Том 3. Рассказы 1917-1930. Стихотворения - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 86
Стихотворения
Элегия
Когда волнуется краснеющая ДумаИ потолок трещит при звуке ветерка,И старцев звездный хор из лож глядит угрюмоПод тенью фиговой зеленого листка;Когда кровавою росою окропленный,Румяным вечером иль в утра час златой,Зловещим заревом погрома озаренный,Мне Крушеван кивает головой;Когда министр, почуявший отвагуПеред своим восторженным райком,Какую-то таинственную сагуЛепечет мне суконным языком, —Тогда смиряется души моей тревога,И, затаив мечты о воле и землеИ истребив морщины на челе,Сквозь потолок я вижу бога.Мотыга
Я в школе учился читать и писать.Но детские годы ушли.И стал я железной мотыгой стучатьВ холодное сердце земли.Уныло идут за годами года,Я медленно с ними бреду,Сгибаясь под тяжестью жизни — туда,Откуда назад не приду.Я в книгах читал о прекрасной стране,Где вечно шумит океан,И дремлют деревья в лазурном огне,В гирляндах зеленых лиан.Туда улетая, тревожно кричатЛюбимцы бродяг — журавли…А руки мотыгой железной стучатВ холодное сердце земли.Я в книгах читал о прекрасных очахКрасавиц и рыцарей их,О нежных свиданьях и острых мечах,О блеске одежд дорогих;Но грязных морщин вековая печатьРастет и грубеет в пыли…Я буду железной мотыгой стучатьВ железное сердце земли.Я в книгах о славе героев узнал,О львиных, бесстрашных сердцах;Их гордые души — прозрачный кристалл,Их кудри — в блестящих венцах.Устал я работать и думать устал,Слабеют и слепнут глаза;Туман застилает вечернюю даль,Темнеет небес бирюза,Поля затихают. Дороги молчат.И тени ночные пришли…А руки — мотыгой железной стучатВ холодное сердце земли.Единственный друг
Верочке
В дни боли и скорби, когда тяжелоИ горек бесцельный досуг, —Как солнечный зайчик, тепло и светлоПриходит единственный друг.Так мало он хочет… так много даетСокровищем маленьких рук!Так много приносит любви и забот,Мой милый, единственный друг!Как дождь, монотонны глухие часы,Безволен и страшен их круг;И все же я счастлив, покуда ко мнеПриходит единственный друг.Быть может, уж скоро тень смерти падетНа мой отцветающий луг,Но к этой постели, заплакав, придетВсе тот же единственный друг.«За рекой в румяном свете…»
За рекой в румяном светеРазгорается костер.В красном бархатном колетеРыцарь едет из-за гор.Ржет пугливо конь багряный,Алым заревом облит,Тихо едет рыцарь рдяный,Подымая красный щит.И заря лицом блестящимСпорит — алостью луча —С молчаливым и изящнымОстрием его меча.Но плаща изгибом чернымЗаметая белый день,Стелет он крылом узорнымНабегающую тень.Первый снег
Над узким каменным дворомЦарит немая тишь.На высоте, перед окном,Белеют скаты крыш.Недолгий гость осенней мглыПокрыл их, первый снег,Гнездя на острые углыПушистый свой ночлег.Он мчится в воздухе ночномКак шаловливый дух,Сверкает, вьется за окномЕго капризный пух.И скользкий камень мостовой,И оголенный садОн схоронил бесшумно в свойСеребряный наряд.Пусть завтра он исчезнет, пустьРастает он чуть свет;Мне сохранит немая грустьЕго мгновенный след;Волненья девственных надеждЯ провожу, смеясь,Как белизну его одежд,Затоптанную в грязь.Военный летчик
