— водолечением лечит, а лечится сам — настроеньем; собачник, охотник; теперь — гидропат: скоро, волей судьбы —
— генерал-губернатор Москвы!
Он — прошел!
Академик ста лет, знаменитость космическая, Цупурухнул, — несет глухоту, багаж знания.
Гул:
— Цупурухнул идет!
И все вздрагивают, что не рухнул под тяжестью переворота в науке, которой и не было до Цупурухнула: сам ее выдумал; перевороты устраивал.
Каменный, старый титан, развивавший какое-то там Прометеево пламя, застывшее мраморной палкою (после сверженья титанов); изваянность этой фигуры в породу гранита давила; и вздрагивали:
— Как?
— Он жив?
Не выгамкивал даже: вид делал, что — выгамкает; и от возможности этой испытывали сотрясенье составов.
Хозяин-то где, — Ташесю?
На Мясницкой?
С Мясницкой!
Как раз появился в дверях; с ним — высокий блондин, им вводимый: «Князь», —
— или —
— Мясницкая!
Весь полновесие он; и весь — задержь; глаза голубые и выпуклые; бледно-желтые, добела, волосы; четкий пробор; желтоватый овал бороды; под глазами — бессонница (это — труды); взгляд прямой, но полончивый, весь в серо-светлом; сиреневый галстух, завязанный точно и прочно.
Его привозили; к нему подводили; о нем говорили; и он грворил; он давал указания, распоряжения, ставил задания, ширясь с Мясницкой, которая осью событий уже становилась в усилиях свергнуть царя, при поддержке — московского общества, деятелей контрразведки, генералитета.
Подслушали дамы, как бархатным тенором он:
— Николай Николаевич…
— С Павлом…
— Да, да… — Николаевичем!..
Шел он —
— там —
— в веер дам!
Нет, Лили Ромуальдовна фон-Клаккенклипс, — что за прелесть! Жемчужина: голая вся; губки — кукольны: с выстрелом патриотических фраз; офестонена грудь; нечто виснет с волос, бледней пепла, подобное разве сквозному чулку: Византия, Венеция, Греция!
Поза — портретная; взгляд — леопарда, а стиль — Леонардо.
Она говорит: пред отъездом своим в Могилев царь расплакался; с немкою сделались тики.
И Флор Аполлонович Боде-Феянов, сенатор, с пергаментным ликом, — пергаментным ликом:
— Как, что?
— Пятка дергалась?
— От черногоренок, чешущих пятки?
Лили Ромуальдовна, или Лили, или — Лилия, — встрепетом белого веера:
— От, — закативши глаза, — Маклакова!..
И так ангелически:
— Ножик оттачивают Пуришкевичи[25]… Стало быть, стало быть: вы понимаете?
Флор Аполлонович Боде-Феянов — не слышит: глухой.
— Посмотри, как она с ним, — жена, старушенция, белой лорнеткой ему показывает, что Дулеб Беблебеев с Натальей Витальевной Херусталеевой в зыбь ее шелка зеленого, в серое кружево, тонет.
Но муж — с глухоты.
— Каконасним — словако-хорват, — потому что слова, экивоки, наречия, нации перемешались в Москве: Булдуков иль Булдойер, Аладьин или де-Ладьэн, — разберись!
Мебель — сине-зеленая; оранжеваты — фарфоры; и бирюзоваты едва абажуры; резьба надзеркальная; скатерть, Драпри, бронзировка; и дымчатый, горный хрусталь.
Фелофулина Юлия и Вуверолина Оля, подруги, арсеньевки, девочки; за Моломолева Юлия выйдет; и за Селдасесова — Оля!
Болтают:
— Лизаша, арсеньевка, — наша…
— С которой…
— Которую…
— Видели: в кафешантане ночном.
— Клеся Лосев там был, Валя Вралев.