— Ну, разговор, — на часы!
А профессор, схватив разрезалку, кидался на красные крапы ей, точно мечом.
Куда — борную?
И… где… —
— уборная?
— Жизнь, — раздавалось из светлых колечек.
— Слова-с!
— Не скелет рычагов, говоря рационально; — лупил разрезалкой себе по ладони профессор, шарча от стены до стеньг, — жизнь — в толкающем мускуле, в силе химической.
С силой толкался.
— А не в плечевом рычаге, — эдак-так, — Никанор заюрчил меж носами спиралью свиваемой.
— Ты не мешай, в корне!
— Мненье имею и я, — улепетывал в ряби в рдянь брат от брата, откуда шарчил (руки — за спину) красный жилет из-под дымной завесы, в которой, как дальними пачками выстрелов, горлило горло:
— Э… э…
Голова закружилась: и пырсни, и пестри, и порх Ника-нора, и поханье трубки.
Как белочка, беглым бежком, с перевертом: рукой теневой — по теням, по носам теневым и по кубовым кубикам; переставляла предметы средь желтых горошиков, карих колечек, ковровых кругов!
И просила глазами Терентия Титыча Киерко (иль — Николай Николаича) прекратить этот, спор; даже: с юным задором к нему приступив, перетаптывалась, и смешная, и маленькая, вздернув круглую мордочку.
Где там?
В сердцах носом — в угол: казалось, что ситцы сорвет; и морщинки, как рожки, наставились с лобика в этот отчаянный лай:
— Равномерность трудов!
— Параллельность равно отстоящих и равных друг другу движений!
— Инерция?
— Ну-те-с: итог?
— Энтропия!
— А Киерко цели имеет какие-то!
Склоном лица с отворотом на руку, поставленную острым локтем на спинку, она замерла, как без чувств: в складки платья зеленого:
— Господи!
— Жизнь… — с кулаками.
— Лишь там… — по носам.
— Где… — за носом летал разрезалкой, — комплекс!
— Не валентность, — за разрезалкой ноги бежали.
— Она — в перекрестном, — крест-накрест рубил он.
— А не в равномерном движеньи колес, параллельно разложенных! — лаял из пламенных лап.
Как вертящийся гиппопотам, затолкался плечом, прирастающим к уху, —
— в «так чч-то!».
— Не мешай!
Завертелись на черненьком ситце лиловые кольца из кубовых кубиков, — пырснь, на которой, хохлом, всучив руки в карманы, — и носом бросаясь на пятки свои, —
— Никанор — с пируэтцами фалды раскидывал; — и перекрикивал брата.
Но оба поперли: на Киерку!
Даже малютка присела, чтобы извизжаться: на Киерку!
«Дзан» — пал стакан; «кок» — враскок!
— Чорт!
Глаза — вкруговерт; в ротик — муха влетит.
— Это — к благополучию, — Киерко.
Точно кузнец, ударяющий молотом в кузне, без грома пришлепывал валенком он.
Но — схватился за грудь, чтоб ощупать конвертец: «открытие» прошелестело листками над сердцем!
Как сеттер, сторожкую стойку держа, скривив рот, свой зевок подавивши, профессору выбросил спор он; разглядывал их из-за спора; ведь спор кружит голову; точно подкрадывался, притопатывая, вобрав голову в плечи, награнивая двумя пальцами в пряжку подтяжки небесного цвета, но вглядываясь из-за спора в свое мирозданье, в котором не космосы с перьями певших комет, а тройными космами бросил седой Химияклич под бременем болей и лет свои вопли:
— Рабочему делу — рабочее дело!
К окну: синероды открытые выпить; о, — как полулунок несется, как звездочка искрится!
Как басовым, тяготящим, глухим, укоризненным гудом, не солнечной орбитой —