Воздушный путь свободен мой;Воздушный конь меня не сбросит,Пока мотора слитен войИ винт упорно воздух косит.Над пропастью полуверстыСлежу неутомимым взоромЗа неоглядным, с высотыГеографическим узором.Стальные пилы дальних рекБлестят в отрезах желтых пашен.Я мимолетный свой набегСтремлю к массивам вражьих башен.На ясном зареве небесПоет шрапнель, взрываясь бурно…Как невелик отсюда лес!Как цитадель миниатюрна!Недвижны кажутся отсельПолков щетинистые ромбы,И в них — войны живую цель —Я, метясь, сбрасываю бомбы.Германских пуль унылый свистМеня нащупывает жадно.Но смерклось; резкий воздух мглист,Я жив и ухожу обратно.Лечу за флагом боевымИ на лугу ночном, на русском,Домой, к огням сторожевым,Сойду планирующим спуском.Военный узор
Выступление
Волнуя синие штыки,Выходят стройные полки.Повозки движутся за ними,Гремя ободьями стальными.В чехлах орудий длинный ряд,Лафеты, конницы отряд,Значки автомобильной роты,И трубачи, и пулеметы,Фургоны Красного Креста —Походной жизни пестрота.Дорога
За перелеском лес угрюмый.За лесом поле. Средь ракитРека осенняя блестит,И, полон боевою думой,С солдатом шепчется солдат: «Назавтра битва, говорят…»Привал
Дымится луч; бросают тениУступы облачные гор;Стрелок, в траву став на колени,Разжечь торопится костер.А там — стреноженные кони,Походный залучив уют,Траву росистую жуют.У котелка гуторят: «Ноне Чайку попил, поел — да спать…Заутра немца донимать».Палатка
Офицера, услав секреты,Сидят в палатке при огне,И двигаются силуэтыНа освещенном полотне.«Вперед продвинулись отлично,А флангом влево подались,Австрийцы живо убрались».«Ложитесь, юноша, ложитесь!Кто знает — завтра…»«Не дразнитесь,Обстрелян, ко всему готов…Позвольте спичку, Иванов…»Ночь
В ночной дозор идут пикеты.Все спит. Загадочна луна.Во сне все тот же сон: война.Ночные тени… Полусветы.Печальный крик лесной совыДа храп усталой головы…Бой
Орудие, в ударе грома,Дымясь, отпрянуло назад.Визжа, уносится снарядИ брызгами стального ломаКрушит сверкающий окоп.Пылает бой… Воздушных троп,Гранат чужих не замечая,Спеша, огонь огнем встречая,Артиллеристы у орудий,В пылу поймать успев едваКоманды резкие слова,Как черти… Тяжко дышат груди,Лафета скрип и стали звон,Шипенье пуль, сраженных стон,Земля и кровь, штыки и гривы,Шрапнели яростные взрывы —Слились в одно… И стал слабейОгонь германских батарей.Отрывок из Фауста
Фауст
Мне скучно, бес.Мефистофель
Невесело и мне.Фауст
К Ауэрбаху что ль?Мефистофель
Сомнительно, — занеИссякли се детва.Денег нет в мошне.В аду не верят в долг, учли момент печальный.Хотя я черт, — но черт национальный.Фауст
Ну, к Маргарите?Мефистофель
В Ревеле онаМатчиш танцует коммерсантамИ, кажется, пьяна.Ее вчера с немецким адъютантомЯ видел в Мюнхене, а давеча — в Нанси,На крыше, с телеграфом;Работает не за одно «мерси»С каким-то — черт их унеси! —Международным графом.Фауст
Что там чернеет? Посмотри!Мефистофель
Корабль германский трехмачтовый,На мину налететь готовый;На нем мерзавцев сотни три,Портрет Вильгельма, сухари,Воды холодной сто ушатовДа груз немецких дипломатов.Фауст
Всё утопить!Звери о войне
Медведь
