Посмотрела; и — что-то коровье во взгляде ее.
Леонора Леоновна, крадучись, переюркнула под стены; на край бирюзового пуфика села; уставилась глазками в розово-серые крапины, глазок не смея поднять.
Он же, крадучись тоже и вставши на цыпочки, пальцы зажатые приподымал умоляюще; и приворковывал, как старый голубь:
— Да вы…
— Не волнуйтесь!
— Прошу вас…
Как чайная роза, раскрылось лицо:
— Да вы… выслушайте!..
Леонорочка с пуфика переползла на диванчик: поближе к нему; и согнув под себя свои ножки, накрыла юбчонкою их.
Он боялся рукою коснуться плеча: точно он не хотел обмять крылышек бабочке:
— Я, говоря рационально, узнал вас.
Глаза ее, как драгоценные камни лампады, сияли; закрылась руками; а он, нагибаясь, пытался увидеть сквозь пальцы в них спрятанный глаз:
— Вы — Лизаша Мандро.
И увидел не глаз, а слезинку, которая в пальцы скатилась:
— Ну, ну-с: ничего себе…
— То ли бывает?
— Проходим-то все мы — под облаком.
Пав на живот, как змея, на него поползла, пересучиваясь и толкаясь худыми, как палочки, ножками.
Он сел на корточки, выставив нос и ладони пред ней, как бы их подставляя под струйку, чтоб бросила личико в эти ладони, которые жгли, как огонь: переполнить слезами.
Он плечики пляшущие, точно пух белоснежный, наглаживал:
— Плачьте себе…
Воркотал, точно дедушка, внучке прощающий:
— Мы полагали не так, как нас, — выбросил руку свою, — положили: меня, вас… и…
— Вашего…
— Батюшку.
Он запинался.
Тут в воздухе взвивши и ручки, и ножки, а спинку чудовищнейше изогнув, опираясь качающимся животом о пружины диванчика, выявила акробатикою истерическое колесо.
И разбросалась с плачами.
Он же над нею зачитывал лекцию:
— Жизнь — давит нас; оттого мы и давим друг друга; жизнь — давка: в пожарах.
И встал, и прошелся, и сел:
— Дело ясное: эти побои его адресованы были не мне-с; и — не он наносил.
Носом цветик невидимый нюхал.
— События эдакие с точки зрения высших возможное тей — тени-с прохожего облака.
И топоточки под дверью расслышал: малюточка бегала: топами ножек выстукивала: пора спать!
— Не шумите-с: нас могут услышать, — понесся он к двери; и — высунул нос.
И — отдернулся: —
— сосредоточенно руки скрестив на груди, не трясясь, точно палочка платье повисло), в тенях еле выметилась Серафима, вперя огромные бельма.
Огромное, черное «же», — три морщины, — чертились: от лобика.
Чуть не упала; но — выстояла.
Леонора в слезах протянула ручонки; и не понимала, что с ней; смеялась и плакала:
— Можно?
И знала, что надо принять то, что вспыхнуло.
Он — неожиданно руки раскинувши: с рявком:
— Все можно-с!
Решение — акт; в ней — согласие:
— Можно вам все сказать: все-все-все?…
И на простертые руки упала головкой.
— О нем.