,Я ручку сжал. «Вы не боитесь вора?..Сегодня ночью…» — «Что-с?» — но я умолк —Ее лицо внезапно покраснело…И я пошел и думал: ладно дело!

XXVII

А вот и ночь… торжественным молчаньемИсполнен чуткий воздух… мрак и светСлилися в небе… Долгим трепетаньемТрепещут листья… Суета сует!К чему мне хлопотать над описаньем?Какой же я неопытный «поэт»!Скажу без вычур — ночь была такая,Какой хотел я: тёмная, глухая

XXVIII

Пробила полночь… Время… ТоропливоПрошел я в сад к соседу… под окномЯ стукнул… растворилось боязливоОкошко… Саша в платьице ночном,Вся бледная, склонилась молчаливоКо мне… — «Я вас пришел просить»… — «О чем?Так поздно… ах! Зачем вы здесь? скажите?Как сердце бьется — боже… нет! уйдите»…

XXIX

«Зачем я здесь? О Саша! как безумныйЯ вас люблю»… — «Ах, нет — я не должнаВас слушать»… — «Дайте ж руку»… Ветер шумныйПромчался по березам. — Как онаЗатрепетала вдруг!!.. БлагоразумныйЯ человек — но плоть во мне сильна,А потому внезапно, словно кошка,Я по стене… вскарабкался в окошко.

XXX

«Я закричу», — твердила Саша… (СтрастноЛюблю я женский крик — и майонез.)Бедняжка перетрусилась ужасно —А я, злодей! развратник!.. лез да лез.— «Я разбужу сестру — весь дом»… — «Напрасно»…(Она кричала — шёпотом.) — «Вы бес!»— «Мой ангел, Саша, как тебе не стыдноМеня бояться… право, мне обидно».

XXXI

Она твердила: «Боже мой… о боже!»Вздыхала — не противилась, но всемДрожала телом. Добродетель всё жеНе вздор — по крайней мере не совсем.Так думал я. Но «девственное ложе»,Гляжу, во тьме белеет… О зачемСоблазны так невыразимо сладки!!!Я Сашу посадил на край кроватки.

XXXII

К ее ногам прилег я, как котенок…Она меня бранит, а я молчок —И робко, как наказанный ребенок,То ручку, то холодный локотокЦелую, то колено… Ситец тонок —А поцелуй горяч… И голосокЕе погас, и ручки стали влажны,Приподнялось и горло — признак важный!

XXXIII

И близок миг… над жадными губамиЕдва висит на ветке пышный плод…Подымется ли шорох за дверями,Она сама рукой зажмет мне рот…И слушает… И крупными слезамиСверкает взор испуганный… И вотОна ко мне припала, замирая,На грудь… и, головы не подымая,

XXXIV

Мне шепчет: «Друг, ты женишься?» РекоюУжаснейшие клятвы полились.«Обманешь… бросишь»… — «Солнцем и луноюКлянусь тебе, о Саша!»… РасплелисьЕе густые волосы… змееюСогнулся тонкий стан… — «Ах, да… женись»…И запрокинулась назад головка…И… мой рассказ мне продолжать неловко.

XXXV

Читатель милый! Смелый сочинительВас переносит в небо. В этот часПлачевный… ангел, Сашин попечитель,Сидел один и думал: «Вот-те раз!»И вдруг к нему подходит Искуситель:— «Что, батюшка? Надули, видно, вас?»Тот отвечал, сконфузившись: «Нисколько!Ну смейся! зубоскал!.. подлец — и только».

XXXVI

Сойдем на землю. На земле всё былоГотово… то есть — кончено… вполне.Бедняжка то вздыхала — так уныло…То страстно прижималася ко мне,То тихо плакала… В ней сердце ныло.Я плакал сам — и в грустной тишине,Склоняясь над обманутым ребенком,Я прикасался к трепетным ручонкам.

XXXVII

«Прости меня, — шептал я со слезами, —Прости меня»… — «Господь тебе судья»…Так я прощен!.. (Поручика с рогамиПоздравил я.) — ликуй, душа моя!Ликуй — но вдруг… о ужас!! перед намиВ дверях — с свечой — явилась попадья!!Со времени татарского нашествьяТакого не случалось происшествья!

XXXVIII

При виде раздраженной ГермионыСестрица с визгом спрятала лицоВ постель… Я растерялся… ПанталоныНайти не мог… отчаянно в кольцоСвернулся — жду… И крики, вопли, стоны,Как град — и град в куриное яйцо, —Посыпались… В жару негодованьяВсе женщины — приятные созданья.

XXXIX

«Антон Ильич! Сюда!.. Содом-Гоморра!Вот до чего дошла ты, наконец,Развратница! Наделать мне позораПриехала… А вы, сударь, — подлец!И что ты за красавица — умора!..И тот кому ты нравишься, — глупец,Картежник, вор, грабитель и мошенник!»Тут в комнату ввалился сам священник.