Вчера охотники стрельбу по мне открыли,Да как! Не пулями, а сундуками били!Я, знаете, дремал;Вдруг, в полуночный час, «трах, трах!» —Запело здорово в ушах.От страха я упал.Куда ни повернись — все «бум!» да «бум!».Побрел я наобум.Меж тем — то сбоку трахнет,То чуть не под носом, визжит, свистит и пахнетУжасной гарью. Наконец, прошлоСметенье леса; в норму все вошло.Иду я перелеском,Смотрю: охотник спит, ружье играет блеском…Затрясся я — однако подошел,Обнюхал… Мертв он был, — я мертвеца нашел!Ну, думаю, попал в себя случайно!Однако ж подозрительная тайнаЯвилась далее: здесь много было ихВсе мертвых и в крови — охотников таких…Белка
А белка, ворочая шишку,Пропела кокетливо мне:«Я этого бедного мишкуВполне понимаю, вполне!Теперь шутники, для потехи,Лес темный исследовав весь,Свинцовые стали орехиНам, белкам, разбрасывать здесь.Но странно смотреть на иногоБредущего тут шутника, —Когда он упал, и немногоДрожит, замирая, рука…Он в полости нежной и зыбкойБледнея отходит ко сну.И смотрит с застывшей улыбкой,Как я пробегаю сосну».Блоха и ее тень
Вольное подражание г-ну Штирнеру в его произведении «Единственный и его достояние»
Блоха скакнула на два фута…Вот красота!Блохой счастливая минутаПережита!Но кто-то черненький, с ней рядом,Свершив прыжок,Как и она, виляет задомИ чешет бок…Вот огорченье! Вот тревога!Блоха — дуплет,Четыре фута… Слава богу —Нахала нет?!Блоха косится… побледнела…Ах! Что за черт?!Тень тут и заслонила тело,Побив рекорд…Да, на полкорпуса отсталаМоя блоха!Клопы смеются: «Проскакала!Хи-хи! Ха-ха!»И вот — прыжок восьмифутовыйГотова снесть, —Блоха пустилась в риск фартовый,Спасая честь;Но сверхнадрыва рой блошиныйЕй не простил…«Блохой, мол, будь, а не машиной!»И умертвил.Сердечный вздох печально бросилНад трупом сим…Капут блохе… Прощенья просимЗасим…Дон-Кихот
(Гидальго-поэма)
Нет! Не умер Дон-Кихот!Он — бессмертен; он живет!Не разжечь ли в вас охотуУдивиться Дон-Кихоту?!Ведь гидальго славный жив,Все каноны пережив!Каждый день на РосинантеЭтот странный человек,То — «аллегро», то — «анданте»,Тянет свой почтенный век.Сверхтяжелую работуРок дал ныне Дон-Кихоту:Защищать сирот и вдовБыл герой всегда готов,Но, когда сирот так многоИ у каждого порогаВ неких странах — по вдове,Дыбом шлем на головеМожет встать — при всем желаньиБыть на высоте призванья.А гидальго — телом хил,Духом — Гектор и Ахилл.Он, к войскам не примыкая,Не ложась, не отдыхая,Сам-один — везде, всегда,Где в руке его нужда;Где о подвиге тоскуют —Дон и Россинант рискуют.Колдунов на удивленьеПроизводит вся земля;Век шестнадцатый — в сравненьиС нашим веком — просто тля.О старинном вспомнить странно,Дети — Астор и Мерлин;Вот лежит в заре туманной —Злой волшебник Цеппелин;Дале — оборотней туча,Изрыгая с ревом сталь,Тяжковесна и гремуча,На колесах мчится вдаль.И — подобие дракона —(а вернее — он и есть!)Туча мрачная тевтонаОтрицает стыд и честь.Там — разрушены соборыЧерной волей колдуна,Там — везут солдаты-ворыПоезд денег и вина;Там — поругана девица,Там — замучена жена,Там — разрушена больница,И святыня — свержена!А гидальго Дон-КихотПродолжает свой поход.То разбудит часовогоОт предательского сна,То эльзасская короваИм от шваба спасена;То ребенку путь укажетОн к заплаканной семье,То насильника накажет,То проскочет тридцать льеПод огнем, с пакетом важным,То накормит беглеца,То в бою лихом и страшномВ плен захватит наглеца…Очень много дел Кихоту;Там он — ранен, мертв он — тут;Но — пошлет же Бог охоту —Воскресает в пять минут!Так, от века и до века,Дон-Кихот — еще не прах;Он — как сердце человекаВ миллионах и веках.О чем пела ласточка
