Как попадется церковь, зайду, свечку поставлю. Или десяток. То, что произошло, иначе как чудом не назовешь.
Боезапаса хватило минут на двадцать, не больше. Артподготовка после этого не затихла, просто залпы стали гораздо реже. Рокоссовский и вправду поставил на этот удар всё что мог. Пан или пропал. Лупили изо всех калибров, какие только были. Ложные позиции артиллерии показывали подрывами, имитирующими стрельбу из бревен и прочих обманок. Вот сейчас немцы очнутся, посмотрим, как оно сработало в отсутствие авиаразведки – и правда, начали в нелетную погоду… Пусть гансы тратят снаряды, нам не жалко.
Вот когда огонь перенесли, в дело пошла пехота. Неровными цепями, часто падая, они двинулись к первой линии немецких окопов. Чуть погодя, за ними поехали бэтэшки. Один танк позорно заглох, пройдя вперед буквально метров сто пятьдесят. А что поделаешь? Удивительно, что только один пока стоит.
– Тащ полковник, время… – прозвучал голос у меня за спиной. – И так задерживаемся…
Ну да, я же сюда не пешком добрался. Приехал на машине, как белый человек. Только автомобиль не мой. А самого командарма. И водитель тот самый прибалт. Вот стану генералом, выделят мне персональный транспорт, я этого Райниса найду и возьму к себе водителем. Гений, не побоюсь такого слова! И машина у него в полном порядке всегда, будто не по пыли и грязи ездит, а в салоне стоит. И водит он, как над землей парит, не касаясь ее колесами. Занудный, правда, до ужаса, но это мелочи.
– Ладно, поехали, – махнул я рукой. – На КП больше узнаем.
Майор Стоянов
До последнего времени не служба была, а одно название. Не воевали, а крохоборствовали. Потому что нечем. Моторесурс выработан, да так, что и из трех моторов один не собрать. Боеприпаса – кот наплакал, танки даже в землю зарывать смысла нет, потому что стрелять откровенно нечем. Личного состава – тоже не густо. Вот руки и опускаются.
И тут появляется этот полковник и как фокусник достает из рукава десять танков. Новеньких, как говорится, муха не сидела. И ремкомплект, и боеприпасы к ним, и документация. И восемь человек для обучения личного состава. Рассказал бы кто – я бы такого сказочника на смех первым поднял. Потому что по нынешним временам не бывает так, чтобы на ровном месте чудеса случались. К танкам, правда, прилагалось задание, тоже такое, пойди туда не знаю куда. Обучить за неделю дополнительные экипажи и вступить в бой.
Знакомый доктор рассказывал анекдот. У студента, который на переводчика учится, спрашивают, за сколько тот выучит китайский язык. Тот подумал, отвечает: три месяца, и чтобы не мешали. Успею освоить основы грамматики, тысячи три слов, произношение подтяну хотя бы на начальном уровне. Тот же вопрос студенту-математику. Тот говорит – месяц, я придумаю модель и с ее помощью освою. Тут идет студент-медик, от него пивом и воблой вяленой несет, ботинки не зашнурованы, на брюках пятно. Спрашивают: за сколько выучишь? А он им в ответ: а когда сдавать? Так у нас еще хуже. Времени на подготовку нет совсем.
Мне казалось, что мы и не спали даже. А приезжие вместе с нами. Вот с того самого момента, как американские танки самотеком ночью заехали к нам, так и началось. Ели на броне, по нужде бегом отлучались. Мне эти американцы уже и с закрытыми глазами мерещиться начали. Потому что не только самому всё освоить надо было, но и у подчиненных проверить. Экипаж – шесть человек. Две пушки, чтоб их… А со мной – сорок шесть танкистов, потому что приезжие с нами должны были пойти, а один танк приказал долго жить после перегона – пятискоростная коробка, конечно, дело, но… трансмиссия, короче, не выдержала.
За сутки перед боем я всем день отдыха дал. От занятий. Да и какая там учеба, если на позиции по таким местам пришлось перемещаться, что и вспомнить страшно. Гать эта, чтоб ее, долго еще сниться будет. Пару раз казалось, что вот сейчас ухнет машина прямо в болото – и поминай как звали. Двадцать семь тонн с копейками, кто, да и как сможет вытащить? А воевать тогда чем? И не отправят ли особисты в трибунал за «утопленника»?
А в бой хотелось, аж руки чесались. И ребята мои хотели немчуре по мордам надавать очень сильно. Нам от политработников накачки не надо, и так понимаем. За Белоруссию, за Смоленск, да и за местные дела… Чтобы вот прямо на гусеницы намотать, и после боя счищать с удовольствием. Вот тогда и спать спокойнее будет.
