— Все это странно, m-r Бьюмонт.
— Правда. Скажу прямее: я опасаюсь, что им будет это неприятно. Они не слышали моей фамилии. Но у меня могли быть какие-нибудь столкновении с кем-нибудь из людей, близких к мим, или с ними, это все равно. Словом, я должен удостовериться, приятно ли было бы им познакомиться со мною.
— Все это странно, m-r Бьюмонт.
— Я честный человек, Катерина Васильевна; смею вас уверить, что я никогда не захотел бы компрометировать вас; мы с вами видимся только во второй раз, но я уж очень уважаю вас.
— Я также вижу, m-r Бьюмонт, что вы порядочный человек, но…
— Если вы считаете меня порядочным человеком, вы позволите мне бывать у вас, чтобы тогда, когда вы достаточно уверитесь во мне, я мог опять спросить вас о Кирсановых. Или, лучше, вы сами заговорите о них, когда вам покажется, что вы можете исполнить эту мою просьбу, которую я сделаю теперь, и не буду возобновлять. Вы позволяете?
— Извольте, m-r Бьюмонт, — сказала Катерина Васильевна, слегка пожав плечами. — Но согласитесь, что…
Она опять не хотела договорить.
— …что я теперь должен внушать вам некоторое недоверие? Правда. Но я буду ждать, пока оно пройдет.
Бьюмонт стал очень часто бывать у Полозовых. «Почему ж? — думал старик: — подходящая партия. Конечно, Катя прежде могла бы иметь не такого жениха. Но ведь она и тогда была не интересантка и не честолюбивая. А теперь лучше и желать нельзя».
Действительно, Бьюмонт был подходящая партия. Он говорил, что думает навсегда остаться в России, потому что считает ее своею родиною. Он человек основательный: в 30 лет, вышедши из ничего, имеет хорошее место. Если б он был русский, Полозову было бы приятно, чтоб он был дворянин, но к иностранцам это не прилагается, особенно к французам; а к американцам еще меньше: у них в Америке человек — ныне работник у сапожника или пахарь, завтра генерал, послезавтра президент, а там опять конторщик или адвокат. Это совсем особый народ, у них спрашивают о человеке только по деньгам и по уму. «Это и правильнее, — продолжал думать Полозов; — я сам такой человек. Занялся торговлею, женился на купчихе. Деньги главное; и ум, потому что без ума не наживешь денег. А он может нажить: стал на такую дорогу. Купит взвод, станет управляющим; потом фирма возьмет его в долю. А у них фирмы не такие, как у нас. Тоже и он будет ворочать миллионами…»
Очень возможно, что не суждено сбыться мечтам Полозова о том, что его зять будет миллионером по коммерческой части, как не суждено было сбыться мечтам Марьи Алексевны о том, что ее первый зять пойдет по откупной части. Но все-таки Бьюмонт был хорошая партия для Катерины Васильевны.
Однако ж не ошибался ли Полозов, предусматривая себе зятя в Бьюмонте? Если у старика было еще какое-нибудь сомнение в этом, оно исчезло, когда Бьюмонт, недели через две после того как начал бывать у них, сказал ему, что, может быть, покупка завода задержится на несколько дней; впрочем, едва ли от этого будет задержка: вероятно, они и, не дожидаясь мистера Лотера, не составили бы окончательных условий раньше недели, а мистер Лотер будет в Петербурге через четыре дня.
— Прежде, когда я не был в личном знакомстве с вами, — сказал Бьюмонт, — я хотел кончить дело сам. Теперь это неловко, потому что мы так хорошо знакомы. Чтобы не могло возникнуть потом никаких недоразумений, я писал об этом фирме, то есть о том, что я во время торговых переговоров познакомился с управляющим, у которого почти весь капитал в акциях завода, я требовал, чтобы фирма прислала кого-нибудь заключить вместо меня это дело, и вот, как видите, приедет мистер Лотер.
Осторожно и умно. А с тем вместе ясно показывает в Бьюмонте намерение жениться на Кате: простое знакомство не было бы достаточною причиною принимать такую предосторожность.
Два-три следующие посещения Бьюмонта начинались довольно холодным приемом со стороны Катерины Васильевны. Она стала, действительно, несколько недоверять этому мало знакомому человеку, высказавшему загадочное желание разузнавать о семействе, с которым, по словам, он не был знаком, и однако же опасался познакомиться по какой-то неуверенности, что знакомство с ним будет приятно этому семейству. Но и в эти первые посещения, если Катерина Васильевна недоверчиво встречала его, то скоро вовлеклась в живой разговор с ним. В прежней ее жизни, до знакомства с ним и с Кирсановым, ей не встречались такие люди. Он так сочувствовал всему, что ее интересовало, он так хорошо понимал ее; даже с любимыми подругами, — впрочем, у ней, собственно, и была только одна подруга, Полина, которая уж давно переселилась в Москву, вышедши замуж за московского фабриканта, — даже с Полиною она не говорила так легко, как с ним.