Как-то раз в кругу семейном, за вечерним самоваромЯ завел беседу с немцем — патриотом очень ярым.Он приехал из Берлина, чтобы нам служить примером —С замечательным пробором, кодаком и несессером.Он привез супругу Эмму с «вечно женственным», в кавычках,С интересом к акушерству и культурностью в привычках.Разговор как подобает все вокруг культуры терся…На германском идеале я застенчиво уперся.Снисходительной усмешкой оценив мою смиренность,Он сказал: «Мейн герр, прошу вас извинить за откровенность,Чтоб понять вы были в силах суть культурного теченья,Запишите на блокноте золотое изреченье.Изреченье — излеченье от экстаза и от сплина:Дисциплина — есть культура, а культура — дисциплина.Дети, кухня, кирха, спальня — наших женщин обучают;Дисциплина, кайзер, пфенниг — им в мужчинах отвечают.Идеал национальный мы, конечно, ставим шире:От Калькутты до Марселя, от Марселя до Сибири.Вы народ своеобразный, импульсивно-неприличный,Поэтически-экстазный и — увы — нигилистичный.Гоголя и Льва Толстого изучал я со вниманьем…Поразительно! Писали с несомненным прилежаньем…»Я пустил в него стаканом (ты б стерпеть, читатель, смог ли?).Он гороховые брюки подтянул, чтоб не подмокли.И, картинно улыбаясь, молвил: «Пятна от тэинаВыводить рекомендую только с помощью бензина».P. S. Стиль подделываю Гейне с тем намеком, что за ВислойСей талант великолепный признают с усмешкой кислой.А поэтому полезно изучать, для просвещенья:В людоедских прусских школах все его произведенья.Эстет и щи
Басня
Однажды случилось, что в неком эстетеЗаснула душа.Вздремнула, заснула и в сне потонула,Забыв все на свете,Легонько и ровно дыша.Здесь следует оговориться,Пока душе эстета спится:Что значит, собственно, эстет?Ответ:Эстет — кошмарное, вульгарное созданье,Природы антраша и ужас мирозданья.Он красоту — красивостью сменил,Его всегда «чарующе» манилМир прянично-альфонс-ралле картинок,Альбомов и стихов, духов, цветов, ботинок;Его досуг — о женщине мечты;Его дневник — горнило красоты;Штаны — диагональ, пробор — мое почтенье,Излюбленный журнал, конечно, «Пробужденье»…Короче говоря —От января до января —Ходячая постель, подмоченная гнильюС ванилью.Словцо в сердцах, читатель, сорвалось,АвосьЕго редактор не заметит,Сквозь пальцы поглядит… иль так… в уме отметит.Ну, далее… Эстета на войну Берут; стригутпробор, отвозят за Двину,За Вислу — и пошло. Эстет зубную щеткуМолитвенно хранит и порошка щепоткуОт крыс, клопов и блох. И зеркальце при немПоследний дар души, что ночью спит и днем.Эстетово в окопах телоОбтерлось, наконец, и кашу лупит смело,Хоть ранее поворотило б носОт рубленных котлет (от отбивных — вопрос).Однажды, после перехода,К позиции подъехала подводаС походной кухней. Хлещет щи эстет…Проснулась вдруг душа, скорбит, а он в ответ:«Коль щей не буду есть — умру, прощай, красивостьСмири, душа, спесивость!»Тогда души услышал он слова:«Пустая голова!О том лишь я скорблю, что щей осталось мало,А то я б за двоих душевно похлебала!»Мораль обязан я сей басни показать:Щи были хороши; душа же — как сказать?..Письмо литератора Харитонова к дяде в Тамбов