XL

«А! ты! Ну полюбуйся — посмотри-ка,Козел ленивый — что? что, старый гусь?Не верил мне? Не верил? ась?.. Поди-каТеперь — ее сосватай… Я стыжусьСказать, как я застала их… улика,Чай, налицо» (…in naturalibus —Подумал я), — «измята вся постелька!»Служитель алтарей был пьян как стелька.

XLI

Он улыбнулся слабо… взор лукавыйПровел кругом… слегка махнул рукойИ пал к ногам супруги величавой,Как юный дуб, низринутый грозой…Как смелый витязь падает со славойЗа край — хотя подлейший, но родной, —Так пал он, поп достойный, но с избыткомПредавшийся крепительным напиткам.

XLII

Смутилась попадья… И в самом делеПренеприятный случай! Я меж темСпокойно восседаю на постеле.«Извольте ж убираться вон…» — «Зачем?»— «Уйдете вы?»… — «На будущей неделе.Мне хорошо; вот видите ль: я емВсегда — пока я сыт; и ем я много»…Но Саша мне шепнула: «ради бога!..»

XLIII

Я тотчас встал. «А страшно мне с сестрицейОставить вас»… — «Не бойтесь… я сильней»…— «Эге! такой решительной девицейЯ вас не знал… но вы в любви моейНе сомневайтесь, ангелочек». ПтицейЯ полетел домой… и у дверейЯ попадью таким окинул взглядом,Что, верно, жизнь ей показалась адом.

XLIV

Как человек, который «взнес повинность»,Я спал, как спит наевшийся порокИ как не спит голодная невинность.Довольно… может быть, я вас увлекНа миг — и вам понравилась «картинность»Рассказа — но пора… с усталых ногСбиваю пыль: дошел я до развязкиМоей весьма не многосложной сказки.

XLV

Что ж сделалось с попом и с попадьею?Да ничего. А Саша, господа,Вступила в брак с чиновником. ЗимоюЯ был у них… обедал — точно, да.Она слывет прекраснейшей женоюИ недурна… толстеет — вот беда!Живут они на Воскресенской, в пятомЭта́же, в нумере пятьсот двадцатом.

Филиппо Стродзи

В отчизне Данта, древней, знаменитой^*,В тот самый век, когда монах немецкий^*Противу папы смело восставал,Жил честный гражданин, Филиппо Стродзи.Он был богат и знатен; торговалСо всей Европой, заседал в судахИ вел за дело правое войнуС соседями: не раз ему вверялаСвою судьбу тосканская столица.^*И был он справедлив, и прост, и кроток;Не соблазнял, но покорял умомПротивников… и зависти враждебной,Тревожной злобы, низкого коварстваНе ведал прямодушный человек.В нем древний римлянин воскрес; во всехЕго делах, и в поступи, во взорах,В обдуманной медлительности речиДышало благородное сознанье —Сознанье государственного мужа.Не позволял он называть себяПочетными названьями; льстецамОн говорил: «Меня зовут Филиппом,Я сын купца». Любовью беспредельнойЛюбил он родину, любил свободу,И, верный строгой мудрости Зенона,^*Ни смерти не боялся, ни безумноНе радовался жизни, но бесчестно,Но в рабстве жить не мог и не хотел.И вот, когда семейство Медичисов,^*Людей честолюбивых, пышных, умных,Уже давно любимое народом(Со времени великого Козьмы)^*,Достигло власти наконец; когдаСам император — Пятый Карл^* — роднуюДочь отдал Александру Медичису,И, сильный силой царственного тестя,Законы нагло начал попиратьБезумный Александр — восстал ФилиппИ с жалобой не дерзкой, но достойнойСвободного народа, к венценосцуПрибег. Но Карл остался непреклонным —Цари друг другу все сродни. ТогдаФилиппо Стродзи, видя, что народМолчит и терпит, и страшась привычкиРазврата рабства — худшего разврата, —Рукою Лоренцина погубил^*Надменного владыку. Но минулаТа славная, великая пора,Когда цвели свободные народыВ Италии, божественной стране,И не пугались мысли безначалья,Как дети малолетные… НапрасноОсвободил Филипп родную землю —Явился новый, грозный притеснитель^*,Другой Козьма. Филипп собрал дружину,Друзей нашел и преданных и смелых,Но полководцем не был он искусным…Надеялся на правоту, на доблестьИ верил обещаньям и словамНе как ребенок легковерный — нет!Как человек, быть может, слишком честный…Его разбили, взяли в плен. Октавий^*Разбил же Брута некогда. Как мухуПаук, медлительно терзал ФилиппаЛукавый победитель. Вот однаждыСидел несчастный после тяжкой пыткиПеред окном и радовался втайне:Он выдержал неслыханные мукиИ никого не выдал палачам.Сквозь черную решетку падал ровныйШирокий луч на бледное лицо,На рубище кровавое, на раныСтрадальца. Слышался вдали беспечный,Веселый говор праздного народа…В окошко мухи быстро залетали,И с вышины томительно далекойПрозрачной, светлой веяло весной.С усильем поднял голову Филиппо:И вспомнил он любимую жену^*,Детей-сироток — собственное детство…И молодость, и первые желанья,И первые полезные дела,И всю простую, праведную жизньСвою тогда припомнил он. И вотКуда попал он наконец! НадеждамНапрасным он не предавался… Казнь,Мучительная казнь его ждала… СомненьеНевыразимо горькое внезапноНаполнило возвышенную душуФилиппа; сердце в нем отяжелело,И выступили слезы на глаза.Молиться захотел он, возмутилосьВ нем чувство справедливости… безмолвноИзраненные, скованные рукиОн поднял, показал их молча небу,И без негодованья, с бесконечнойПечалью произнес он: где же правда?И ропотом угрюмым отозвалсяФилиппу низкий свод его тюрьмы…Но долго бы пришлось еще терзатьсяФилиппу, если б старый, честный сторож,Достойный понимать его величье,Однажды, после выхода судьи,Не положил бы молча на порогеКинжала… Понял сторожа Филипп, —И так же молча, медленным поклономБлагодарил заботливого друга.Но прежде чем себе нанес он рану^*Смертельную, на каменной стенеКинжалом стих латинской эпопеиОн начертал: «Когда-нибудь восстанет^*Из праха нашего желанный мститель!»Последняя, напрасная надежда!Филиппов сын погиб в земле чужой —^*На службе короля чужого; внукФилиппа заживо был кинут в море^*,И род его пресекся, МедичисыВладели долго родиной Филиппа,Охотно покорялись им потомкиФилипповых сограждан и друзей…О наша матерь — вечная земля!Ты поглощаешь так же равнодушноИ пот, и слезы, кровь детей твоих,Пролитую за праведное дело,Как утренние капельки росы!И ты, живой, подвижный, звучный воздух,Ты так же переносишь равнодушноПоследний вздох, последние молитвы,Последние предсмертные проклятья,Как песенку пастушки молодой…А ты, неблагодарная толпа,Ты забываешь так же беззаботноЛюдей, погибших честно за тебя,Как позабудут и твои потомкиТвои немые, тяжкие страданья,Твои нетерпеливые волненьяИ все победы громкие твои!Блажен же тот, кому судьба смеется!Блажен, кто счастлив, силен и не прав!!!Дверь отворилась… и вошел Козьма…