И он, — он сначала приезжал, очевидно, не для нее, а для того, чтобы узнать через нее о Кирсановой: но с самого же начала знакомства, с той минуты, как заговорили они о скуке и о средствах избегать скуки, видно было, что он уважает ее, симпатизирует ей. При втором свидании он был очень привлечен к ней ее восторгом оттого, что она нашла себе дело. Теперь с каждым новым свиданием его расположение к ней было все виднее для нее. Очень скоро между ними установилась самая простая и теплая приязнь, и через неделю Катерина Васильевна уже рассказывала ему о Кирсановых: она была уверена, что у этого человека не может быть никакой неблагородной мысли.
Правда и то, что, когда она заговорила о Кирсановых, он остановил ее:
— Зачем так скоро? Вы слишком мало меня знаете.
— Нет, достаточно, m-r Бьюмонт; я вижу, что если вы не хотели объяснить мне того, что мне казалось странно в вашем желании, то, вероятно, вы не имели права говорить, мало ли бывает тайн.
А он сказал:
— У меня, вы видите, уж нет прежнего нетерпения знать то, что мне хочется знать о них.
Одушевление Катерины Васильевны продолжалось, не ослабевая, а только переходя в постоянное, уже обычное настроение духа, бодрое и живое, светлое. И, сколько ей казалось, именно это одушевление всего больше привлекало к ней Бьюмонта. А он уж очень много думал о ней, — это было слишком видно. Послушав два-три раза ее рассказы о Кирсановых, он в четвертый раз уже сказал:
— Я теперь знаю все, что мне было нужно знать. Благодарю вас.
— Да что ж вы знаете? Я вам только еще говорила, что они очень любят друг друга и совершенно счастливы своими отношениями.
— Больше мне и не нужно было ничего знать. Впрочем, это я всегда знал сам.
И разговор перешел к чему-то другому.
Конечно, первая мысль Катерины Васильевны была тогда, при первом его вопросе о Кирсановой, что он влюблен в Веру Павловну. Но теперь было слишком видно, что этого вовсе нет. Сколько теперь знала его Катерина Васильевна, она даже думала, что Бьюмонт и не способен быть влюбленным. Любить он может, это так. Но если теперь он любит кого-нибудь, то «меня», думала Катерина Васильевна.
А впрочем, любили ль они друг друга? Начать хотя с нее. Был один случай, в котором выказалась с ее стороны заботливость о Бьюмонте, но как же и кончился этот случай! Вовсе не так, как следовало бы ожидать по началу. Бьюмонт заезжал к Полозовым решительно каждый день, иногда надолго, иногда ненадолго, но все-таки каждый день; на этом-то и была основана уверенность Полозова, что он хочет сватать Катерину Васильевну; других оснований для такой надежды не было. Но вот однажды прошел вечер, Бьюмонта нет.
— Вы не знаете, папа, что с ним?
— Не слышал; вероятно, ничего, некогда было, только.
Прошел и этот вечер, Бьюмонт опять не приезжал. На третье утро Катерина Васильевна собралась куда-то ехать.
— Куда ты, Катя?
— Так, папа, по своим делам.
Она поехала к Бьюмонту. Он сидел в пальто с широкими рукавами и читал; поднял глаза от книги, когда отворилась дверь.
— Катерина Васильевна, это вы? очень рад и благодарен вам, — тем самым тоном, каким бы встретил ее отца; впрочем, нет, гораздо приветливее.
— Что с вами, m-r Бьюмонт, что вы так давно не были? — вы заставили меня тревожиться за вас и, кроме того, заставили соскучиться.
— Ничего особенного, Катерина Васильевна, как видите, здоров. Да вы не выкушаете чаю? — видите, я пью.
— Пожалуй; да что ж вы столько дней не были?
— Петр, дайте стакан. Вы видите, что здоров; следовательно, пустяки. Вот что: был на заводе с мистером Лотером, да, объясняя ему что-то, не остерегся, положил руку на винт, а он повернулся и оцарапал руку сквозь рукав. И нельзя было ни третьего дня, ни вчера надеть сюртука.
— Покажите, иначе я буду тревожиться, что это не царапина, а большое повреждение.
— Да какое же большое (входит Петр со стаканом для Катерины Васильевны), когда я владею обеими руками? А впрочем, извольте (отодвигает рукав до локтя). Петр, выбросьте из этой пепельницы и дайте сигарочницу, она в кабинете на столе. Видите, пустяки: кроме английского пластыря, ничего не понадобилось.
— Да, но все-таки есть опухоль и краснота.
— Вчера было гораздо больше, а к завтрему ничего не будет. (Петр, высыпав пепел и подав сигарочницу, уходит.) Не хотел являться перед вами раненым героем.
— Да написали бы, как же можно?
— Да ведь я тогда думал, что надену сюртук на другой день, то есть третьего дня; а третьего дня думал, что надену вчера, вчера — что ныне. Думал, не стоит тревожить вас.
— Да, а больше встревожили. Это нехорошо, m-r Бьюмонт. А когда вы кончите дело с этою покупкою?
— Да, вероятно, на-днях, но все, знаете, проволочка не от нас с мистером Лотером, а от самого общества.
— А что это вы читали?