Я, милый дядя, безутешен,Мое волнение пойми:Военным я рассказом грешен:«О немце, — написал, — в Перми»…Я пал, и пал довольно низко,И оправданий не ищу;Пал как голодная модисткаС желудком, воззванным к борщу.Пусть те, кто в этом черном делеГотовы благосклонно ржать,Кричат, что нужно в черном телеЛитературу содержать!Пиши, журнальный пролетарий,«Окопы» эти — без числа,Но рассмотри, какой динарийТебе фортуна поднесла.Конечно, в повседневном звонеОн принесет насущный прок,Но обожжет тебе ладониИ в горле встанет поперек.Ведь эта подлая монета,Оплата скромных жвачных блюд,Цена бифштекса и омлета —Мзда за невежество и блуд.Когда ты, черт, сидел в траншее?Когда в атаку ты ходил?Ты только, не жалея шеи,В энциклопедии удил!Я, дядя, пал довольно низкоИ оправданий не ищу,Но, опростав борщную миску,Пищеварительно дышу.А тем, кто сделал из искусстваКолючей проволоки ряд,Все человеческие чувстваПроклятье черное вопят.Порыв
Судомойка из трактира,Прочитав лихой роман:«Дон-Формозо и Эльвира», —На пятак взяла румян.Перед зеркалом постой-ка,Горемыка-судомойка!Щеки бледные накрась,Не ударь портретом в грязь!Вышла… Где ты, Дон-Формозо,Ночью спившийся в бреду?Приходи с мечом и розой.Я тебя, Эльвира, жду.Встреча. Галстучек. Цепочка.Котелок. Пенсне. Усы.«Дон» забыт, и злая точкаКроет стыдные часы.Критик, взглядом бойким, смелым,Рассмотрев себя на свет,Вдруг нашел, что в общем, в целомОн не критик, а поэт.Дело в шляпе. Вот поэмаШевелится в голове:Как шпионка-немка ЭммаС горя топится в Неве.Пишет, а рука привычноОтмечает на полях:«У NN'a неприличноИздан желтый альманах;С.А.Б. не знает быта;Л.К.К. украл сюжет;Из готового корытаПьет такой-то вот поэт…»Глядь, набросана статейка,«Эмма» где-то в стороне,И безрадостен, как вейка,Добролюбов на стене.Не ищите здесь морали,Надо всем никто, как бог;Мы бесхитростно писалиС легкой помощию ног.Работа
Каждый день, по воле рокаЯ, расстроенный глубоко,За столом своим сижу,Перья, нервы извожу.Подбираю консонансы,Истребляю диссонансы,Роюсь в арсенале темИ строчу, строчу затем.Где смешное взять поэту?Уязвить кого и как?«Минну»? «Карла»? «Турка»? «Грету»?Или бюргера колпак?Но теперь по белу светуТо высмеивает всяк.Есть «удушливые газы».Можно высмеять бы их,Но, припомнив их проказы,Я задумчиво притих:Слишком мрачные рассказыДля того, чтоб гнуть их в стих.Хорошо. Войны не трону.Но, желая гонорар,Я пошлю «Сатирикону»Мелочную злобу в дар.И, имен не называя,Всех приятелей своихТак облаю, лая, хая,Что займется дух у них.Тот — бездарен; этот — грешен;Этот — глуп; а этот — туп;Этот — должен быть повешен;Этот — просто жалкий труп.Только я — идейно честен,Сверхталантлив и красив,Только мне всегда известенВдохновения прилив!Храбрый я, — Аника-воин!Вы — прокисли? Ничего…Всяк трудящийся достоинПропитанья своего…Снопы