Танки, если честно, говно. Гусеницы – самая засада, резино-металлические. Наедешь на что горящее, которое прилипнет, считай, встал на месте. На песке елозит. Чтобы выстрелить из нижней пушки, которая семьдесят пять миллиметров, надо всю машину поворачивать. Броня… лучше не будем о грустном. Да и движок тоже, так себе, слабосильный для такой машины. Особый геморрой с горючкой, очень капризная машина, начнешь химичить с маслом или бензином, может и не завестись. А других нет. Повоюем и на таких.
Форма старая у меня с собой была. В сороковом, когда приказ вышел, до нас очередь не дошла. Не завезли на нашу часть новое обмундирование. Немного обидно было, но не так, чтобы ходить и переживать. Если честно, мне эта серая гимнастерка нравилась: сразу видно, кто идет. А после того как прошли мы с ней всё, начиная с лета сорок первого, мне кажется, что эта форма частью меня стала. Счастливая, несчастливая, но уж лучше в такой в бой.
Вот и наступил этот момент. Я стоял у танка и старался не показать, как меня потряхивает от мандража. Потому как взглядов на мне – побольше чем у артиста какого на концерте. Понимаю, что все ждут от нас результата. И они понимают, что я… Но вскакивать на броню и обещать победу, бросив шлем на землю, не буду. Лучше пойдем и сделаем что надо. А митинги и без нас есть кому собирать.
По осушенному болоту мы прошли как по шоссе. Поначалу опасался, что грунт слишком рыхлый, сядет кто-нибудь на брюхо, но нет, проехали, ориентируясь на вешки, все без запиночки. Не утопились. Я мысленно перекрестился. И дальше замерли в ожидании. Артподготовка началась еще когда мы в пути были, и вышли мы на нужное место минуты на три раньше запланированного времени. Я сидел и считал залпы зачем-то, лишь бы голову чем-нибудь занять. Рука легла на чехол с флажками, чтобы не терять ни секунды.
– Ракета! – крикнул кто-то.
Сам вижу, Пора, значит. Я наощупь вытащил белый флажок из чехла, у него там зазубрина приметная на рукоятке. Поднял, подержал пару секунд, опустил. Сигнал "Делай как я'. Продублировал по рации, но мне показалось, что сейчас надо начать вот так, по-уставному. А потом повторил еще раз. Закрыл люк, и мы пошли.
Артиллерия только перенесла огонь подальше, а мы уже выскочили к ничего не подозревающим немчикам. Картина Репина «Не ждали». Они даже рыпнуться не успели, а мы вот они, спинку почесать зашли. Я ждал выстрелов артиллерии, а их всё не было. Открыл люк и посмотрел вокруг. Строй держат, молодцы. И мехвод Максимов у меня тоже молодец. Ведет плавно, без рывков, любо-дорого. Разогнаться, конечно, можно и посильнее, но тогда пехота отстанет. Так что потихонечку, десять кэмэ, не больше. Где-то ожил пулемет, дробью протарахтела очередь по броне. И сразу двое слетели. на землю.
Пора, значит. До позиций немцев совсем немного осталось, метров двести, наверное.
– Давай на полную, Максимов! – крикнул я в микрофон.
Ага, а вот и пулемет накрыло. Наши бэтэшки не напрасно собирали по винтику, пригодились.
До немецких окопов уже метров сто, наверное, даже головы в касках видно. Пехота посыпалась на землю, а я опустился вниз и закрыл люк. Снаружи, конечно, воздух посвежее, но прилететь пуля может откуда угодно. Чуть не садануло по голове, еле пригнуться успел. Посыпалась окалина с брони. Только и увидел в последний момент разрывы на немецких флангах. Я повернул панораму – перед глазами что-то мелькало, не пойми что.
– Сбавь чуток, не видно же ничего! – крикнул я в микрофон.
И стоило мехводу чуть замедлиться, как я увидел, куда нам надо было держать путь Вот она, линия окопа, прямо перед нами, ощерилась маузерами в последней бессмысленной попытке остановить нас.
– Давай, Максимов, вдоль окопа, дави их, тварей! Осторожно! Граната!
Рядом бухнуло, но гусеницы целы, едем дальше. Едем и стреляем из всего, что есть в американце. В поднявшемся дыму видно плохо, но общее направление ясно. В панораму ничего не видно – я опять рискнул открыть люк.