Графиня ДонатоНачало поэмы

I

Был светлый летний день, когда с охоты знойнойВ свой замок, вдоль реки широкой и спокойной,Графиня ехала. Сверкал зеленый лугЗаманчиво… но ей всё надоело вдруг —Всё: резкий звук рогов в излучинах долины,И сокола полет, и цапли жалкий стон,Стальных бубенчиков нетерпеливый звон,И лесом вековым покрытые вершины,И солнца смелый блеск, и шелест ветерка…Могучий серый конь походкой горделивойПод нею выступал, подбрасывая гривой,И умной головой помахивал слегка…Графиня ехала, не поднимая взора, —Под золотом парчи не шевельнется шпора,Скатилась на седло усталая рука.

II

Читатель! мы теперь в Италии с тобой,В то время славное, когда владыки Рима^*Готовили венец творцу Ерусалима,Венец, похищенный завистливой судьбой;Когда, в виду дворцов высоких и надменных,В виду озер и рек прозрачно голубых,Под бесконечный плеск фонтанов отдаленных,В садах таинственных, и темных, и немых,Гуляли женщины веселыми роямиИ тихо слушали, склонившись головами,Рассказы о делах и чудесах былых…Когда замолкли вдруг военные тревоги —И мира древнего пленительные богиЯвлялись радостно на вдохновенный зовВлюбленных юношей и пламенных певцов.

III

Графиня ехала… Вдали, полузакрытыйГустою зеленью и солнечным лучом,Как будто золотом расплавленным облитый,Встает ее дворец. За ней на ворономТяжелом жеребце — покрытого плащомМужчину видим мы. Чета собак проворныхТеснится к лошади. Среди рабов покорныхИдет сокольничий, суровый и седой;Но птицы резвые напрасно бьют крылами…Красивый, стройный паж поспешными шагамиБежит у стремени графини молодой.Под шапкой бархатной, надвинутой на брови,Его глаза блестят; колышутся слегкаНа шее локоны; румянцем юной кровиНа солнце весело горит его щека.

IV

Графиня ехала… А в замке под окномСтоял ее супруг и, прислонясь лицомК холодному стеклу, глядел на луг широкий.И был то человек упорный и глубокий;Слывя задумчивым, всё наблюдал кругом,Не требуя любви, ни от кого советаИ помощи не ждал, чуждался лишних слов;Но светлый взор его, исполненный привета,Умел обманывать, умел ласкать врагов.И был он окружен послушными слугами,Друзей удерживал обильными дарами,И гневного лица его не знал никто.Донато не спешил и в мести… но затоВо тьме его души созревшие решеньяНапрасно никогда не ждали исполненья…

Прозаические наброски

<Набросок автобиографии>

Мне 17 лет было тому с неделю.^* Я хочу написать всё, что я знаю о себе, — всю мою жизнь. Для чего я это делаю — две причины. Во-первых, читал недавно^* «Les Confessions» de J. J. Rousseau[91]. Во мне возродилась мысль написать и свою Исповедь; во-вторых, написав свою жизнь теперь, я не стану трогать этой тетради лет до пятидесяти (если доживу), и тогда мне наверное приятно будет вспомнить, что думал, что я мечтал в то время, когда я писал эти строки. Итак, сделав exordium[92], необходимое всюду, я начинаю.