Последний раз сверкнул над хлебом серп.Последний сноп подобран у коряги.Жнецы ушли. У серебристых вербБлестит луна. Тревожно спят овраги.Как павшими, усеяны поляСнопами грязными, их колосом лучистым.Тяжелый труд. Тяжелая земля.Тяжелый вздох под горизонтом мглистым.Оборванный, без шапки, босикомБродил помешанный, шепча свои заклятья,И на меже, невидимый, тайкомК снопам простер безумные объятья.Он не взял у деревни ни зерна.Зачем ему? Задумчивая гостья —Луна — во власти голубого сна, —Взял васильки и разбросал колосья.Истоптан хлеб, поруган тяжкий труд,А васильки завязаны снопами.Усталые, к заре теперь придут,Твердя: «Нечистый подшутил над нами».О поле, поле! Или никогдаТы не возьмешь на рамена иныеВ одной руке — веселый вздох трудаИ хлеб земной, и васильки земные?Спор
Аэростат летел над полем смерти.Два мудреца в корзине спор вели.Один сказал: «Взовьемся к синей тверди!Прочь от земли!Земля безумна; мир ее кровавыйНеукротим, извечен и тяжел.Пусть тешится кровавою забавой,Сломав ограду, подъяремный вол!Там, в облаках, не будет нам тревоги,Прекрасен мрамор их воздушных форм.Прекрасен блеск, и сами мы, как боги,Вдохнем благой нирваны хлороформ.Открыть ли клапан?» «Нет! — второй ответил. —Я слышу гул сраженья под собой…Движенья войск ужель ты не приметил?Они ползут как муравьиный рой;Квадраты их, трапеции и ромбыЗдесь, с высоты, изысканно смешны…О, царь земли! Как ты достоин бомбы,Железной фурии войны!Ужель века неимоверных болей,Страданий, мудрости к тому лишь привели,Чтоб ты, влекомый чуждой волей,Лежал, раздавленный, в пыли?!Нет, — спустимся.Картина гнусной свалки,Вблизь наблюденная, покажет вновь и вновь,Что человечеству потребны палки,А не любовь».Петроград осенью 1817 года
Убогий день, как пепел серый,Над холодеющей НевойНесет изведанною меройНапиток чаши роковой.Чуть свет газетная тревогаВолнует робкие умы;Событьям верную дорогуУже предсказываем мы.И за пустым стаканом чая,В своем ли иль в чужом жилье,Кричим, душ и сердец вскрываяРоскошное дезабилье.Упрямый ветер ломит шляпу,Дождь каплей виснет на носу;Бреду, вообразив Анапу,К Пяти углам по колбасу,К витринам опустевших лавок,Очередям голодных бабИ к рыночным засильям давокПрикован мыслью, будто раб.Ползут угрюмые подводы;Литейный, Невский — ад колес;Как средь теченья, ищут бродыРастерянные пешеходы;Автомобиль орет взасос,Солдат понурые шинелиМчит переполненный трамвай;Слышны мотоциклеток трелиИ басом с козел: «Не зевай!»У сквера митинг. Два солдатаСтращают дачника царем…Он говорит: «Былым огнемСтуденчества душа богата…Царя я не хочу, но все жНесносен большевизма еж».В толпе стесненной и пугливойОгнями красными знаменПод звуки марша горделивоИдет ударный батальон.Спокойны, тихи и невзрачныРяды неутомимых лиц…То смерти недалекой злачныйПосев неведомых гробниц…Самоотверженных лавина,Дрожит невольная слеза,И всюду вслед стальной щетинеДобреют жесткие глаза…Рыдай, петровская столица,Ударов новых трепещи,Но в их угрозе как орлицаВоскрылий бешеных ищи.Библиотека русской классики.Сама себе служи наградой,Коня вздыбляя высоко,И вырви с болью как с отрадойСтрелы отравленной древко.Мелодия