Побежали без оглядки немчики. Врассыпную, лишь бы подальше. Потому что сколько ни тренируй человека, а когда над башкой гусеницы танка, ноги сами бегут, и в сапогах сразу хлюпать начинает.
Опасно? Еще как! Будь у немцев хоть что-то противотанковое, мы сейчас им самое нежное место подставляем. Жахнут – и насквозь пробьет. А только нет здесь ничего такого, ни одного выстрела я не заметил, пока мы ехали по полю.
Добрались до конца окопа и повернули. Я снова открыл люк и посмотрел назад. Вот прямо тепло на душе стало. Красота. Что немцы могут гранату бросить и нас похоронить, не боялся – не осталось тут никого.
Вот же гадство какое! Бэтэшка, ехавшая метрах в сорока от нас, вдруг остановилась, нелепо сползла с бруствера, и над моторным отделением резко задымило черными жирными клубами. Я даже не заметил, чей это танк. Люк открылся, и через борт выполз танкист. Но останавливаться было никак нельзя. Вон, пехота набегает, там поможет кто-нибудь.
Впереди была рощица, но объезжать ее не было смысла – деревца в ней стояли тонюсенькие, и Максимов рванул напрямик, пробивая просеку. Люк я опять закрыл – не хватало еще по мордасам отскочившей веткой в глаз получить. В панораме мелькала та же растительность, танк переваливался из стороны в сторону, но вдруг все кончилось, и я прямо замер – перед нами, метрах в пятидесяти, серые фигурки мельтешили, пытаясь прицепить гаубицу. А за ней стоят еще… Ого, да мы батарею накрыли! Мелькнула мысль про дырку в гимнастерке, но сразу же ушла – слишком уж резко затормозил Максимов, я лбом неслабо приложился. Судя по торчащему перед панорамой колесу, одну гаубицу мы успешно оприходовали.
– Давай вперед! Дави немчуру, разбегутся же! – закричал я.
– Так это… лошади же… жалко… – ответил мехвод.
Давить никого не пришлось – одной очереди из пулемета хватило, чтобы немчики попадали, а те, которые остались на ногах – задрали руки и начали собираться в кучу. Воины, бляха-муха. Вон, командир молодой стоит, понурив голову, в мундирчике с хлипкими серебряными погончиками. Лейтенант кажись. Дурдом везде, конечно – лошади бегают во все стороны, как тараканы на полу, если ночью свет включить. Гансы какие-то рекорд по бегу устанавливают, уже почти до деревьев добежали. А капитан Власенко, который за мной ехал, вдруг остановился недалеко от моей машины, и влупил от всей души осколочно-фугасным куда-то вперед.
– Что там? – спросил я.
– Так еще одна батарея, метров триста. Ты же в низинке остановился, не видно оттуда.
– Таким образом, наши войска установили контроль над дорогой Новгород – Чудово на участке от Спасской Полисти до Мясного Бора и продолжают продвижение. Захвачено большое количество техники противника. Пленных… около десяти тысяч, товарищ генерал. Потери немцев в живой силе устанавливаются.
Виноградов не улыбался, но делал он это с большим усилием. А Рокоссовский вроде спокойно всё это выслушивал, но видно же: лицо разгладилось, руки на столе дробь выбивать перестали. А утром – хоть не подходи. Желваками играет, распоряжения отрывисто, чуть не сквозь зубы отдавал. Пару раз на комдивов по телефону даже голос повысил, что для Константина Константиновича, обычно вежливого, равно полноценному разносу. А сейчас – милое дело. И танки пригодились. Не только с тыла ударили после артподготовки, но и две батареи гаубиц захватили-подавили. Потери – три машины, одна так и вовсе подлежит восстановлению. Из экипажей, к сожалению, спаслись всего пара человек. Вот такие пироги.
– Якушев! – позвал командарм, и адъютант появился как из-под земли.
– Слушаю, тащ генерал!
– Не кричи, Витя. И так целый день одни вопли кругом. Организуй-ка нам по сто грамм. За наступление. За победу!
До штаба фронта я добрался еще спустя три дня. То некому везти было, то меня на месте не оказывалось. Вроде и не делал ничего особенного, а умахался вконец. В итоге плюнул на удобства и сел в полуторку пассажиром. Так с колонной грузовиков и доехал. Пришлось, конечно, сходить попросить, чтобы в путевой лист внесли – дисциплина, однако.
Продвижение второй ударной в последующие дни немного замедлилось, опомнились немцы, подтянули резервы, артиллерию. Да и распогодилось – опять начались бомбежки… Но наши за дорогу уцепились крепко и сдаваться не собирались. Хотелось бы, чтобы и из Погостья нас поддержали, и соединиться с ними одним махом – но пока нет. Похоже фашисты, сейчас против нас все резервы, какие только можно найти, бросают. Но не ждали нас, совсем не ждали. Так что с «Ленинградом» соединимся, дайте только срок небольшой.
А в штабе фронта как-то невесело. Вроде победа сродни подмосковной, а везде ходят чуть не на цыпочках, тишина странная. Я сразу к командующему пошел, доложиться. Масюк сидел на своем месте, будто и не вставал с тех пор как я уехал.
– Привет. Что там? – кивнул я на дверь.
– Болеет, – вполголоса ответил Аркаша.
– А что стряслось-то? Врачи кончились?
– Не знаю. Не говорит ничего, что спросишь – прогоняет. Но выглядит… хреново.
Я стукнул костяшками пальцев по двери и, не дожидаясь ответа, зашел. Если плохо человеку, то зачем напрягать? Кирпонос и вправду выглядел – краше в гроб кладут. Глаза запали, кожа серая, губы сухие, потрескались, аж черные. Он отложил в сторону какую-то бумагу и спросил:
– Докладывай… и иди… сам видишь… не до того…
– А что случилось, товарищ генерал?
– Да тут, бля… такое! – вдруг хрипло выкрикнул он. – В Москве… придавило теперь… поссать не могу… третьи сутки…
– Так давайте к врачам! Что же вы… терпите здесь? – удивился я.
– Разнесут, суки, – махнул он рукой. – Все стучат наверх. Лучше сдохнуть, чем позор такой…
– Послушайте, здесь рядом, в медсанбате, хирург, – вспомнил я случай с Ильязом. – Золотые руки, что угодно сделает. Говорят, лучший на фронте. Поехали сейчас, что ж вы мучаетесь?
Видать, я попал как раз на тот момент, когда терпелка у Кирпоноса кончилась и он был согласен на что угодно, лишь бы стало чуток полегче. Через минуту я уже искал эмку командующего и собирал сопровождение.
Охрана, конечно, как в кино. Ребятам только форму поменяли, обноситься не успела, и новенькие ППШ всем выдали. Вот прямо в смазке еще, ни разу не выстрелили даже. Смотрелась эта группа товарищей, мягко говоря, немного нелепо. Но мне не до того было. Вместе с Масюком мы под руки вывели и посадили в машину командующего. Передвигался он с трудом, сильно расставив ноги и издавая мученический стон после каждого движения.
Тут и ехать было – тьфу и растереть, но машина двигалась со скоростью беременной каракатицы, будто генеральский водитель боялся расплескать что-то драгоценное.
Около палаток медсанбата я сразу увидел того хитрована, он за махорку искал врача в прошлый раз. Хромой мужик в заношенном халате, который ему был явно велик, а потому он подвернул рукава. Я выскочил из эмки, и схватил его за плечо.
– Слышь, где тут ваш доктор Граберкакеготам? Давай его быстрее сюда.
Тот повернулся в сторону сортировочной площадки и крикнул:
– Тащ майор, это к вам.
И сразу попытался чуть присесть, чтобы рука моя, значит, не держала его. Но тут приехал студебеккер с охраной, и они как черти из коробочки посыпались на землю в своей новенькой форме, как стадо придурков, и отгородили эмку с командующим от всех остальных. Впрочем, врачу, тому самому симпатичному еврею, который выписывал Ахметшина в часть, пройти дали беспрепятственно. Я санитара сам отпустил и подошел к доктору. Мог и сам его позвать, увидел же потом, он метрах в тридцати от нас стоял. Но и усталость навалилась, и случай этот… дурацкий донельзя – не заметил, и всё тут.
– Здравствуйте, там в машине комфронтом, надо его полечить.
Понятно, что военврача это обрадовало мало. Своих хлопот валом, с передка раненых везут массово, а тут еще и начальника доставили, вокруг которого хочешь не хочешь, а хороводы водить придется.
– Ведите вашего командующего за мной. И помощника моего пригласите, – кивнул он на хромого санитара.
Я вернулся к машине и мы на пару с водителем помогли Кирпоносу выбраться наружу. Впрочем, дальше он попытался идти самостоятельно, по-прежнему широко расставив ноги, будто в паху у него была привязана граната, которая может взорваться при неосторожном движении. Потом обернулся на санитара, который смотрел на происходящее, будто он тут ни при чем, так, погулять вышел.
– Ко мне! Бегом! – рявкнул я на него. Терпение и у меня кончалось.