Я родился 1818-го года, 28-го октября, в Орле — от Сергея Н. Тургенева и Варвары Петровны Т., бывшей Л. Про свои ребяческие лета знаю я только то, что я был баловень, — был однако собой дурен — и лет четырех чуть-чуть не умер; что меня тогда воскресило старое венгерское вино и потому, может быть, я люблю вино. Женщина, имевшая обо мне тогда самые нежные попечения, была одна А. И. Л.^*, которую я, несмотря на многие ее не очень хорошие свойства, люблю до сих пор.

№ 32Михайла Фиглев

Рост: высокий.

Глаза: карие.

Волосы: белокурые.

Лета: 18.

С умом второстепенным, но довольно проницательным. Впрочем, более природный нежели приобретенный ум. Добр, откровенен и честен; главная слабость: страх de paraître ridicule[93]. Он не может действовать один, не имея перед глазами образца; впрочем, не хочет чтобы это замечали. Любит женщин вообще; но более для того, чтобы об нем думали как о любезном молодом человеке. Высшая его награда — услышать где-нибудь чтобы его так называли. Впрочем, не старается прослыть любезным; он хочет только, чтобы им занимались. Амбиции к первенству нету; он довольствуется вторым местом. Он решительно не гений. C’est un homme placé plus haut que la médiocrité et plus bas que le génie[94]. Хороший друг и товарищ; aimant les femmes avec ardeur, incapable de haïr[95]. Он будет счастлив. Он никогда не будет иметь довольно гордости идти против мнения света; но он не знаком с ложным стыдом. Une âme forte peut le subjuguer facilement; un homme ordinaire mais habile peut se faire suivre par lui[96] Впрочем, благороден до глубины души. Il n’est pas homme à s’élever au dessus du malheur; mais aussi le malheur ne l’abattra-t-il pas facilement[97]. Он подвержен предрассудкам своего века. Детей будет воспитывать хорошо; они его будут любить и уважать. К жене будет слишком слаб. Дай бог ему не слишком умную жену! Il aime à faire croire aux autres qu’il a certaines intrigues; du reste il est assez sobre ce qui regarde les femmes. Il cache mal et sa douleur et sa joie; même je dirais qu’il est plus renfermé en soi-même dans la douleur[98]. Его еще пленяет блеск мундира; впрочем, если будет служить, будет хороший офицер и хороший начальник. Его всегда будут любить. Религия — более внутренняя, нежели наружная; в этом отношении он первой степени. Il y a des hommes, pour lesquels il sent une méfiance involontaire; à d’autres il s’abandonne trop[99]. Он не горяч и не зол; но ему, очевидно, неловко быть с тем, кто ему как-то не понравится. Его характер более веселый — il est entièrement fait pour cette vie[100].

Resumé[101]

Человек второго класса, второго отделения, третьей степени.

Похождения подпоручика Бубно́ваРоман

Алексею Александровичу Бакунину, потомку Баториев*, ныне недоучившемуся студенту, будущему министру и андреевскому кавалеру в знак уважения и преданности сей посильный труд, плод глубоких размышлений с некоторым родом подобострастья посвящает сочинитель

Подпоручик Бубно́в гулял однажды по одной из улиц уездного городка Ч…. Во всю длину этой улицы находилось только 3 дома — 2 направо, 1 налево. Улица эта была без малого с вёрсту. Так как до вечера оставалось часа два, не более, то старые мещанки, хозяйки упомянутых домов, заблаговременно заперли ставни, загнали кур и улеглися спать. Подпоручик Бубнов шел, заложа руки в карманы и предаваясь, по обыкновению, любимым размышлениям — о том, что́ бы он стал делать, если б он был Наполеоном?

К подпоручику Бубнову совершенно внезапным образом подошел человек небольшого роста — в весьма странной одежде; Бубнов принял было его за помещика Телушкина, только что приехавшего из-за границы; сам он, правда, и не имел чести лично знать г-на Телушкина, но успел уже наслышаться о мудреных и чудных заморских его нарядах… Однако при первом слове незнакомца он совершенно разуверился… Незнакомец, подойдя к подпоручику Бубнову, произнес небрежно и скороговоркою:

— Я чёрт.

Подпоручик тотчас подумал: «Либо он пьян, либо я пьян — во всяком случае неприлично оставаться».

Но незнакомец не дал ему отойти двух шагов и проговорил с улыбкой:

— Вы не пьяны, любезный Иван Андреич, — но я чёрт.

Иван Андреич опять подумал: «Либо он сумасшедший, либо я сумасшедший — так зачем же нам оставаться вместе!»

Незнакомец поймал его за полу и сказал громко и решительно:

— Бубнов, что б ты сделал, если б был Наполеоном?

Подпоручик Бубнов успокоился и подумал: «Он точно чёрт…»

— Что вам угодно? — промолвил он довольно решительно.

— Во-первых, мне угодно убедить вас, что я точно чёрт. Эй вы, крапивы, чего зазевались? Нуте-ка — казачка — да хорошенько.

Все крапивы, в изобилии растущие вдоль полусгнивших заборов, отхватили казачка на славу.

— Хорошо, — сказал чёрт, — пока довольно. Впрочем, за мной дело не станет. — И тут он сразу выкинул несколько удивительных штук: положил себе обе ноги в рот и протащил их сквозь затылок; взял свои собственные глаза в обе руки и с приятностью бросал их на воздух; наконец, подарил свой нос Ивану Андреевичу на память. Подпоручик Бубнов расстегнул свой сертук и положил нос чёрта в боковой карман.

— Теперь вы верите, что я чёрт?

— Верю. Чего же вам от меня хочется?

— Ничего, Иван Андреевич, ничего особенного. Со скуки, знаете, пришел поболтать с вами. А не угодно ли вам погулять со мной немного?

— С моим удовольствием.

И пошли они рядышком, как добрые приятели.

«Однако, — подумал Иван Андреевич, — какое странное происшествие! Мне кажется, я в белой горячке».

Он схватил себя за ус и дернул что было силы… Голова у него заскрыпела, как деревянная.

— Напрасно изволите беспокоиться, Иван Андреевич. Пожалуй, голову с плеч долой стащите… а без головы — вы сами знаете — нехорошо. Да вот позвольте испытайте сами.

Чёрт схватил подпоручика Бубнова за хохол и снял с него голову. Подпоручик Бубнов хотел было удивиться — да без головы удивляться невозможно. Чёрт повертел головой Ивана Андреевича, поднес ее к носу и чихнул в нее. Потом поставил ее опять на туловище подпоручика. Бубнов точас разинул рот и проговорил:

— Желаю здравствовать.

Таким образом, приятно препровождая время, вышли они из города и очутились в большом лесу.

— Послушайте, однако, — проговорил Иван Андреевич, — вы не заведете меня в овраг к козулям? Я терпеть не могу козуль!

— Как можно! — отвечал чёрт.

Они подошли к большому, старому, засохшему дубу. На дубу сидел старый ворон и каркал протяжно. Этот ворон был в сущности ворониха или в самой сущности чёртова бабушка. У чёрта не было никогда матери, но бабушка есть. Каким образом это приключилось, не известно даже, впрочем, и самому чёрту.

— Позвольте мне вас представить моей бабушке, — сказал он Ивану Андреевичу.

— Я в сертуке, — заметил Бубнов.

— Ничего-с, — подхватил чёрт. — Позвольте вас попросить не креститься ни в каком случае — вы бы нас лишили вашей приятной беседы, — да еще, сделайте одолжение, откусите кончик моего хвоста.

Сказавши эти достопамятные слова, чёрт поднес кончик своего хвоста, пушистый и мягкий, как кошачьи лапки, к самым-таки к губам Ивана Андреевича…

— Не стану я кусать вашего хвоста! — закричал Иван Андреевич.

— Отчего же?

— Вам будет больно.

— Мне? помилуйте! Сделайте одолжение, без церемоний. Прошу вас…

А между тем проклятый чёртов хвост так и лезет в рот Ивану Андреевичу…

— Но разве это непременно нужно?

— Непременно.

Подпоручик Бубнов схватился было правой рукой за чёртов хвост, да вдруг остановился, посмотрел через плечо на чёрта и промолвил:

— А, должно быть, ваш хвост на вкус прескверный?

— Нимало! Извольте пожелать — какое вы кушанье любите? Такого вкуса будет и мой хвост.

Подпоручик задумался и, наконец, вскрикнул:

— Хочу огурца с медом!

И откусил… действительно! чёрт был прав — хвост отзывался огурцом с медом… и чуть-чуть серой — но кто же станет обращать внимание на такую безделицу!

Не успел подпоручик Бубнов хорошенько проглотить кусок хвоста, как вдруг очутился он в довольно опрятной комнате. На больших старинных креслах сидела старуха с огромным носом и щелкала орехи. Чёрт с вежливостью подвел к ней Ивана Андреевича и промолвил:

— Бабушка, — Иван Андреевич Бубнов, подпоручик. Иван Андреевич, — моя бабушка.

Представив их друг другу, он подал стул подпоручику, а сам пошел надеть свои рога.

Подпоручик не знал, с чего начать, не оттого, что он не умел, как говорится, вести разговор, но он не знал имени и отчества чёртовой бабки и не мог придумать, как ее назвать: «Сударыней просто?» Неловко… Наконец, он решился и начал было:

— Милостивая государыня…

Но старуха странным образом разинула рот и чрезвычайно хриплым голосом проговорила:

Без лишних слов! Без лишних слов!Подпоручик Иван Бубнов!

Ивану Андреевичу показалось, что слова старухи летели к нему винтом — вот как летают турманы… Но он давно перестал смущаться и только тряхнул головой. Старуха продолжала щелкать орехи и глядела на него во все глаза — как будто ожидая его слов. Но Иван Андреевич пришел в тупик и сидел молча — как истукан. Старухе, видно, скучно стало: она вдруг вскочила, схватила Ивана Андреевича за руки и пустилась с ним плясать по комнате с неимоверною быстротой, приговаривая:

Подпоручик!^*Мой амурчик,Попляши со мной, голубчик!

У Бубнова закружилась голова — и он с отчаянием закричал:

— Чёрт, чёрт, твоя бабушка с ума сошла!

Чёрт взошел с рогами на голове, схватил свою бабушку под мышки и посадил ее с почтением на место. Потом в униженных выражениях просил у Ивана Андреевича прощения за бабушку.

— Но, — прибавил он, — я хочу вам доставить большое удовольствие: познакомлю вас с моей внучкой; моя внучка еще очень молода — хвостик у ней еще очень крошечный, но вы благородный человек: вы не воспользуетесь ее неопытностью… Бабебибобу, поди сюда.

Из соседней комнаты вышла чёртова внучка. Она с приятностью присела Ивану Андреевичу, сказала: «Ах!» — и стыдливо бросилась на шею прабабушке.

Иван Андреевич поклонился и щелкнул шпорами.

— Как вы ее называете? — спросил он чёрта.

— Бабебибобу’ой, — отвечал чёрт.

— Бабеби… и так далее — не русское имя, — заметил подпоручик.

— Мы иностранцы, — возразил дедушка Бабебибобу’и…

Иван Андреевич оправился и подошел к ручке Бабебибобу. Она протянула ему свою лапку. Подпоручик успел заметить, что ноготки ее, впрочем, очень миленьких пальчиков слегка загнуты вниз в виде когтей; да, сверх того, в самое мгновенье поцелуя его как будто кольнуло в губы.

— Не угодно ли вам погулять со мною по саду, — сказала Бабебибобу шёпотом.

— С моим удовольствием, — отвечал Бубнов. Старуха пошепталась с чёртом и, по-видимому, не соглашалась на прогулку. Но чёрт пожал плечами и отвернулся… Бубнов с чёртовой внучкой вышли из комнаты.

Сад у чёрта, как все сады; ничего нет отличительного; однако Иван Андреевич заметил одну странность: все растенья, вырастая, кряхтят. Так уж заведено у чёрта.

Бабебибобу шла долго молча — наконец, подняла головку, посмотрела на Ивана Андреевича и сказала со вздохом:

— Я люблю тебя, Бубнов!

Подпоручик вспомнил наставление ее дедушки и сказал ей с отеческим добродушием:

— Успокойтесь.

Чёртова внучка еще нежнее проговорила:

— Я люблю тебя, Бубнов! Полюби меня — и я венчаю тебя маком, красным, как мои щеки, накормлю тебя самыми свежими желудями, упою тебя соком папоротника — и мы будем счастливы и добродетельны! Бубнов, я люблю тебя!

Бубнов посмотрел на нее… и хотел было сказать: «И я люблю тебя, Бабеби…» — но вдруг ему показалось, что у Бабебибобу глаза стали сжиматься и расширяться, как у кошки, ноздри раздуваться, зубы завостряться… Ему вдруг показалось, что он мышь, что она кошка…

— Нет, — сказал он вдруг… — Я не воспользуюсь вашим благорасположением — вернемтесь домой.

— Да где дом? — сказала она странным голосом. Иван Андреевич оглянулся…

Он стоял на самой верхушке высочайшего столба — и то на одной ноге, другая его нога развевалась по ветру, как флаг. По столбу, намыленному и обмазанному маслом, с большим усилием всползали разного вида чертенята; все они старались добраться доверху… Нет сомненья! Иван Андреевич назначен наградой победителю… Бабебибобу носилась около него по воздуху и язвительно смеялась…

— Чёрт! ты, выходишь, подлец, — проговорил с усилием подпоручик…

— Дети! Дети! заблудились вы, что ли? — раздался голос чёрта.

И Иван Андреевич и Бабебибобу очутились опять в саду… Невдалеке от них стоял чёрт и приятно улыбался…

— Не умеешь ты занять дорогого гостя, Бабебишка! — Так он ее называл, когда гневался. — Пожалуйте сюда, ко мне, Иван Андреевич, — оставьте эту глупую девчонку.

— Как бы не так! Девчонка! — отвечала Бабебибобу, — у меня уж рога пробиваются… — И, нагнувши голову, она разобрала волосы и показала Ивану Андреевичу маленькие миленькие рожки.

Иван Андреевич, в жизнь свою не учившись танцевать, вдруг прыгнул, повернулся трижды на одной ноге — сделал glissade, jetée assemblée, pas de zéphire[102], нагнулся и поцеловал кончик правого рожка Бабебибобу, но рог, как будто обрадовавшись такому происшествию, вдруг вырос и больно ушиб подпоручика…

Через полчаса все они сидели за столом…

«Посмотрю я, — подумал Иван Андреевич, — что́ ест этот народ!»

А сидели они в следующем порядке:

На главном месте: старуха — чёртова бабушка.

Направо от нее: Иван Бубнов, подпоручик.

Налево от старухи: внук ее, чёрт.

Налево от чёрта и напротив Бубнова } Бабебибобу. (vis-à-vis sont des amis[103]).

Большая, большая закрытая миска взошла в комнату, пододвинулась к столу, присела и прыгнула на стол.

«Что-то они едят? — подумал Бубнов… — посмотрим!»

Старуха обратилась к внуку:

— Любезный внучек, не правда ли — мы женим подпоручика Бубнова на Бабебибобу?..

— Женим, женим, — отвечал внучек.

Жениться на внучке чёрта — странная мысль! Странная участь подпоручика Бубнова!

«Ну, а если у меня будут дети? — подумал он, — какого они будут звания? Дворяне, что ли? или что за люди? Их не примут ни в какой кадетский корпус! Презатруднительное положение! Зачем я ел чёртов хвост!»

— Впрочем, — заметил черт, — без взаимного согласия мы их не женим… Я добрый дедушка и люблю Бабебибобу; также по многим причинам уважаю Ивана Андреевича… Бабебибобу, скажи мне, нравится ли тебе подпоручик Бубнов?

— Как не нравиться! — вскричала старуха, — посмотри на нее — она уже теперь облизывается….

И в самом деле, чёртова внучка, прищурив глазки и улыбаясь, водила красным, красным язычком по острым и белым зубкам…

— Она меня съест, — закричал Бубнов.

— На здоровье, — заметил чёрт.

— Как на здоровье? Что значит — на здоровье? Я офицер! Я гость! Разве офицеров едят? Разве гостей едят?

— Вы хотите доказательств, — возразил чёрт, — извольте! Тотчас! У меня в доме живет немецкий доктор обоих прав, который вам докажет как дважды два четыре, что съесть вас можно, должно, прилично и приятно.

— Будь он семидесяти прав доктор, ничего он мне не докажет! Ничего! решительно ничего! — подпоручик рассвирепел и замахал руками, как ветряная мельница. — Я уйду! Чёрт с вами! Я уйду! Нужно ж мне было, дураку, есть ваш хвост! Уйду!

Иван Андреевич попытался встать — не тут-то было: кресло, на котором он сидел, превратилось в уродливого паука и вцепилось в него с истинно бесовскою силой… Чёрт и его семейство помирали со смеху, глядя на исступленные и напрасные усилия подпоручика… Смех старухи был чрезвычайно похож на блеяние старого козла, — Бабебибобу взвизгивала от удовольствия.

— А! так-то! — простонал Иван Андреевич, — так сгинь же бесовское племя во имя…

— Стой! держи! — закричал чёрт. — не давай ему креститься…

Бабебибобу бросилась с кровожадной улыбкой на подпоручика и разом откусила ему правую руку… В то же мгновение с миски соскочила крыш<к>а и бедного подпоручика подхватили и бросили в миску… приправили его уксусом, маслом, горчицей, тертым порохом, серой и клюковным морсом и съели, съели до последней косточки… Во всё время обеда играли грешники-музыканты разные увертюры… Бабебибобу с особенным удовольствием скушала сердце подпоручика, а сам чёрт чуть не подавился эполетой…

На другое утро нашли подпоручика Бубнова в той же улице уездного города Ч…. Он лежал лицом к забору и был красен, как рак. Его привели в чувство; он с испугом долго глядел кругом; начал болтать всякий вздор, уверял, что он чувствует себя в трех вовсе ему чуждых желудках, и только к вечеру пришел в себя. Он никогда не мог забыть своего знакомства с чёртом и часто поговаривал:

— Если б я был Наполеоном, уничтожил бы я всех чертей!

Впрочем, жил до глубокой старости, не вышел в отставку и умер младшим поручиком.