Фрегат, за тридевять земельСвершив свой путь, присталК вечерней гавани и рейЕще не опускал.Еще вечерних фонарейМатрос не зажигал.На рейде, бросив якоря,Став бушпритом на Юг,Он, мощью, вид имел царяСреди покорных слуг —Шхун, барок, бригов… и заряПрочла названье — «Друг».— Эй, эй, на корабле! — вскричалХмельной как дым матрос —Какой сюда вас ветер мчалИ в гавань как занес?Я раньше вас не примечал,Ответьте на вопрос.Но тих, как серафима взор,Был звездный рейд вдали,И в гавань огненный узорБросали корабли,И в реях пел воздушный хорО красоте земли.Матрос упрямый, как дитя,Мотая головой,Упорно говорил: «ХотяЯ только рулевой,Но поднимаю не шутяСвой вымпел боевой!Я говорю… фюить… фюить,Ваш такелаж мудрен…Когда вы будете грузить?Когда и сколько тонн?И… это самое… фюить,Я пьян, но я умен».И слышал он, поняв едва(Иль грезилось ему)Ночные тихие слова,Прорезавшие тьму:«Морей блаженна синеваФрегату моему.Но я в игре веселой дняВ огне небесных риз,Когда штурм-трос ползет звеняИ в парус хлещет бриз,Возьму от вас, навек храня,Прекрасную Таис.Звездой рожденная цвести,Она, свежее роз,Со мною, на моей груди,В венках из нежных косУйдет от вас навек…Прости,Прости меня, матрос!»Дайте
Дайте хлеба человеку,Человек без хлеба — волк,Ну — и хлеб без человекаНебольшой, конечно, толк.Дайте чаю, он полезен,Бодрость будит, гонит сон.Утомлению любезенИ тоске приятен он.Сахар с чаем неразлучен,Дайте сахару, вобще!Без него желудок скучен,Монпансье ему — вотще…Дайте мяса, — в нем таитсяИ кузнец, и кирасир…В нем невидимо струитсяСильной жизни эликсир.Дайте яиц, масла, гречки,Проса, полбы и пшена,Чтобы нервность нашей речиВдруг была укрощена.Чтобы жизнь, взлетая шире,Обернулась — нам в удел —Не картошкою в мундире —А богатой жатвой дел!Буржуазный дух
Я — буржуа. Лупи меня, и гни,И режь! В торжественные дни,Когда на улицах, от страха помертвелых.Шла трескотня —В манжетах шел я белых.Вот главное. О мелочах потом,Я наберу их том.Воротничок был грязен, но манжетыНедаром здесь цинично мной воспеты:Белы, крахмальны, туги…Я — нахал,Нахально я манжетами махал.Теперь о роскоши. Так вот: я моюсь мылом.Есть зеркало, и бритва есть, «Жиллетт»,И граммофон, и яблоки «ранет»,Картины также «Вий» и «Одалиска».Да акварель «Омар», при нем сосиска.Всего… все трудно даже перечесть:Жена играет Листа и Шопена,А я — с Дюма люблю к камину сестьИль повторить у По про мысль Дюпена;Дюма дает мне героизм и страсть,А Эдгар По — над ужасами власть.У нас есть дети, двое… Их мечта —Бежать в Америку за скальпами гуронов.Уверен я, что детские устаЛепечут «Хуг!» не просто, нет. Бурбонов,Сторонников аннексий я растил!Молю всевышнего, чтоб он меня простил.Мы летом все на даче. ОзеркиВолшебное, диковинное место;Хотя цена на дачу не с руки,И дача не просторнее насеста,Но я цинично заявляю всем:На даче! Ягоды! В блаженстве тихом ем!!!Вот исповедь. Суди. Потом зарежь.Я оправданий не ищу, не надо.К «буржуазности» я шел сквозь «недоешь»,Сквозь «недоспи», сквозь все терзанья адаРасчетов мелочных. Подчас, стирая сам,Я ужинал… рукою по усам.Я получаю двести два рубля,Жена уроками и перепиской грабит,Как только носит нас еще земля?!Как «Правда» нас вконец не испохабит?!Картины… книги… медальон… дрова!Ужасная испорченность… ва-ва!Упорны мы! Пальто такое «лошь»Со скрежетом купили, хоть рыдали;За «Одалиску» мерзли без калош,А за «Омара» полуголодали.Вопще, оглох наш к увещаньям слух…Елико силен буржуазный дух!Реквием