Тот похромал к нам, довольно быстро, остановился за три шага. Вот сволочина, в игрушки играть задумал. Сейчас еще выкобениваться будет, доклад сооружать. Так что я этого хитрована опередил, приказал следовать за мной, и пошел.
В смотровой доктор быстро надел свежий халат, помыл руки, перчатки резиновые натянул. И уставился на севшего с кряхтением на топчан Кирпоноса.
– Слушаю вас, – вежливо спросил военврач.
Вот ведь зараза, а? Я бы так у генерала армии спросить не смог. Уважаю, молодец.
– Петр Николаевич, помоги, будь добр, – прокряхтел командующий, и начал расстегивать китель.
Я помог, и китель снять, и брюки стащить. А потом и подштанники. Блииииин, вот это засада! Да там у него всё багрово-синее и распухшее. Во рту почему-то собралось много слюны, которую я постарался не очень громко сглотнуть. Санитар, стоящий рядом со мной, похоже, был впечатлен не меньше моего.
– Давно? Дня три, наверное? – только и спросил доктор, так спокойно, будто распухшее до размеров футбольного мяча нечто в мужском паху – для него дело плевое и обычное.
– Да, – крякнул Кирпонос, и жалостливо добавил: – Поссать ведь даже невозможно… Сказали, ты лучший… Поможешь?
Если бы это Груберсон на меня сейчас глянул, то сомнений у него возникнуть не должно было. Впрочем, ответ оказался верным.
– Конечно, помогу, – сказал военврач. Голос прозвучал… обнадеживающе, скажем так. – Синицын, таз возьми, – начал он командовать. – Будь готов предоставить в скором времени.
Санитар споро вытащил из-под топчана простой эмалированный таз, в каких хозяйки варенье варят. С щербинкой на краю. Я почему-то на нее как уставился, так глаз и не отрывал.
– А вы, товарищ полковник, вон туда отойдите, к двери поближе, и постарайтесь не мешать мне, – и я послушал его, очень уж уверенно звучали команды. – Смотрите, – объяснил он уже командующему, – вот здесь я сейчас введу обезболивающее, потом вот тут сделаю раз…
– Быстрее, – с нетерпением прошипел Кирпонос, – потом расскажешь, что да как… Сил нет терпеть…
Блестел хромированный металл, прикладывались салфетки, руки военврача мелькали как у фокусника какого. И лицо у него было совершенно спокойное, будто не генеральский хер он режет, а сардельку в пивной. Я бы не удивился, начни он напевать себе под нос. Впрочем, времени сама процедура заняла немного.
– Отек скоро спадет, – спокойно рассказывал генералу доктор, – но сейчас мы выведем мочу катетером… Так, смажем вазелиновым маслом… Будет немного неприятно…
– Давай, суй свою трубку! – завопил Кирпонос. – Я ж лопну сейчас… Ой, хорошо, тааак, дааа!
Санитар успел подставить под свисающий конец резиновой трубки таз, и туда тут же полилась нескончаемая струя. Я не к месту вспомнил анекдот на эту тему и чуть не улыбнулся. Глядя на светлеющее лицо командующего, от удовольствия прикрывшего глаза, и сам начнешь лыбиться. Но лучше не надо.
– Соловьев, пить… – прохрипел Михаил Петрович и с невероятной жадностью опорожнил полную флягу. Как знал, две взял. У него вода, наверное, до желудка не доходит, по дороге вся всасывается. – Еще, – уже более уверенным голосом произнес он, подавая мне опустевшую посуду.
Вторую флягу он прикончил с остановками. Сбил жажду немного. Потом еще отпаиваться будет, конечно, но это потом.
– Сейчас я извлеку катетер, – объяснил доктор, не обращающий внимания на происходящее. – Перевязку ежедневно, я напишу с чем. Алкоголь и половые сношения до снятия швов не рекомендую.
– Петр Николаевич, одежду подай мне! – скомандовал генерал почти обычным, разве что чуть сипловатым голосом. – Запиши доктора и помощника, наградим после. Помоги штаны застегнуть! Когда же это кончится… Всё, не задерживайся, – и ушел, не прощаясь, так же враскоряку, но уже самостоятельно.
Я записал. Военврач второго ранга Иохель Моисеевич Гляуберзонас и красноармеец Синицын Сидор Иванович. Боже, что за фамилия? В финотделе, наверное, в две строчки пишут, чтобы за графу не вылезало. Хотя у Крестовоздвиженского, который нам маскировку делал в Киеве, подлиннее будет всё-таки.
Пока записывал в машине фамилии, раздался крик «Воздух!». И сразу же «Бам-бам-бам» – начали падать бомбы.