Тряся белой копною волос, пакет взвесила мадемуазель де-Лебрейль:
— Олала! Ля сенсюр, — ублиэ ву?[42]
— Фэ рьён[43]: мон Эйжени Васильитш Анитшков, — к — Сэднамену: — Цензором сел на границе!
К мадам Толкенталь — в ухо ей:
— Вам знакомо лицо его?
Джулия: в ухо же:
— Где-то видала.
Тогда Тигроватко, — без всякого повода, громко:
— «Эстетика?» Вы там бываете, как и тогда, когда знали, — и щуры ресниц подсиненных, — там всех.
Удивленная Джулия не понимала: о чем?
Но фиксируя странную помесь цветов, уже созданной здесь обстановки, Друа-Домардэн было кистью рванулся.
Но вздрог: — и —
— упавшая в обморок кисть вяло свисла.
Сэднамен, — из пятен серых, — впятнил:
— Поль Буайе: я учитель Поля Буайе, еще, Луи Леже[44]… мм… МЭН…
Ждали, что скажет:
— Знал.
А Пжевжепанский, склоняясь к Сослепецкому:
— Он — из Австралии, с год лишь, с прекрасною сертификацией — в гранд-Ориан: по мандату из Лондона; послан — с секретными целями; от легкомысленных шуток Максима Максимовича, тоже гроссмейстера, он с нашим штабом списался: и — через Земгор.
Наблюдали, как дергался палец на палец, при пальце, отставленный, вставленный, — на неподвижно лежащей, как мертвой, его левой кисти; мизинец же правой, вправляющий пуговицу, — на показ для других; то — десница; а шуйцей[45] — под скатерть, поймав на ней взгляд Сослепецкого, точно меж ними вдруг непобедимая острая очень прошлась неприязнь.
И тут подали чайные чашечки: севрский фарфор, леопардовых колеров, — с пепельно-серыми бледнями, с золотоватыми блеснами.
Чашечку чайную, — севрский фарфор леопардовых колеров, — взяв двумя пальцами, чтобы разглядывать росписи: пепельно-серые, красные пятна.
— Ке сэ рависсан![46]
— Регардэ![47]
Тигроватко предметик сняла:
— Что, прелестная, — да?
Безделушка: пастушка фарфорово-розовая, с лиловато-сиреневым тоном:
— Пастушка: Лизетта!
— Максятинский князь приобрел обстановку, — по случаю: распродает.
— Ке ди т'эль?[48] — протянулась Лебрейль.
— Жаль: отшиблена ручка!
— Была — с флажолетом; играла на нем — пасторали, над бездной: эль а тан суффэр[49].
Пшевжепанский, застыв, как оскалясь, — под локтем у Джулии, пав в ноги ей, чтоб прыжком оказаться в беседе: свой вкус показать, как оценщика старых фарфоров; тут что-то случилось с Друа-Домардэном —
— пастушка, ни слова по-русски —
— парик, борода, стекла черные, точно кордон, быстро выступивший, защищаться стал лицо: за очки, за парик, — оно село, взусатилось, импровизируя жест кандидата на красную ленточку Лежион д'онер[50], с неожиданной словоохотливостью объяснял он, что — ехал в Москву с мадемуазель де-Лебрейль, своим секретарем, своим другом — куа?5 |Тут — комедия: он, сама, виза, — в Москве сел без визы; имел тэт-а-тэты с кадетами.
Скажем и мы от себя: в кабинэ сепарэ[51] он случайно сошелся с Пэпэш-Довлиашем, московским масоном, «фразуцом» по стилю, кадэ (психиатр); кабинэ сепарэ[52], потому что — с запретною водкой, скавьяр молосбль [53] (это — выучил) и под напевы гнусавенькой Тонкинуаз [54] запевал Николай Николаич, Пэпэш-Довлиаш).
О, дорожная скука: фи донк[55] — ожидать глупой визы!
Москва — только станция!
Так с разговора о качествах севрских фарфоров — к задачам войны; закрутил бороды кончик бронзовый.
Гекнуло тут: громкий гек, точно в уши влепляемый, но обращаемый к Джулии:
— Ля бэт юмэн![56]
— Друа д'онер: друа де л'ом![57] — пояснял Домардэн.
— Друа де мор![58] — геком, в уши влепляемым, в ухо влепил Пшевжепанский.
— Бьен дй, мэ мордан![59] — повернулся с кривою усмешкой к нему Домардэн, будто с вызовом; и —
— дрр-дрр
— ДРРРРР —
— выдрабатывали залетавшие пальцы, вцепляясь ногтями в пятнастую скатерть.
Мадам Тигроватко ушла, влокотяся, в подушечки, в тускло-оранжевые; на мизинец изогнутый нос положила; играла икрастой ногою на свесе.
Мадемуазель де-Лебрейль, чтобы это прервать, стала взаверть, бросая блеснь черночешуйчатой талии нервно; портьеру рукой подняла; и — лорнировала, восхищаясь: гранаты, пестримые смурыми мушками, стены диванной; и шторы — коричнево-черную гарь, из ковров желто-пепельных, точно курящихся дымом, и скатерть, и вазы оранжевой выблески: