Профессор же, руки под горлом скрестив, уронил на них бороду; и две морщины, скрестяся, с чела, как мечи, поднялись и чернели висящей угрозой, измеривая, какою мерою мерить.
И прямая спина, провисавшая фалдами к полу, сломалась у шеи, когда он, насупясь, увидел свечу на столе; тогда нос, как крылами, бровями взлетел, отделяясь от лба, задрожав, схватил свечку, которую видел зажженной, чтоб ей размахнуться и пламя всадить в остеклелый, как у судака, — этот глаз.
Но —
— заплакал корнет-а-пистон; барабанными палками забалалакали балки; заухали трубами — в тявк отделенный, и шавк сапогов, набухающих в снеге:
— Расправа — неправая!
Не разразился, утратив усы в бороде и морщины свои потеряв, потому что —
— и Авель, став Каином, Каина, ставшего Авелем, тою же мерой убивши, — убийству подвергнется; видел очами души, как два тела, себя догоняя по кругу, бежали друг к другу сюда, чтобы здесь, за порогом, — пройти: друг чрез друга!
Как солнце, играющее на заре, глаз слезою разыгрывался:
— Я и ты!
Свои руки развел точно поп, на алтарь выходящий; качаясь лопатками, дважды шагнув поясницею, выбросил над головою скрещенные руки; и после скрещеньем ладоней слетел, чтобы видеть сквозь пальцы им воображаемую голову и чтобы глаз ослепительный головоногого чудища, —
— глаз осьминога, слезой овлажняяся, —
— стал человеческий глаз! Свечка выпала.
— Я — это ты!
А слеза, подрожав на щеке, самоцветом скатилась в провалы телес разделявшихся; не балалакали балки; и провопиявшие камни молчали; но тявк голосов ее слышался: —
— где-то отряд пехотинцев прошел.
За спиною стоял его сын, с задрожавшей челюстью, чувствуя, как разделялись составы его, —
— потому что —
— родной, одноглазый старик сумасшествовал над местом собственных пыток.
— Теперь мы прочтем оборотную сторону этой страницы, — шептался, вздираясь усами, профессор, —
— Иван!
Потащился, лопатками дергая голову и поясницей бросая стучавшие ноги, — под стену, откуда из красного крапа и желтых, и черных схватившихся лап его звезды рождающий глаз перенесся на блесках, — увидеть.
Увиделось; —
— он, —
— над столом вычисляет какое-то «пси», угрожающее городам, паровозным котлам, броненосным эскадрам; довычислил: осуществилась возможность разгрома, — котлов, городов, броненосных эскадр.
Ну, а — он?
Добродушно надчесывал спину; и думал о Наденьке:
— Пси!.. Плюс…
— Скажите пожалуйста!..
— Кси!
Как? И — только? —
— Еще, —
— подмаршевывал, перетирая ладони:
— Так-с, сударь мой, — так-с: переверт всего дела военного! — Было ли сказано? Было. —
— Так был он убийцею — не городов, паровозных котлов, броненосных эскадр — человеков.
Колено свое положив на колено, хватал двумя пальцами крашеный клок бороды, похохатывал тихо в усы над —
— детьми, над еще не рожденными, но обреченными в ряде веков разрываться под действием «пси»: —
— год тринадцатый: осень!
— Так где ж была совесть?
Как не наложил на себя он руки?
Лоб, как камень, дробящий пустые скорлупы, раздрабливал — собственный лоб, сотрясением мозга грозя… задрожавшему Мите, который —
— схватился за лоб, отступая с порога: за дверь.
— Кто ж преступнее?
Носом стеная, схватяся руками за голову, вздернувши плечи, качнулся отчаянно, наискось, сняв с головы свою голову, точно стеклянный футляр, его шваркнул о пол, чтоб — разбилась она; руки сжав, стиснув пальцы, качался своей бородой над раскоканным прошлым:
— Убийцы — мы: все!
Митя вздрогнул, схватился за голову, всхлипывал под прорастающий голос профессора:
— На основаньи какого ж закона?
— Механики! — путался «тот», кем он был.
— Так с механикой — можно; а так, как тебя убивали — нельзя? Скопом — можно, поодиночке — нельзя?
И себя переживши убийцей, склонясь над убийцей своим, его видя у ног, локоть свой на ладонь, чтоб в другую ударился лоб, точно камень.