Гранитных бурь палящее волненье,И страхом зыблемый порог,И пуль прямолинейных пенье —Перенесли мы, — кто как мог.В стенных дырах прибавилось нам неба,Расписанного тезисами дня;Довольны мы; зубам не нужно хлеба,Сердцам — огня.Истощены мышленьем чрезвычайно,Опутаны мережами программ,Мы — проповедники в ближайшей чайнойИ утешители нервозных дам.До глупости, до полного бессильяДо святости — покорные ему,Бумажные к плечам цепляя крылья,Анафему поем уму.Растерянность и трусость стали мерой,Двуличности позорным костылемМы подпираемся и с той же в сердце веройДругих к себе зовем.Свидетели отчаянных попытокСостряпать суп из круп и топора —Мы льстиво топчемся, хотя кнута и пытокПришла пора.И крепкий запах смольнинской поварниНам потому еще не надоел,Что кушанья преснее и бездарнейКто, любопытный, ел?О, дикое, безжалостное время!Слезам невольным даже нет русла,Как поглядишь — на чье тупое темяВода холодная спасительно текла!Лет через триста будет жизнь прекрасной,Небесный свод алмазами сверкнетИ обеспечен будет — безопасныйВ парламент — вход.Отставший взвод
В лесу сиял зеленый рай,Сверкал закат-восход;В лесу, разыскивая путь,Бродил отставший взвод.День посылал ему — тоску,Зной, голод и… привет;А ночь — холодную росу,Виденья, сон и бред.Блистала ночь алмазной тьмой,Трещал сырой костер;Случалось — в небе пролеталОгнистый метеор,Как путеводная звездаВ таинственную даль,Чертя на жадном сердце след,Далекая печаль;А в серебре ночной реки,В туманах спящих водСиял девичьих нежных лицВоздушный хоровод.В дыму над искрами вилисьНочные мотылькиИ изумрудный транспарантЧертили светлячки;И гном, бубенчиком звеня,Махая колпаком,Скакал на белке вкруг сосны,Как на коне верхом;И филин гулко отвечалДокладам тайных слуг:«Я здесь людей не примечал;Теперь их вижу… Хуг!»Всех было десять человек,Здоровых и больных;Куда идти — и как идти —Никто не знал из них.И вот, когда они брелиВ слезах последних сил,Их подобрал лесной разъезд,Одел и накормил,Но долго слышали ониДо смерти, как во сне,Прекрасный зов лесных озерИ гнома на сосне.Искажения
Звезда покатилась…Это мы рассмешили ее.Глубже ночь опустилась,Развеселое ныне житье!Наступило молчанье:Тихий ангел над домом летел,А к тому — примечанье:Дом был — морг, а жильцы — не у дел.Поперхнулся хозяин:Значит, гости идут за двором;Значит, к Авелю КаинПрибежит с топором.Движение
Праща описывает круг, —Смеется Голиаф;Праща описывает круг, —Повержен Голиаф;Праща описывает круг, —Но умер Голиаф.Давид играет и поет, —Безумен царь Саул;Давид играет и поет, —Задумчив царь Саул;Давид играет и поет, —Спит, грезя, царь Саул.Мечта разыскивает путь, —Закрыты все пути;Мечта разыскивает путь, —Намечены пути;Мечта разыскивает путь, —Открыты все пути.Сон
На границе вод полярных, средь гигантских светлых теней,Где в горах, среди гранита, гаснут призраки растений,Реют стаи птиц бессонных; улетают, прилетают,То наполнят воздух свистом, то вдали беззвучно тают.Им в пустыне нет подобных ярким блеском оперенья;Дикой нервности полета нет средь птиц иных сравненья;А они живут без пищи, никогда гнезда не строя;И пустыня их волнует грозной вечностью покоя.Если льдины раздвигает киль полярного фрегата —Стаи бережно проводят и напутствуют собратаИ, его снастей коснувшись драгоценными крылами,Средь гигантских светлых теней исчезают с парусами.