Несколько дней в Пиренеях

29-го июля н. с. мы выехали из Парижа в половине восьмого вечером. К ночи мы уже были в Орлеане и тотчас отправились далее. Мы сидели в дилижансе с двумя аббатами и молодым человеком благонамеренной наружности, большим поклонником Кузе́на^*. Он между прочим объявил нам, что г-жа Санд мало занималась психологией и смешивает «le libre arbitre avec le libre examen»[104]. Ночью мы проехали через историческое Блуа (Blois)^* и к утру попали в Тур, столицу бывшей провинции Турёны, «сада Франции». Тур довольно красивый городок с огромным мостом через Луару. Турена действительно прекрасная сторона: длинной цепью тянутся крутые меловые и глинистые горы, в которых, иногда в два этажа, вырыто множество жилищ, довольно подобных стрижиным гнездам; долины покрыты сливовыми деревьями (отсюда получается лучший чернослив); везде попадаются длинные и флегматические англичане, которых здесь пропасть. Погода была серая и тихая. Обедали мы в Поатие, старом и грязном городе с прескверной мостовой, к вечеру добрались до Ангулэма, еще более старого и грязного города, и на другой день в 2 часа прибыли <в> Бордо́. Не доезжая Бордо, в Кюбзаке любо<ва>лись мы чрезвычайно высоким, узким и необыкновенно длинным <м>остом из чугуна на Дордонье. Купеческие кора<бл>и на полных парусах шли далеко внизу под нами, и мост, казалось <нам>, качался от ветра. Скоро после Ангулэма начинают<ся> Ланды (les Landes). Французские степи не могут сравниться с на<шим>и. Куда ни глянешь, везде fougère[105] с своей тёмной, неприя<тной> зеленью. Кой-где торчат уединенные, бедные фермы; пастухи <на> высоких ходулях толкутся за овцами да вяжут синие чулки. Но скоро вы начинаете догадываться, что приближа<етес>ь к Бордо; море виноградников со всех сторон вас обнимает. И здесь, как на Рейне, не дают лозам разрастаться; но на Рейне лозы предпочитаются молодые, здесь чем они старее, тем лучше, и шишкова<ты>е, толстые, ползут по земле короткими отрубками. Бордо — красивый город, с столичной физиономией, но пустеет, бледнеет и умирает с каждым днем. Гавр и Марсель его убили. У великолепной гавани стояло три, четыре корабля, меж тем как во время моего пребывания в Гавре^*, я помню, вся гавань, все каналы были запружены ими и сам город уподоблялся страшно полнокровному человеку, которого вот-вот прихлопнет паралич. Но зато нигде, даже в Париже, не едят, как в Бордо. После превосходного обеда, вследствие которого наш сластолюбивый приятель Б<откин>^* плакал от умиления на белом жилете повара, пошли мы в театр, где давали «Роберта-Дьявола»^*, для дебюта двух новых певцов, которых ошикали и освистали с ожесточением и бешенством. 2-го августа мы покинули Бордо и после скучного и утомительного[106]

Сюжеты

1) Галерную гавань^* или какую-нибудь отдаленную часть города.

2) Сенную со всеми подробностями. Из этого можно сделать статьи две или три.

3) Один из больших домов на Гороховой и т. д.

4) Физиономия Петербурга ночью (извозчики и. д. Тут можно поместить разговор с извозчиком).

5) Толкучий рынок с продажей книг и т. д.

6) Апраксин двор и т. д.

7) Бег на Неве^* (разговор при этом).

8) Внутреннюю физиономию русских трактиров.

9) Какую-нибудь большую фабрику со множеством рабочих (песельники Жукова) и т. д.

10) О Невском проспекте^*, его посетителях, их физиономиях, об омнибусах, разговоры в них и т. д.

Ванька[107]

Зимняя ночь. Пустой и глухой переулок. У забора, сверху запушенного снегом, тускло горит фонарь на высоком пестром столбе. Человек в енотовой шубе идет по скрыпучему снегу, останавливается и кричит: — Извозчик! (Молчание.) Извозчик!

Конец стиха уничтожен сыростью.
Несколько стихов уничтожены сыростью.
Что было, то не будет вновь. (Примечание Тургенева.)
Стих не написан.
На этом рукопись обрывается.
иностранца (итал.).
проводник (итал.).
Да? (итал.)
Англия (итал.; шутливое, вместо «Inghilterra»).
Жареного козленка (итал.).
Но мы, называющие себя его властителями, мы,Наполовину прах, наполовину божество, не способные при жизниПогружаться или парить, вызываем своею смешанной сущностьюСтолкновения его элементов и выдыхаемДыхание вырождения и гордыни…и т. д. Манфред. Байрон (англ.).
…беги; пока ты счастлив и свободен…Шекспир. Тимон Афинский (англ.).
Святой, покровительствующий рыбакам. (Примечание Тургенева.)
Радуйся, Мария! (лат.)
легкая
Любезностям
Мы с кем-нибудь живемКого-нибудь мы любим, слава богу.
Мою поповну звали Сашей,
Шалунами.
Зевая, поп ответил ей: «Так что же?»
«Исповедь» Ж. Ж. Руссо (франц.).
введение (лат.).
показаться смешным (франц.).
Это человек, стоящий выше посредственности и ниже гения (франц.).
пылко любящий женщин, неспособный ненавидеть (франц.).
Личность сильная легко может его подчинить; человек обыкновенный, но ловкий может его заставить следовать за собой (франц.).
Он не принадлежит к числу людей, способных возвыситься над несчастьем; но и несчастью также не легко его победить (франц.).
Он любит внушать другим, что у него есть кое-какие интрижки; в действительности же он довольно скромен с женщинами. Он не умеет скрыть и свою печаль и свою радость; я даже сказал бы, что в своей печали он более замкнут (франц.).
Есть люди, к которым он чувствует невольное недоверие; другим он слишком доверяется (франц.).
он весь создан для этой жизни (франц.).
Заключение (франц.).
балетные термины (франц.).
сидящие друг против друга — друзья (франц.).
«свободу воли со свободой совести» (франц.).
папоротник (франц.).
На этом рукопись обрывается.
В рукописи под названием «Ванька» зачеркнуто: Разговор.